Мокрые кроссовки Маша оставила на терраске, а мечте о горячей ванночке для замерзших ног не суждено было сбыться. Беременным нельзя парить ноги. Она натянула теплые носки и прилегла.

Может, Толик и прав, наблюдаться лучше в Москве, у знакомых врачей. Сейчас ее запросто проконсультировали бы по телефону, сонливость во второй половине дня — хорошо или нет? И вообще, вопросы накопились…

Чтобы вовремя забрать молоко, Маша поставила будильник, но поспать ей не дали. Сначала с телефона папы позвонила мама и причитала, сокрушаясь о безголовой деточке, которая не хочет возвращаться к мужу.

— Надо уметь прощать, — пафосно заявила она, из чего Маша заключила, что Анатолий все же сделал признание. — У вас будет ребенок. Любой может оступиться.

Маша не сказала ей о том, что подала на развод, зато спросила:

— Мам, а если бы папа тебе изменил, когда ты была беременна мной, ты простила бы?

— Ты как разговариваешь с матерью! — возмутилась та и отключила телефон.

Потом позвонил Коля, интересовался, все ли в порядке. В это же время по второй линии ее домогался Толик.

— Маша, ты пьешь витамины? — деловито поинтересовался почти бывший муж, справившись о самочувствии.

— Я подала на развод.

— Мое мнение ты знаешь. К сожалению, нас, скорее всего, разведут. Так что с витаминами?

— Еще не начала. Забыла.

— Маша, не игнорируй назначения, пожалуйста. Через три дня я приеду, чтобы отвезти тебя в клинику. Ты еще не все анализы сдала, я договорился.

— Толик! А мое мнение — пустой звук? — фыркнула Маша.

— Ты всегда была разумной женщиной. Думаю, ты понимаешь, что и для тебя, и для ребенка так будет лучше. Маша, я просто поработаю твоим шофером.

— Точно? — недовольно переспросила она. — И ни слова о разводе?

— Ни слова.

— Ладно, я подумаю. Перезвони мне накануне.

Развод — не повод отказываться от хороших специалистов. Толик, вероятно, сейчас будет из кожи вон лезть, чтобы ее вернуть, но она поступит хитро и мудро. Пусть возит ее к врачу, а она все равно разведется.

Только Маша задремала, убаюканная отличным, по ее мнению, решением, как снова позвонил Коля.

— Машуль, рыбка моя, выручай. У тебя же английский — второй язык?

— Откровенно говоря, первый. А что такое?

— Контракт на английском. Не доверяю я всем этим переводчикам… Посмотри, хоть по диагонали, нет ли там чего-нибудь нехорошего, будь добра.

Пришлось вылезать из теплой постели, садиться за ноутбук и вчитываться в малопонятные слова, переводить, пояснять. Отказать Коле в просьбе она не могла. Само собой, «молочную» встречу опять пропустила.

Михаил принес молоко, постучал в окошко. Маша охнула, взглянув на часы, и пошла открывать.

— Думал, снова уснула, — сказал сосед, передавая ей крынку. — Кстати, Машкино. Специально не мешал.

Маша шутку не оценила, и виной тому была усталость и гормоны.

— Заработалась, извини, — буркнула она. — Спасибо.

Она отдала ему пустую крынку и хотела захлопнуть дверь, но Михаил бочком влез на кухню.

— Марусь, можно тебя попросить?

— О чем?

Она отступила к столу, чтобы не стоять близко к Михаилу.

— Боюсь, я переоценил собственные силы, — криво усмехнулся он. — И твоя помощь будет кстати. Если ты не устала, конечно.

— Да с чего мне уставать, я ж за ноутом работала, а не дрова колола, — пошутила Маша. — Только все равно не поняла, что делать надо?

— Поясницу растереть сможешь?

— Конечно.

Маша заметила, что Михаил неестественно ровно держит спину, уже когда они спускались по ступенькам крыльца. И шел он, аккуратно переставляя ноги.

— Миш, может, к врачу? — предложила Маша.

— Нормально все.

— Где ж нормально, ты вон…

— Нормально! — перебил он ее резко. И шумно вздохнул: — Прости, Маруся. Тепло должно помочь. Если нет, обращусь к врачу.

