– Цыц! Поверь, на торгах за целку дают столько, что ты сама охереешь, если узнаешь. На эти деньги можно купить хоть целый остров. Помни, о чем я тебе говорил! Если не будешь слушаться, тебя посадят на иглу. Или изобьют до гематом на жопе. Будет больно! Адски!

Я киваю. У меня нет выбора. От слова совсем. Мне остается лишь молиться. И надеется, что я достанусь хорошему и красивому мужчине.

Врач хватает меня за руку. Вытягивает её вдоль кровати. Бьет пальцами по венам. Я дергаюсь, когда вижу в руке мучителя шприц. Острая игра пронизывает венку на сгибе локтевого сустава, мне становится немного больно. Жидкость из шприца медленно вливается в и без того слабое тело. По ощущениям в меня как будто впрыскивают едкую кислоту.

– Красивая, аппетитная девочка с узенькой куночкой. Нам с тобой охуенно повезло, – шершавые руки ублюдка гладят моё лицо. Скользят ниже, к шее, к груди.

Острая боль пронизывает сосок. Пидар! Он хватает меня за грудь и больно её сдавливает, выкручивая сосок по спирали, а сам ржёт как конченый дегенерат, наслаждаясь чужой болью.

– Перестань, идиот! Не испорть товар! – яро бранится напарник, оттаскивая выродка подальше от кровати.

– Сорри, не удержался.

Грудь пульсирует, но боль постепенно уходит. Веки тяжелеют, а глаза закатываются. Я опускаю ресницы, проваливаясь в бесчувственную темноту. Сейчас мне хочется лишь одного… если не спасения, то быстрой и легкой смерти.

– Триста тысяч!

– Пятьсот!

– Напоминаю, что лот весьма ценный и редкий! Девчонка девственница! Кто даст больше?

– Девятьсот!

Яркая вспышка бьет в глаза. Я плыву как в тумане, пошатываясь на волнах. Жутко неустойчивые каблуки трут пятки. Голова кружится. В висках давит. Я слышу голоса. Целый ансамбль разных звуков. В помещении холодно и жутко воняет табачным дымом.

Я несколько раз интенсивно моргаю, мои глаза адаптируются к окружающей обстановке. Я не помню, как оказалась на сцене. Только сейчас более-менее хоть что-то начала соображать, после того ублюдского укола.

Я не вижу ничего, кроме ярких прожекторов, которые неприятно режут глаза. Судя по всему, торги уже начались. Точнее, заканчиваются. Я – главный лот зажравшихся ублюдков. За право обладать девственницей разгорается нешуточная война. Ставки летят со всех сторон, как шальные пули. Цена за то, чтобы первым порвать целку, растёт с каждой секундой.

Я опускаю голову ниже, рассматриваю себя. На мне болтается блестящее розовое платье, абсолютно прозрачное, а на ногах сверкают лабутены на высоченном каблуке. Как я ещё стою?

Под платьем ничего нет. Голое, юное тело. Которое очень скоро достанется какому-нибудь омерзительному баблоплюю.

Я кукла. Выставленная на продажу. Игрушка взрослых дядек. Избалованных красивой жизнью мразей-олигархов. Которые прямо сейчас делают бешеные ставки, соревнуясь, кто круче, у кого больше всего спрятано зелени в казне.

Ужасные. Бесчеловечные люди. Бессердечные нелюди.

– Миллион! – хрипит откуда-то из зала прокуренный голос.

Я почти падаю без задних ног, шокированная ростом ценника, но меня резко хватают за плечи и рывком срывают с меня платье.

Я пытаюсь прикрыть голую грудь руками, но конечности не слушаются. Ряженый мерзавец в белом смокинге, который ведёт торги, мастерски распаляя публику, жмет меня за соски, щупает за грудь, демонстрируя всем гостям отменного качества товар.

– Грудь своя! Натуральная! – поворачивает, как какую-то юлу игрушечную, трубя восторженным голосом в микрофон. – А попка? Сочная, пышная. Анус, кстати, тоже девственный и охренеть какой узкий. Кто даст больше миллиона, господа? Честное слово, сегодня, впервые за историю существования клуба, выставлен наиценнейший лот! Русская красотка. Целочка. Будет днями и ночами напролёт согревать вашу постель! Впрочем, спектр применения данного товара достаточно широк.

