Искусствоведческого образования у меня не было, зато была тётушка, которая с детства рассказывала мне не только сказки, но и реальные исторические факты с объяснением деталей. Я могла отличить подделку от оригинала, а восемнадцатый век – от девятнадцатого, я давно выучила историю каждой пуговки на выставочных костюмах.

И, глядя на экспозицию «После меня», с каждым годом всё больше и больше убеждалась – что-то здесь не то. И не так. Неправильно. Не по фэншую. И непонятно, почему именно так, а не иначе.

2.

Я зашла в комнату, поставила кружку на табурет и привычно повела телефоном, осматриваясь.

Каменный пол, низкий и неровный потолок, кривые стены. Узенькое окошко со стороны улицы закрыто металлическими ставнями, а со стороны дома – решёткой. Стол, металлическая кровать, застеленная старым клетчатым пледом, подушка тощим «ждуном», шаткий табурет. И до крайности странная экспозиция на столе.

Если не ошибаюсь, ей лет пять. Прежде тётушка подвал не использовала, хотя я предлагала обустроить крутые выставки – от тех же темниц до кладовых и винных погребов. Люди любят подземелья и его загадки. И очень удивилась, когда в одном из новых буклетов увидела рекламу экскурсии по подвалу с выставкой в некой арестантской.

О том, откуда взялась эта выставка, я спрашивала много раз, а ответ получала всегда стандартный: догадайся.

И я начала копаться в прошлом. Сфотографировала каждый предмет, а потом рылась в интернете, думала, искала точки пересечения, снова рылась в интернете… И каждый раз первым делом прибегала сюда и снова изучала предметы, и снова думала, и снова искала…

Но так и не поняла, как между связаны:

а) дамский веер восемнадцатого века,

б) курительная трубка начала двадцатого,

в) русская офицерская фуражка времён Великой Отечественной,

г) ржавая пряжка, не поддающаяся идентификации,

д) несколько затёртых монет, про которые гугл с яндексом при поддержке исторических сайтов дружно говорили – мол, едва ли не времён освоения Ермаком Сибири, но возможны варианты,

е) потемневшая серебряная ложка – вроде бы девятнадцатого века, но вероятны дополнения и изменения,

ё) чёрно-белое фото в современной рамке – скромный мужик, ничего особенного: пройдёшь мимо и не заметишь,

ж) икона Божьей Матери – карманная и современная (я фотку нескольким батюшкам для подтверждения показывала, а потом нашла точно такие же иконы в церковных лавках),

з) музыкальная пластинка с песнями Высоцкого,

и) раковина речного моллюска – вернее, одна перламутровая половинка вместо двух створок, по которой шиш поймёшь, какого она века. Но сохранилась хорошо, и в раковинке то монеты хранились, то пряжка.

Я строила теорию за теорией, но каждый раз мне что-то не нравилось. Что-то казалось неправильным и из другой оперы. И главное смущающее – одиннадцатый предмет. Чёрная сахарница, в которую поместили букет из десяти крупных жёлтых кленовых листьев – пронумерованных. Да, десять листьев с номерами, нарисованными красной краской, – и десять предметов на столе.

Догадаешься тут…

Но я старалась. В каждый приезд изучала выставку снова и снова, наизусть выучила каждый экспонат, но толку… Разве что в кошмарах снились. Приходили, рассаживались вокруг меня, пронумерованные, обмахивались каждый своим кленовым листом (особенно крышесносно и пафосно веер смотрелся) и ухмылялись молча.

– Есть версии? – весело спросил тётушкин голос.

Я аж подпрыгнула. Как она подкралась!..

– Тёть Вер!.. – возмутилась я справедливо.

– Ладно-ладно, – тётушка широко улыбнулась. – Извини старуху. Не хотела напугать.

– Хотела! – насупилась я.

– Нет, не хотела, – тёмные тётины глаза засмеялись. – Но я надеялась. Чувствуешь разницу? И прости уж, Ариш, не удержалась.

– Тогда расскажи правду про выставку, – потребовала я контрибуцию. – Честно слово, тёть, я устала думать да гадать.

– Твои версии? – повторила она, прищурившись.

Я откашлялась, собираясь с мыслями. Но прежде…

– Добрый вечер, – я чмокнула её в щеку.

