Приехал поезд Еще вчера в Москву приехал поезд, а в нем мой самый близкий человек — мой папа – я с ним заново знакомлюсь, — а вместе с ним приехал прежний век. И век и папа достают котомки, соленую капустку, пирожки… В наш странный мир, нечаянный и ломкий, они вошли, как ломкости враги. Развесили повсюду полотенца, наладили свой быт и свой уклад. И век и папа, точно два младенца, на нас глазами светлыми глядят. В гремящее с экрана верят слово, в какую-то там силу доброты и в человека честного, простого, пускай вокруг все снобы и скоты. И век и папа искренне мечтают вернуться в детство, весь изъездить мир, и, верите, они не замечают, что время их изношено до дыр. Что никуда уже и не поедут, не убегут от грешной суеты, и, слава Богу, мир им не поведал, что детские не сбудутся мечты. Наивными глядят они глазами: и век и папа – страшно мне за них! И горько мне, что так светло, как сами, не научили жить детей своих! «Нас с тобой не спасет одиночество…» Нас с тобой не спасет одиночество и чужая любовь не спасет. Ты живешь теперь, как тебе хочется, а точнее, как жизнь понесет. Ничего не кляня и не празднуя, пьешь с усмешкой задумчивый день. А дороги у нас теперь разные. И от прошлой осталась лишь тень. И хранит нас с тобой одиночество на своих утомленных руках. Но, пройдя все земные пророчества, мы с тобою живем в облаках. И неважно: что здесь с нами станется и чему здесь не велено быть. Сердце с сердцем вовек не расстанется, если память не в силах забыть. Видения Маргариты Когда душа, уставшая любить, с земного пьедестала соступает, она парит, она еще не знает, что значит верить, помнить и забыть о том, как в полночь синие огни — его глаза в моих глазах сияли и клетки тела мерно засыпали, едва еще успевшие остыть. Он был мне Принц, и Нищий, и Король, и тихий Мастер в комнате угрюмой, и ни о чем он, в сущности, не думал, обняв меня упрямою рукой. А на руке – прожилки (тонок свет), как реки и озера, растекались. И мы вдвоем над комнатой качались, как будто бы за нами мира нет. А после, погружаясь в тишину, неслись по звездам до погостов белых, и губы, вдруг раскрытые несмело, в губах других тревожили весну. Пробило полночь!.. И открылся бал! И Мастер на балу меня ласкал в фонтанах белых, в ваннах из вина… И нам опять светила тишина. И он спросил: «А любишь ли?» — «Люблю. Как жизнь свою и как печаль свою». …И было так до первых петухов, до первого прощения грехов, до скукой растревоженного дня, в котором больше не было меня. В котором больше не было меня. «Еще вчера, казалось, будет чудо…» Еще вчера, казалось, будет чудо. Московский вечер темными кругами спускался с неба… Мытая посуда на двух столах сияла жемчугами. И ты смотрел задумчиво и просто, и ничего не пелось, не писалось. Все потому, что в доме были звезды, которых больше в мире не осталось. Комментарий первый Одна из любимых тем автора этой книги – Москва Первопрестольная, белокаменная, разноязыкая и разноцветная, с большим количеством широких, галдящих проспектов и маленьких, вьющихся переулков, она – ее город мечты с раннего детства. Впервые Саша побывала в Москве с родителями в три года. Потом в пять, потом в семь и в восемь лет. Каждый раз посещала возлюбленные ею ВДНХ, Александровский сад и Красную площадь и нелюбимый зоопарк. В нем всегда было очень жарко и крайне много народу. В постоянных маршрутах были и бесконечные магазины. Нравился Саше только один – ГУМ, с его небесным куполом, многочисленными лестницами, лотками с мороженым, фонтаном. Уже после своего переезда в Москву на весьма известный вопрос Саша любила отвечать фразой Антоши Чехонте, которую тот написал своему таганрогскому другу спустя полгода жизни в Первопрестольной: «Я ужасно полюбил Москву. Кто привыкнет к ней, тот не уедет из нее. Я навсегда москвич!» «Вот и я навсегда москвич! – поясняет Саша. – И прежде всего не по прописке, а по состоянию духа». Москве Это я – голытьба татарская без тебя – не сказать – жива. Не Петрова столица – царская, с мягко-женским звенит – «Москва». Возвращаюсь в тебя негаданно, как с ключами в свой отчий дом. И горят фонари оградами на Садовом и на Тверском. Ты – страна, что дана не каждому, и не каждый тебя поймет; точно в землю домишки всажены, в желтых ризах, наперечет. Кремль-чудило пурпурной кручею, точно яблочный взбит пирог. Если Бог бы задумал лучшее, он бы лучше создать не смог. Эх, Москва, пестрота татарская, и церковен славянских ряд. А душа у тебя цыганская, слишком гордая, говорят. Не полюбишь – так планы начисто, а полюбишь – так впрок, сполна. |
