— Никогда у меня не выходило наспаться впрок, — вздохнул Тихонов.

— Да что ты нос повесил?

— Зато вы, наоборот, такая весёлая, что прямо не узнаю!

На этот раз вздохнула Рогозина.

— Когда-нибудь, — склонив голову, щурясь и глядя ему в глаза, сказала она, — когда ты соберёшься жениться… Я тебе это припомню.

— Не уверен.

— Думаешь, забуду?

— Не уверен, что соберусь жениться.

— Это ещё почему?

— Та единственная, на ком я мог бы жениться, выходит за другого, — резко произнёс он и встал. — Извините. Хочу проветриться.

Не зная, как будет смотреть ей в глаза, когда вернётся, Тихонов выскочил в тамбур, прижался лбом к продрагивавшей, холодной и влажной от конденсата стене. Перед глазами, в щёлке сочленения вагонов, стремительно проносились рельсы, галька и сор. Его потряхивало. Хотелось закрыть глаза и оказаться далеко-далеко отсюда, в своей квартире в Москве, а лучше — в лаборатории, до всего этого. Когда ещё можно было притворяться, что всё может быть. Когда можно было засыпать с мыслью о ней, и это сладко травило душу, но ещё не жгло, не взрезало пылающим ножом, несколько дней назад впаянным под сердце.

========== Это — легенда ==========

Крапивинск встретил золотой осенью — как будто из пасмурной стылой столицы шагнули в ярко раскрашенный сад, пахнущий алычой, петуньями и сладковатыми, подгнившими боками яблок.

Поезд замедлял ход. Тихонов, стоя в тамбуре, ёжась, вбирал в себя непривычный холодный воздух; после спёртой духоты вагона он казался нектаром. Да и вообще — это была свобода. В вагоне ему некуда было убежать; здесь он мог бежать куда угодно. Мог. Мог бы — если бы не был должен ещё кое-что сделать, ещё кое-что ей сказать.

— Николай Петрович, — усмехнулась Рогозина, кивая на фигуру далеко на перроне. — Ждёт.

— Ещё бы не ждал, — буркнул Иван, поудобней перехватывая её дорожную сумку. Не слушая её ворчания, он навалил все сумки на себя. Сама полковник была налегке, в светлом плаще до колена, с распущенным волосами, посвежевшая, отоспавшаяся в поезде — у него перехватывало дыхание, когда он раз за разом случайно взглядывал на её лицо; скручивало внутри, и дрожали руки.

— Мёрзнешь?

— Неа.

— Какие планы на день?

«Да какой там день?» — фыркнул про себя Тихонов. Солнце уже заходило за горизонт, золотя шпили антенн на домах за зданием вокзала. По чёрным стёклам гуляли алые отблески, и ветер дул уже совсем вечерний — ласковый, но с терпким холодком, предвещавшим тихую холодную ночь.

Фигура на перроне приближалась. Поезд шумно тормозил, гравий шуршал под ногами спешащих к вагонам пассажиров. Проводница с грохотом откинула лестницу, и быстрый, с горьковатым запахом порыв ветра откинул волосы на лоб. Иван сунул телефон в карман клетчатой рубашки и сжал ремень сумки до того, что коротко стриженные ногти врезались в ладонь. Щурясь, всмотрелся в лицо шагающего к ним майора. Тоже лёгкий плащ, начищенные ботинки, свежая модная стрижка, да и сам Николай Петрович, как и Рогозина, — посвежевший и отдохнувший. В кои-то веки только один Тихонов в этой троице выглядел загнанным и осунувшимся.

Иван быстро глянул на своё отражение в хромированных поручнях — ничего не разберёшь; голова как груша, покрасневшие глаза, расплющенный нос…

— Вань? — окликнула его Рогозина. — Не зевай. Приехали.

Круглов, улыбаясь и щурясь от бившего в глаза закатного солнца, уже протягивал руки за чемоданом. Тихонов, сглотнув вязкий, едкий комок в горле, спустил со ступеней сумки и начал спускаться сам. Кед уже завис на блестящей металлической ступенью, когда рука полковника крепко сжала его плечо.

— Это будут сложные дни, — выдохнул он неожиданного для самого себя. Она разобрала. Шепнула в ответ:

— Мы же ФЭС. Мы справимся.

Он кивнул и спрыгнул на платформу.

— Привет, Ванька!

— Здрасьте, Николай Петрович.

