Огромный город горел. Полыхали дворцы с золочеными крышами, изумительной красоты мраморные храмы, виллы знати и богатых купцов, мастерские ремесленников и лачуги бедняков. Языки пламени лизали безжизненные тела лежащими на разоренных улицах — с размозженными головами, вспоротыми животами, отрубленными конечностями. Мужчины, женщины, дети. Огонь с шипением гас в лужах пролитой крови.

Город пал. Но за несколько миль от него, в небольшом оазисе, разворачивался следующий акт кровавой драмы.

— Вы больше не рабы! Не рабы и не цепные псы туранских шакалов, вы свободные люди, железом и кровью взявшие право самим выбирать судьбу! И никто, слышите, никто не посмеет больше отобрать это право у вас! Пусть Йог сожжет меня своим пламенем, пусть Джуллах вырвет мой язык и скормит его пустынным гиенам, если я лгу!

Говоривший был могучим чернокожим гигантом, стоявшим на невысоком холме, перед входом в большой белый шатер. Одет он был с кричащей роскошью — расшитый золотом и серебром кафтан, шелковые шаровары, новехонькие кожаные сапоги. С пояса свисала кривая туранская сабля, с рукоятью украшенной драгоценными камнями.

Чуть ниже холм окружало кольцо воинов в стальных доспехах, увешанных оружием с головы до ног. Все они были чернокожими, как и оратор, кроме одного — молодого белого воина с рыжими волосами. Бесстрастно взирал он на расстилающееся перед ним волнующееся море черных тел. И даже самые отчаянные из вопящих черных головорезов невольно смокали, когда на них останавливался взгляд холодных синих глаз.

Тысячи людей у подножья холма жадно ловили каждое слово черного вождя. Большинство их тоже были неграми: людоеды — дарфарцы с подпиленными зубами, кушиты, иссиня — черные выходцы из Черных Королевств, смуглые кешанцы и пунтабе. Особенно колоритно выглядели полуобнаженные черные амазонки, поджарые, словно дикие собаки, с луками и ассегаями в руках. Иные негры прикрывали наготу рваными лохмотьями или набедренными повязками, другие наоборот щеголяли шелковыми одеяниями, золотыми серьгами в ушах, перстнями с драгоценными камнями. Кроме негров в толпе стояли бородатые шемиты и смуглые вендийцы, кофиты, зингарцы, — бывшие наемники Гирканской империи, восставшие вместе с черными рабами.

— Вы отомстили хозяевам за века унижений и страданий, мы разрушили Замбулу, где мучили и убивали наших предков, — продолжал чернокожий. — Но здесь оставаться нельзя — туранцы еще могут вернуться. Там за Стиксом, — он указал на запад, — старый враг, к которому у всех нас еще больший счет, чем к Турану. Он стал слаб и мягкотел и не даст нам достойный отпор. Мы возьмем богатую добычу и вернемся с ней на родину.

Последние слова утонули в гуле одобрительных криков.

— Ну а сейчас, — прокричал черный оратор, — веселитесь и пейте — эта ночь будет нашей.

Новый шквал ликования был ему ответом. Меж пальм оазиса один за другим вспыхивали костры и лилось рекой вино из амфор, взятых из разграбленных винных погребов. Гортанный смех заглушал жалобные женские крики — немало жен, дочерей и наложниц бывших владык, оказались в жадных лапах восставших рабов и наемников.

Впрочем, не у всех были основания жаловаться на судьбу.

Окончив свою речь, чернокожий полководец развернулся и шагнул в свой шатер. Царивший здесь полумрак рассеивали несколько аляповатых золотых светильников. В их свете были видны шелковые подушки, которыми был покрыт весь пол, пузатые курильницы из золота, инкрустированные драгоценные камнями. Вверх струились тонкие струйки дыма и запах изысканных благовоний наполнял шатер.

Мягкие руки оплели черный торс сзади.

— Я стояла у входа, — послышался вкрадчивый шепот, — и слушала тебя.

