- Я твой царь, - веско перебил тот. - И это мою волю ты должен слушать, если верен мне. Она станет моей женой. И крепость будет моей даже перед богами. И она согласится, если не хочет потерять остатки того, что имеет. А ты приглядишь за ней, раз ее судьба тебя так беспокоит. Держи только ухо востро - если погибнешь, то лишь из-за своей глупости.

   ***

   Девен молчал, молчали горы и время теперь тянулось, как старый мед. Царь сказал свое слово, царь решил окончательно, не ему теперь перечить, образумить он уже пытался. Не простому военачальнику советовать своему господину, а Бала, казалось, не видел сейчас перед собой друга. Против воли взять к себе ненавидящую тебя женщину - и кому это еще смертный приговор, тебе или ей, боги разве что ведают.

   Гудрун отказала раз, второй, третий. Когда коротко, когда бесстрастно, когда с хриплым смехом и жгучей злобой в глазах. Да и к чему ей уступать мулу с равнин. Будь Гудрун моложе, будь наивной, выросшей на старых сказках проходимцев - она бы уступила или выискала для себя яд или кинжал, а ущелья умеют хоронить чужие тайны. Но Гудрун не верила смутным небылицам, не нужно ей это, ведь она сама была ею. Только сказка ее была мрачна, сильна и слушать себя заставляла все время, пока последнее слово до капли не выпьешь.

   И Бала пил - захлебывался, пил, ненавидел, уже не скрывая, что будь его воля - сжег бы тут даже остатки.

   - Оставь, - говорил Девен, поднося изменившемуся другу кувшин чуть прокисшего вина. - Оставь ее, посмотри на себя, сам говорил, что не воюешь ты с женщинами.

   Бала выплескивал остатки вина в жаровню, смеялся, сжимал рукояти резного кресла, а воин отводил глаза в сторону. Проще видеть упрямца, который довольно носит маску добряка. Она подходит, так подходит и сидит, как влитая, не дай боги спадет только.

   А она все спадала и спадала, текла слой за слоем, как воск тает возле огня.

   А потом царь пошел к беднякам и старейшинам. С народом тот говорить умел. Редко кому есть дело до справедливости, совести, самому бы выжить, к чему в игры сильных лезть. Гудрун ждала. Говорила, что не одна, что явится брат с войском, что боги услышат.

   Только вот от брата ни весточки, от богов и подавно, как бы ни рвались эти скалы к небу.

   На третий день осени царь взял в жены вдову убитого конунга; ее приданным была покорность, его - защита, которую он обещал людям.

   Оба лгали. Оба молча глядели на дно кубков.

   "Следи за ней, у меня и без нее забот много, берегись только."

   Бала пересказывал на свой лад старые сказки о том, что женщины горцев - ведьмы, превращаются на закате в птиц, а потом когтями раздирают души и выклевывают сердца. Потом смеялся и уходил, а Девен глядя на еще больше осунувшуюся бледную хозяйку почти верил в это.

   Глубоки и бездонны расселины в этих горах и далеко их вершины стремятся ввысь. Летит в сумерках над ними песня, да пойми только о чем поется, такого наречия Девен и не слышал ни в жизни. А голос у хозяйки низкий, гортанный, хриплый, точно клекот слетал с губ.

   Гудрун обернулась и воин скованно поклонился. Была королевой раньше, ей и осталась, как бы ни впали глаза на бледном лице.

   - Госпожа, я не хотел тебе мешать.

   - Оставь, - Гудрун махнула рукой и вновь повернулась к окну. - Я же знаю, что велено следить. Твой царь говорит, что не досуг самому. Но он боится, я знаю. Оттого и злоба в нем через край клокочет.

   "Твой царь" - не "муж", не "господин". Гудрун это знает, все знают, кроме царя.

   - Ты веришь в то, что я ведьма? - хозяйка была тиха и спокойна, тонкие пальцы скользили по резному узору на ставнях.

   - Нет, госпожа.

   - Я тоже, - тяжелые косы и расшитые шали заботливо скрывали синяки и царапины на шее, плечах, хрупких запястьях. - Но знаешь, так бы хотелось.

   Тусклый луч заходящего солнца скользнул по ее щеке и запутался в темных волосах.

   - Но я честна, - тихо продолжала хозяйка, будто говорила сама с собой, не с воином. - Не перед ним, перед людьми. Я отозвала брата и его войско. Взамен тот обещал не искать с ним ссоры. Не им платить за мои ошибки и тем более за его.

   Послышалась возня, тихий топот. Девен обернулся. Из-под лестницы на него смотрела пара больших испуганных глаз. Темные косы, такие же как у хозяйки, были спутаны и растрепаны. Гудрун замерла и побледнела. Повернулась к воину, но смолчала.

   Девочка тихонько шагнула назад, в темноту. Потом и вовсе скрылась за поворотом ступеней.

   - Я могу попросить тебя молчать, воин, но ты вправе не услышать меня, - проронила Гудрун неживым голосом.

   - Ты правильно поступила, госпожа, что не сказала царю о дочери. Я думал, что знаю его. Но теперь даже мне не понять, что думает он и что сделает в следующую минуту.