«Мир как будто надвое расколот

За витрины голубым стеклом,

Тихо плачет манекен бесполый —

Кукла с человеческим лицом.

<…>

Станет он перекати-поле,

Станет ждать, чтоб жар надежды стих,

Чтоб одну стеклянную неволю

Разменять на тысячу,

Да, разменять на тысячу других».

Пикник «Кукла с человеческим лицом»

Роман «Слишком взрослая жизнь» не совсем обычен. Во-первых, здесь вводится понятие «исорг» – искусственный организм. У него есть несколько отличий от киборга: внешне он ничем не отличается от человека, но манера говорить, чисто механический голос выделяет его перед обычными людьми; исорги не обладают самостоятельной волей, но способны иметь собственные мысли, при этом полностью подчиняясь приказам со стороны – до поры до времени; они подразделяются на модели, каждая из них названа по первым двум буквам имени той человеческой особи, у которой были взяты клетки кожи для клонирования; – таким образом, исорги определённой модели являются клонами одного человека и абсолютно на него похожи. У киборгов внутри тела могут быть различные металлические части, у исоргов их нет, они управляются только с помощью чипов. Ещё одно отличие – если киборга создать на основе клона, то у него могут остаться его личностные характеристики, а у исоргов их изначально стирают воздействием на чип.

Во-вторых, невозможно точно определить жанр романа. По сути, это киберпанк, но есть элементы фантастики, мистики, даже кое-что из фэнтези.

И, в-третьих, сам роман представляет собой большой архив, собранный из записей, наблюдений, мыслей разных героев – поэтому во многих главах повествование ведётся от первого лица. Чтобы показать разных людей и множество событий, пришлось создать несколько подобных «я»-образов. Один из героев романа стоит особняком – ему удаётся собирать все записи и наблюдения со стороны. Во второй части романа он немного расскажет о том, как ему это удаётся. Этот персонаж, хоть и является полностью выдуманным, стал соавтором книги.

Осеннее солнце ярко осветило мою комнату сквозь незакрытое занавесками окно. Лениво потянувшись, я встал с кровати и, не обуваясь, прошлёпал в уборную. День начинался как обычно, и всё же, всё же… что-то должно было случиться. Предчувствие изменений не покидало меня всё утро.

Заглянув в соседнюю комнату, я обнаружил, что сестра Ольга ещё спит, наигравшись ночью в компьютерные игры; отец не выходил из своего уголка, гулюкая, как и прежде. Он сошёл с ума, когда мне исполнилось всего шесть лет. Мама, судя по всему, всю ночь просидела перед визором, и теперь широко раскрытыми неспящими глазами пялилась в потемневшую плёнку, висящую на стене. Она лишилась разума вскоре после моего семилетия. С тех пор мы с сестрой вынуждены были выполнять не по годам трудную работу по уходу за ними.

Я подключил к небольшому разъёму визора зарядное устройство и присел на кровать. Неужели и я стану таким, как мои родители? Неужели мы все обречены на безумие?

Плохо, очень плохо быть ребёнком, не желающим стать взрослым. Но я не желал становиться таким – полубезумным идиотом, и благо ещё мирным. Все мои сверстники давно махнули рукой на это – мол, если и станем безумцами, то всё равно ведь только в двадцать пять лет, а пока… пока надо жить и наслаждаться всеми удовольствиями, что предоставлены тебе.

Роковая дата – двадцать пять лет. Не знаю, почему, но все жители городов (а деревень и сёл, как поговаривали, не осталось, так как их снесли), достигая первой в жизни более-менее значимой даты, тихо сходили с ума и оставались помешанными до самой смерти. В некоторых странах продвинутая молодёжь, пришедшая к власти, приняла закон об эвтаназии по достижении сорокалетнего возраста. В интернете поговаривали, что теперь этот закон хотят сделать всемирным, и даже низвести число лет до тридцати. Но у нас в России, как всегда, медлили.