Ведущий крутит моё вялое тело во все стороны. Наклоняет. Вперёд-назад. Раздвигает ноги, щедро показывая покупателям все мои дырочки. А я ничего не могу сделать. Мышцы не поддаются контролю. Разум дрейфует где-то на просторах тягостной эйфории. Ублюдки накачали меня дурью.

– Полтора! – рьяно звучит из зала.

– Два!

С ума сойти можно. Они что, шутят?

– М-м! А кто даст больше, получит ещё и этот роскошный дизайнерский ошейник для вашей новенькой игрушки в подарок.

Мразина вытягивает руку вперёд – вертит и позвенивает некой вещицей, по форме напоминающей круг, на милость публике.

– Три.

Полный. Трындец.

– Три раз. Три два. Три три! И… продано! За три миллиона! Ну ничего себе! Господа, в нашем клубе новый рекорд!

Бурные овации разрывают зал. Все смеются, аплодируют, веселятся. Все, кроме меня. Ведь с этой самой секунды жизнь для меня навсегда заканчивает. А что ждёт меня дальше? Лишь небесам известно. Выживу я, или нет. Вернусь ли когда-нибудь домой? Или умру без вести от рук какого-нибудь невменяемого садиста.

– Увести, – шипит выскочка-ведущий, отдавая приказ охранникам.

На меня бегло набрасывают платье, берут под руки и тащат в неизвестном направлении. Всё, что я могу – молиться. Ведь я пока ещё не знаю, какому зверю меня бросили на растерзание.

Я не видела покупателя. Но запомнила его голос. Он прозвучал холодно и властно. Мне кажется, что этот голос принадлежит более зрелому мужчине.

Боже, я прошу! Всем сердцем и душой молю тебя… Не отдавай меня на убой старому ублюдку-извращенцу.

Меня ведут по тёмному коридору, после заводят в какую-то комнату, в которой находятся несколько зеркал с яркими лампочками на них, а рядом стоят набитые до отвала одеждой переносные вешалки. Это гримерная. Как в театре. Там меня торопливо приводят в порядок, наряжая в новую одежду – в платье, длиной чуть выше колен. Белого цвета, но более сдержанное по фасону. Почему белое? Наверно потому, что это цвет символизирует невинность.

– П-пожалуйста, смилуйтесь, – губы дрожат. Я понемногу отхожу от «наркоза» и, вцепившись в запястье девушке – стилисту, пытаюсь молить её о помощи. Темноволосая незнакомка с тёмными, как сажа глазами, брезгливо отдёргивает меня от себя. Между нами тотчас же встаёт мускулистая дубина – один из тех перекаченных охранников-мудаков, который первым стащил меня со сцены и запихнул сюда для преображения.

– Проблемы? – рычит утырок, играя мускулами на здоровенных ручищах.

Я прикусываю язык. До боли, до крови. Девушка быстро испаряется, будто её и не было здесь вообще никогда.

– Что, красопетка, буянишь? – мерзавец устрашающе скалится, впивается шершавой ладонью в мой локоть, дёргает меня на себя, заставляя подняться на ноги, которые трясутся как проклятые.

Я не дышу. Когда вижу, как охранник суёт мне в лицо пятикубовый шприц, до краёв наполненный желтоватой жидкостью.

– Хочешь ещё сладенькое?

– Н-нет, нет, н-нет! Н-не надо. П-пожалуйста, – отчаянно трясу головой в разные стороны, так сильно, что пышные тёмные локоны хлестают меня по лицу, как отрезвительные удары пощёчин.

– Точно? А то я могу. Один укольчик, и ты белая и пушистая, покладистая шлюшка.

Сколько раз за всё моё пребывание в этом чёртовом аду ублюдки меня укололи? На сгибе локтевого сустава я насчитала две ранки. Больше нельзя. Уколют ещё раз – я точно стану наркоманкой, сама того не желая. На такую дрянь можно подсесть до конца своих дней уже со второго-третьего укола. Я эти подробности хорошо запомнила, когда новости по телевизору однажды смотрела с бабушкой.

– Ну что вы тут лясы точите? Клиент уже заждался. Покупка оплачена, а покупатель ждёт на стоянке в машине.

– Чтобы без глупостей, ясно? – амбал жёстко меня встряхивает, отчего моя шея издаёт неприятный хруст, покручивая иглой перед заплаканными глазами ещё раз.

Киваю, всхлипывая.

Девушка-стилист возвращается к нам обратно. Она набрасывает мне на голову длинную чёрную шаль, которая практически полностью скрывает моё тело и с виду напоминает паранджу.