1.
Начало осени пахло вишнёвым глинтвейном, яблочным пирогом с корицей и мятными конфетами.
Я остановилась у крыльца низкого кирпичного домика и с удовольствием втянула носом знакомые запахи. Они лились из открытых окон в унисон с гитарными напевами старинного романса, напоминая: гостей здесь обожают. И всегда ждут – не дождутся.
Люблю приезжать к тётушке в гости именно в это время – в конце августа, когда дни, ещё по-летнему тёплые, уже пахнут осенью, а прохладными вечерами так уютно сидеть у камина с чашкой кофе, какао или глинтвейна и слушать тётушкины истории. Историк и искусствовед по образованию, экскурсовод по призванию, она очень любила рассказывать и в каждую историю вкладывала душу. И, слушая её, я каждый раз словно новую жизнь проживала – незнакомую, интересную, но отчасти свою.
В этом году тётя Вера приглашала меня приехать пораньше, но я эгоистично не хотела ни с кем делить её сказки и ждала, когда же разъедутся загостившиеся дети и внуки. А они всегда отчаливали в последние выходные августа, перед началом учебного года. А я – собирала сумку и договаривалась о последней неделе отпуска. И сбегала.
Три часа дремотной дороги на рейсовом автобусе – и круглосуточный грохот краевой столицы сменился сонной тишиной крошечного сибирского городка. Здесь все друг друга знали, никто никуда не торопился, транспорт не шумел на каждом углу. И по-настоящему, терпко и горько, пахло осенью. Старинные двухэтажные дома-усадебки цветным шатром накрывали пятиэтажные тополя и берёзы с красными вкраплениями осин и рябин. И я всегда шла к дому тёти пешком – ровно час от автобусной остановки.
А весь городок можно обойти не торопясь часа за три.
– Ариша! – из окна выглянула старинная подруга тётушки Инна Макаровна. – Ты чего ж не позвонила-то? Я бы тебя встретила и подвезла! Или вместо Веры бы в магазин уехала!
– Добрый вечер, – я улыбнулась, поправив сумку. – Получилось так, Инна Макаровна. Забыла в спешке.
– Заходи, – засуетилась она, поправляя шаль. – Накормлю с дорожки. И, кстати, Кеша-то знал, что ты именно сегодня приедешь. Я ещё с утра об этом Вере сказала, но она отмахнулась. Дескать, ты же всегда звонишь. А оно вон как, Ариш. Коты всегда всё знают.
Кеша, старый трёхцветный кот тётушки, обычно меня игнорировал – что есть я, что нет, ему всё равно. За одним исключением: в день моего приезда он с утра залегал на той постели, где я обычно спала, до позднего вечера. И единственное объяснение этого явления – да, коты всегда всё знают. Непонятно, откуда, но факт.
Тётя Вера жила рядом со своим домом-музеем. От предков-купцов ей в наследство достался заброшенный трёхэтажный кирпичный особняк с небольшим садиком и парой полуразвалившихся хозяйственных построек. Из построек тётушка соорудила небольшие жилые домики, сад расчистила, а особняк превратила в музей. И именно в одном из таких домиков (вернее, в том, у крыльца которого я дышала пирогом и глинтвейном) сейчас отдыхал Кеша. И пусть спит.
Я поднялась по ступенькам и открыла дверь. Маленькая прихожая, узкий коридорчик, две двери в жилые комнаты, застеклённая дверь в конце – выход на утеплённую веранду-кухню. И Инна Макаровна – высокая, моложавая, кудрявая, в длинной багряной шали, серой водолазке и тёмной юбке.
Открыв неприметную дверку в прихожей, Инна Макаровна включила свет и поторопила:
– Руки мой. Пирог стынет. А я сейчас Вере позвоню.
– Не надо, – я опустила сумку на пол и послушно протопала в ванную. – Я же не на полчаса приехала. А в отпуск. Не торопите тётушку. И поела я бы попозже. Не голодная пока, спасибо.
Инна Макаровна понимающе улыбнулась:
– В музей хочешь? Тайна тянет? – и, подбоченившись: – На кухню! Ничего не знаю! Веру, ладно, тревожить не буду, но ты поешь! А потом проверяй свои догадки сколько угодно. Уговор? – и чуть мягче, как упрямому ребёнку: – Арь, любимая экспозиция от тебя никуда не убежит. Никуда ж она за год не делась? И за время ужина не испарится. Не упрямься, детка. Десять минут – и ты свободна.