Когда-то (многие уже потеряли счёт годам) эпидемии безумия не существовало, судя по старым фильмам, что крутили по визору. Но потом… была единственная, последняя запись, которую посмотрел каждый из нас. Увиденное вызывало отвращение и омерзение: тысячи людей на своих рабочих местах, в домах и на улице вели себя как безумные; некоторые из них буянили, круша всё вокруг себя, пока те, кто ещё оставался в здравом уме, не вкалывали им успокоительное. Другие и вовсе прыгали с высоты, бесславно прерывая собственную жизнь. Третьи, пуская слюни, ползали по асфальту или полу, если находились в здании. Бесстрастный молодой репортёр сообщал: «Такую неприглядную картину увидели сегодня жители многих городов в самых разных странах мира. Вирус безумия, возникший невесть откуда, поразил всех взрослых людей. Мы предполагаем, что безумие ещё не охватило молодых людей в возрасте до двадцати пяти лет, но поразило всех, кто старше. Сошли с ума все: и обычные работники, и гениальные учёные, а ведь они могли бы найти средство от неизвестной болезни».

С тех пор мы так и живём – по соседству с безумцами, без малейшей надежды справиться с неизвестной болезнью, поскольку все попытки молодых учёных разобраться в произошедшем провалились…

Я встал с кровати, надел серую, полинявшую от времени футболку (новой одеждой разживались не все, и в основном это были однотипные костюмы, сделанные на автоматической фабрике), а затем посмотрел на своё отражение в зеркале. Немного угловатое и чуть бледное от постоянного беспокойства за родных лицо; русые волосы, которые мне в последнее время не хотелось стричь, и потому они отросли до плеч; глаза несколько необычного цвета – синий ближе к центру переходил в зелёный. И некрасивые морщины на лбу и щеках.

Сейчас мне двадцать четыре года, и я не хочу быть безумцем. Почему я не такой, как остальные? Возможно, сказалось воспитание отца – когда он ещё не стал безумным, всё время твердил мне: «Не повтори, сынок, моей ошибки… Я слишком много времени потратил на развлечения вместо того, чтобы искать способы справиться с безумием».

Тяжело вздохнув и отбросив прочь воспоминания, я оделся и отправился на работу – чтобы содержать полубезумных родителей, нужны деньги. Да и сестра моя ждала ребёночка, посему я и не любил, когда она, на своем седьмом месяце, ночами просиживала за компьютером. Я вообще терпеть не мог все эти игры; попробовав их на «вкус» уже лет в пять, как-то быстро бросил это увлечение, и знакомые считали меня отсталым, потому как у них чуть ли не все разговоры касались игр. Мне плевать; они не задумываются о будущем, словно не верят, что пройдёт несколько лет – и они станут такими же помешанными, как их родители.

Работал я на заводе по производству псевдопродуктов – ими мы все питались. Что такое настоящие продукты, мы могли знать лишь по визору из старых сериалов и передач – новых уже давно никто не снимал, потому что визор смотрели в основном взрослые, а актёрское искусство очень быстро вымерло. Молодёжь интересовали только компьютерные игры, бесплатный Интернет и вечерние безумные тусовки. Последние я тоже не посещал – никак не мог понять этих людей, дёргающихся в безумном ритме под не менее безумную музыку. Возможно, так и сходят с ума? Тогда вовсе не лишне уберечь себя от подобного «удовольствия».

Я даже не знал, как именно я произвожу псевдопродукты. Вся моя работа заключалась в том, чтобы встать возле угловатого приборчика высотой мне по плечи и нажимать соответствующие инструкции кнопки. Выбирая тот или иной продукт, я сверялся с показателями шкалы данных, установленной на приборчике. Шкала показывала, сколько различных ингредиентов осталось в приборчике для производства того или иного продукта. Откуда берутся сами компоненты, я не ведал; знал лишь, что один из моих давних знакомых работал на этом же заводе, загружая ингредиенты в специальный прибор.