Маша впервые попала в комнату, где Михаил спал, и старалась не пялиться по сторонам. Но интересно же… Краем глаза она заметила фото в рамках на комоде: детские — дочери, черно-белые, вероятно, родителей, и ни одной его самого. В остальном все чисто и просто, безликая спальня, не облагороженная женской рукой.

— Маруся, извини, что здесь. Я лягу, но уже не встану. И не смогу проводить…

— Миш, ложись уже, а? — попросила Маша. — Не надо извиняться, я не на свидание к тебе пришла, а помочь. И я не маленькая и не глупенькая, дорогу найду.

— Жаль, — сказал он. — Лучше бы на свидание.

Маша промолчала, дабы не усугублять. Ей и так нелегко было смотреть, как Михаил раздевается. Правда, брюки он оставил, хотя… что она там не видела? И все же Маша так остро не реагировала на голый торс Михаила, когда он мылся в душе. Ее потряхивало, и, казалось, каждый волосок на теле встал дыбом. Хотелось прикоснуться, провести ладонью по бугрящимся мышцам, прижаться к ним губами. Маша даже головой тряхнула, прогоняя наваждение.

Михаил, шипя сквозь зубы от боли, лег на живот. Маша взяла с комода баночку, зачерпнула мазь пальцами.

— Где болит? Здесь? — Чистой рукой она провела по пояснице.

— Ох… да.

Мазь пахучая, но не едкая. Маша втирала ее в кожу, потом прошлась пальцами вдоль позвоночника.

— Если я сделаю массаж, хуже не будет? — поинтересовалась она.

— Ты умеешь?

— Умею.

Она не стала говорить, что массажу научил ее Толик. Она растирала ему спину после долгих операций, помогала расслабиться.

— Хуже уже точно не будет, — вздохнул Михаил.

— А что так? — не выдержала Маша.

Михаил прошипел что-то сквозь зубы, и она испугалась, что сделала ему больно.

— Ты что-нибудь знаешь о катапультировании? — внезапно спросил Михаил.

— Это когда летчики покидают кабину при полете, из-за аварии.

— Да, вроде того… Чудовищная перегрузка и большой риск для жизни. Так что, можно сказать, мне повезло, отделался травмой позвоночника. В общем-то, и лечение прошло успешно, но последствия остались. Радикулит, зараза…

— Пороть тебя, Миша, некому! — С чувством произнесла Маша, сопровождая фразу звонким шлепком по ягодице.

— Женщина! — возопил Михаил. — Ты с ума сошла?

— Зачем тяжести поднимал?!

— Пф-ф-ф… Это ты, что ли, тяжести? — фыркнул он. — Это пить надо меньше, а не тяжести…

Маша только покачала головой и укутала его приготовленным пуховым платком.

= 27 =

Михаил проклинал собственную глупость. Он давно укрепил мышцы спины, и мог спокойно колоть дрова или таскать мешки, но от переохлаждения это не спасало. Напился, полежал на земле — и, пожалуйста, последствия не заставили себя ждать. Ядрена вошь!

К вечерней дойке он передвигался с трудом, каждый шаг болью отдавался в пояснице. Пришлось наглотаться обезболивающего и сделать себе укол препарата, который ему выписали специально для таких случаев. Однако и растирание лишним не было, он позвал Марусю, скорее, вопреки собственному желанию, чем потакая ему.

Михаила снова раздирали смешанные чувства. Нехорошо показывать женщине слабину, неправильно. Мало ли, какие у него болячки? Как-то раньше он сам справлялся. Но ведь Маруся — не любая женщина. Она особенная: добрая и отзывчивая. И слезливо жалеть не будет, наоборот, поможет, да еще с напутственным пинком. Так, собственно, и вышло.

Марусе он смог рассказать о болезни, из-за которой его поперли из летчиков. Пусть косвенно, но раньше он и такого никому не говорил, эта тема давно под запретом. То ли время прошло, и отставка не воспринимается так болезненно, как поначалу, то ли Маруся располагает к откровенности.

Хорошая девочка, добрая. А вот рука у нее тяжелая — что, когда хворостиной огрела, что теперь. Михаил усмехался в подушку, пока сильные пальчики массировали спину, умело давили в нужные точки, а иногда замирали и едва касались кожи, словно гладили. Или ему казалось?

— А у меня со словом «катапультироваться» тоже неприятные воспоминания, — сказала Маруся, укутав Михаила платком и накрыв одеялом.

— Да у тебя-то отчего? — удивился он.