– С приездом, дорогая, – улыбнулась она и указала на постель. – Присядем?

Я послушно села, а тётя Вера устроилась рядом.

«Старухой» она отнюдь не выглядела – да и не была. Короткая рыжая стрижка, задорный взгляд, танцевальная привычка держать спину и вечные джинсы или с майками, или со свитерами, в зависимости от погоды. Сейчас, в солнечное межсезонье, поверх чёрной «американки» она набросила толстый светлый свитер, стянув рукава на груди. И никаких украшений, никакой косметики. Как обычно.

Снова глянув на предметы, я смущённо начала:

– У меня вот какие версии, тёть. Во-первых, все предметы могли принадлежать одной семье и передаваться из поколения в поколение – от дворянского веера до трубки и даже раковинки, которая может быть детским сокровищем – например, того мужчины на фотографии. Но я не понимаю, причём тут подвалы, «тюремная камера» и кленовые листья.

Я запнулась, замолчала, и тётя Вера подбодрила:

– Дальше?

– Это всё – добыча ненормального. Какой-нибудь клептоман ходил по музею и тырил – то одно, то другое. Им же всё равно, что красть. Важен процесс. А Николай Петрович отследил его по монитору и тряхнул на выходе. Отсюда и обстановка – камера, арестант… Хотя, скорее всего, вы его не сдали. Пожалели.

– Дальше? – прищурилась тётушка.

– А что, ещё есть варианты? – озадачилась я.

– Есть, – подмигнула она.

Я посмотрела на выставку, подумала и рискнула:

– Находки из разрушенного дома? ? Я читала, что когда сносят старые бараки или усадьбы, в них находят потерянные или забытые жильцами древности. Подняли пол – а там внезапные монеты, которые были семейной ценностью, но потерялись. А раз они из одного дома… – мой взгляд зацепился за кленовые листья. – То и оказались в одной экспозиции. И листья – наверно, оттуда же. Ребёнку собрали поиграть… и счёту научить. Но при чём тут название – «После меня»? Это же указание на одного человека, а не на дом. И даже не на семью.

– Дальше? – улыбнулась тётя Вера.

– Всё! – сдалась я. – Если бы знала, разве доставала бы вопросами? Скажи хотя бы, зачем тут листья!

– А что тебе напоминает набор этих предметов? – она кивнула на стол. – Если абстрагироваться от обстановки подвала и легенды?

Я закусила губу, встала, снова – в десятитысячный раз осмотрела выставку – и вздохнула:

– Знаешь… Будто кто-то ходил по музею и бесцельно брал в руки – то одно, то другое. Без смысла. И без умысла. Просто раковина блеснула. А монеты по столу красиво рассыпаны. А фуражка, наоборот, криво лежит. И фото старинные нравятся. Хотя – это я так по твоему музею хожу, что-то поправляя, что-то трогая. Просто так, – признала уныло.

Тётушка задумчиво кивнула и неуловимо посерьёзнела. Я даже удивилась – давно не видела её такой… собранной, без привычного задора. Любимые «путешествия в прошлое» её неизменно вдохновляли – до дирижёрской жестикуляции, румянца и лихорадочного блеска в глаза. А сейчас она, наоборот, потускнела, поблёкла. Сжалась и спряталась.

– Пожалуй, да, пора тебе узнать, – тётушка встала и посмотрела на меня с некоторой… опаской. – Но предупреждаю, история странная. Мистическая. В неё трудно поверить. Но ты же хорошо меня знаешь, правда? И понимаешь, что тебе я лгать не буду?

И что-то послышалось в её тихом голосе… беспомощное, а взгляд стал беззащитным. Я насторожилась. Видимо, реально странная история…

– Конечно, верю, – подтвердила я.

– Запомни эти слова, Ариш. И повтори их, когда я закончу историю, – в тёмные глаза вернулось знакомое лукавство. – А теперь допивай свой глинтвейн и пойдём наверх. Предметы все помнишь?

– И фотки есть, – кивнула я. – Сто штук в разных ракурсах.

– Чудно, – одобрила тётя Вера.

Я быстро выпила холодный глинтвейн, и мы поднялись наверх – в полнейшем молчании. И обе собирались – тётушка с духом и мыслями, а я – просто с мыслями. Если она согласилась, значит, я что-то угадала, и дальше заставлять меня думать было бессмысленно.