Возраст «детки» неумолимо полз к тридцати годам, но Инну Макаровну это не волновало. И, как я подозревала, никогда волновать не будет, хоть сколько времени пройдёт – и хоть сколько «детке» стукнет.
Я покладисто кивнула, быстро помыла руки и устремилась на кухню. Но по пути всё же заглянула в свою комнату – узкую, но уютную. Конечно же, на клетчатом пледе спал, свернувшись клубком, Кеша. А на полу у кресла уже «отдыхала» моя сумка.
Уже.
Ладно, потом вещи разберу. Люблю, конечно, делать всё сразу, не затягивая и не откладывая… Но из-за одного как раз-таки затянувшегося – почти на пять лет – дела отложу эту повседневную мелочь. Всего-то до вечера.
На кухне я послушно уселась в плетёное кресло, и передо мной как по волшебству возникла тарелка с ароматными кусочками пирога и кружка глинтвейна на вишнёвом соке. Я снова с удовольствием втянула носом воздух. От таких божественных запахов проголодаешься, даже будучи сытым.
– Добрая фея, – я улыбнулась. – Спасибо!
– Ешь-ешь, – Инна Макаровна села напротив. Зелёные глаза смотрели хитро-хитро. – Догадалась? Хочешь проверить?
Я с сожалением качнула головой и незаметно для себя умяла три куска пирога. Оказывается, проголодалась.
– Беги тогда. Оставь посуду. Глинтвейна с собой налить? Опять же на полночи застрянешь.
Я снова кивнула. Да, вероятно… если тётя Вера раньше не вернётся из магазинов.
Тётушкин музей разительно отличался от обычных.
Во-первых, да, там можно перекусить и выпить чаю в любом зале – и повсюду на столиках и подоконниках стояли старинные сервизы, пузатые самовары и плюшки с корицей или джемом.
– Голодные гости крайне невнимательны, – говаривала тётя Вера. – Они думают лишь о том, где бы поесть, а надо думать о красоте старины и величии искусства.
А во-вторых, всё можно потрогать – и присесть на старинную софу, и вздремнуть под пледом в удобном кресле, и перебрать содержимое древних сервантов.
– Никогда не понимала современные музеи… – ворчала тётушка. – Словно в окно украдкой подсматриваешь… А хочется же прикоснуться к эпохе – и ощутить её запах, уют… вкус.
Конечно, при таком подходе кражи были неизбежны, хотя в залах стояли столики с табличками «Возьмите на память!» Отчего-то они клептоманов не вдохновляли. И тогда тётя Вера придумала разбрасывать среди экспонатов яркую бутафорскую мелочёвку – монетки, ложки, пуговки, тесьму. Что чаще всего тащили – то и раскладывали подделками в интересных местах: на диванах, среди чайных приборов, в неприметных ящичках. И оригинальное почти перестало пропадать.
Я быстро пересекла отцветающий садик и нашла в торце музея неприметную дверку – старую, проржавевшую. Запасной вход-выход, о котором знали лишь свои. Открыть – и бегом в подвальную экспозицию… Первый коридор, тяжёлая и скрипучая дверь, старая лестница вниз, второй коридор, запах ледяной сырости и извёстки…
По привычке я подсвечивала путь сотовым телефоном. Дорогу давно знала наизусть и свет не включала, просто считала двери. Запертые – в ожидании будущих экспозиций, открытые – с яркими табличками, названиями выставок. Но не ради них я опять примчалась в древний подвал, нет. Мой интерес – давний, слегка надоевший, но по-прежнему подстёгивающий: жить, учиться, копаться в прошлом, строить теории… и найти наконец ответ на единственный вопрос.
У тринадцатой слева двери я остановилась и подняла телефон. Сердце предательски замерло. Вот и она.
«После меня» – гласила табличка на двери. Серый гранит (вернее, искусный пластиковый муляж) и крупные, косые, чёрные буквы – будто выбитые. Аналогии напрашивались очевидные, да. И, случалось, разочаровывали некоторых посетителей, настроенных услышать мистическую легенду (если повезёт, то из уст ряженого) об идейном вдохновителе и создателе экспозиции.
И некая легенда – кажется, о безымянном пленнике подземелья и его имуществе, рассказанная «лично» ряженым «арестантом», – существовала, но я в неё не верила. Хотя Николай Петрович, охранник, дворник и вообще на все руки мастер, играл невероятно. Очень колоритный старикан – высокий, худой, длинная седеющая борода, буйные кудри, нос крючком, пронзительный взгляд из-под нахмуренных бровей. Воплощал образ так, что люди в слезах из подземелья выходили, хотя он даже курсов актёрских не заканчивал.