Майор отодвинул чемодан, Тихонов скинул на асфальт сумку, и оба синхронно повернулись к поезду. Николай Петрович успел первым — протянул руку полковнику, чтобы помочь сойти. Рогозина быстро улыбнулась; мгновение во взгляде читалась растерянность, но это было только мгновение, чуть заметная заминка, после которой она потянулась и поцеловала его в щёку.

У Тихонова свело скулы, он отвернулся, как мантру, одними губами повторяя: это — легенда. Это легенда. Э-то-ле-ген-да.

И зашагал по платформе, катя совсем лёгкий чемодан. Конечно, ей ведь и не нужно много вещей на три-то вечера. Все эти дорожные сумки и сборы — только антураж. Но он сам проверял план на правдоподобность деталей. Если они хотели, чтобы всё выглядело по-настоящему, следовало взять столько багажа, словно они действительно собрались провести здесь двухнедельный отпуск…

Когда Иван обернулся — уже у перехода, приложив руку козырьком, чтобы защититься от резких горячих лучей, — они неторопливо шли под руку, о чём-то переговариваясь. Совершенно спокойные лица; она — слегка устала с дороги, но довольна, он — рад встрече и несколько меланхоличен. Майор и полковник шагали в такт, её небрежные локоны подпрыгивали на плечах, ветер трепал полы его плаща. Тихонов полюбовался на них с пару секунд, сплюнул под ноги и так быстро зашагал к вокзалу, что споткнулся и едва не пропахал носом рассохшиеся почерневшие рельсы.

— Куда так торопишься? — добродушно спросил Круглов уже у вокзала.

— Проголодался, — стараясь, чтобы голос звучал ровно, ответил Иван. Как не вовремя в нём проснулся этот подросток, этот отчаянный псих, чокнутый ревнивый сорвиголова, готовый на всё ради…

— Да, Коль, давайте зайдём куда-нибудь поесть, — кивнула Рогозина. — Мы всю дорогу питались лапшой… Хочется нормальной еды.

— В гостинице очень хороший ресторан. Называется «Дома». Действительно, блюда очень домашние, тихо, мило, так по-деревенски.

— Тут всё по-деревенски, — вставил Тихонов, пиная камни. Они миновали пустой, залитый солнцем зал ожидания и вышли на заросшую привокзальную площадь, над которой носились голуби и чайки. Через дорогу светилась вывеска продуктового, по колдобинам пробиралось одинокое такси, где-то вдалеке на одной ноте выла сигнализация, а в золотистой сухой траве стрекотали осенние сверчки.

— Город-стотысячник, — сказал Круглов. — Затихает, затухает… А может, и нет. Сложно оценить за сутки.

— Тихо? — лаконично спросила Рогозина.

— Вполне, — кивнул Круглов.

— Вот и хорошо.

До гостиницы добрались пешком, минут за десять. Вечерний Крапивинск стремительно менялся: зажигались огни, в лужах дробились отражения фонарей, некошенные газоны и разбитые дороги накрывала вуаль сумерек.

— Ты вроде хотел погулять, Вань? — спохватилась полковник у самого входа.

— Обойдусь, — мрачно ответил он. Вдохнул. Выдохнул. Чуть спокойнее добавил: — Правда, Галина Николаевна. Я уже не хочу. Хочется поужинать и просто поспать… Нормально… Чтоб не трясло.

— Как знаешь…

Он знал её слишком долго, чтобы, под всеми своими масками, непроницаемостью и непогрешимостью, полковник могла спрятать растерянность и усталость. И всё-таки Рогозина держалась отлично. Он вспомнил её слова — о том, что бывали моменты, когда она сказала бы «да». Подумал, что, может быть, это и вправду так. А если это так — нечего ему вмешиваться. Слишком хороша. Слишком, слишком хороша для него… Впрочем, и для Круглова тоже.

Запихивая поглубже злость, Тихонов в который раз поймал себя на мысли, что хотел бы больше узнать о её первом муже. Каким он был — человек, достойный полковника Рогозиной? Хотя тогда она ведь ещё вовсе не была полковником…

***

Круглов забронировал Ивану соседний номер; приложив ухо к стене, программист даже мог различить смутные голоса: напряжённый — её, тревожный — его. Закрыв за собой дверь, они сбросили это идиотское амплуа молодожёнов — по мнению Тихонова, слишком неосторожно, но, в конце концов, до сих пор они блюли такую конспирацию, что о том, что Рогозина и Круглов прибыли в Крапивинск, из простых смертных знал едва ли не он один. Может быть, ещё Валя — Галина Николаевна ведь говорила, что хотела её пригласить… А может, врала. Может, вовсе не хотела — не хотела видеть здесь ещё одного свидетеля этой глупой лжи во спасение.