Негр развернулся и в объятиях его могучих рук оказалась красивая девушка с голубыми глазами и золотыми волосами спускавшимися до середины спины. Она была почти обнажена — только округлые бедра обхватывал позолоченный поясок с болтающимися спереди и сзади клочками зеленой материи.

— Меня так взволновало выступление, — продолжала шептать девушка, — никогда не видела человека, в котором было бы столько силы, власти. Я намокла…  там. Хочешь проверить?

Она ухватила его руку и попыталась направить вниз, но чернокожий со смехом опустил широкую ладонь на голову блондинки, заставляя ее опуститься на колени.

— Лучше покажи, как ты любишь своего хозяина, — сверкнул белыми зубами негр.

— О да, мой вождь, — томно прошептала девушка, глядя снизу затуманившимися от похоти глазами. Ее тонкие пальцы нетерпеливо теребили завязки шаровар. Наконец ремешки подались и накрашенные алые губы жадно обхватили затвердевшую плоть.

Чуть позже чернокожий развалился на шелковых подушках, освободившись и от кафтана и от скрытой под ним кольчуги и от шаровар с сапогами. Сейчас его мускулистое черное тело прикрывала лишь набедренная повязка. Белокурая наложница уже спешила к нему из угла с двумя золотыми кубками в которых плескалось вино.

Бритунку Инелу еще тринадцатилетней девочкой продали в гарем Тулук — хана, сластолюбивого сатрапа Замбулы. За пять лет она выбилась из безликой массы обитательниц гарема в любимые наложницы сатрапа. Тулук — хан, молодой и слабохарактерный молодой человек, был очарован Инелой и та, искусно играя на струнах его характера, полностью подчинила его себе. Так было, пока в городе не взбунтовались наемники, не желавшие отправляться на север, где уже не первый год Гирканская империя вела тяжелейшую борьбу с киммерийцами. Мятеж возглавил зембабвиец Нгола, командир Черной Гвардии, наемнического подразделения, в котором служили только негры. Именно он привлек на сторону наемников рабов — дарфарцев, превративших простой мятеж в жестокую резню. Нгола во главе преданных ему людей ворвался во дворец сатрапа Замбулы и, после тяжелого боя с охраной, зарубил Тулук — хана на глазах его испуганной наложницы. А после, силой овладел Инелой — прямо там, на забрызганных кровью шелковых подушках. Он брал ее грубо, но страстно, покорив златовласую бритунку своей первобытной силой. С тех пор она стала его женщиной.

Сейчас Инела с поклоном передала один из кубков Нголе после чего уселась у его ног и слегка пригубила из своего кубка.

Неожиданно полог шатра отодвинулся и внутрь шагнул рыжеволосый воин.

— Нужно поговорить Нгола, — без обиняков произнес он.

— Хорошо, — чернокожий сделал небрежный жест и обиженно надувшая губы Инела отошла. — Дай Сигериху чего-нибудь выпить, — добавил он.

С каменным лицом Инела поднесла гостю третий кубок с вином, не удержавшись от неприязненного взгляда. Рыжеволосый, впрочем, даже этого не заметил, усаживаясь напротив негра и делая большой глоток. Нгола же ничем не показал своего недовольства — он знал, что ванир не будет без нужды врываться в ставку командующего.

— Снаружи все спокойно? — спросил Нгола, прихлебывая из кубка.

— Как сказать, — пожал плечами Сигерих, — несколько драк уже случилось. До поножовщины пока дело не дошло, но если они и дальше будут столько пить — не знаю, чем это обернется. Где-то девку не поделили, где-то выпивку. К тому же дарфарцы опять начали резать пленников на мясо. Сам знаешь, это нравится далеко не всем.

— Дарфарцы, — усмехнулся Нгола, — их не переделаешь. Кто-то следит за порядком?

— Везде где можно я расставил моих ребят, — сказал Сигерих, вновь делая глоток вина, — но на всю ораву их маловато. Хорошо еще, что есть твои зембабвейцы — чернокожие это воспринимают спокойней, чем когда ими командует белый.

— Да, на земляков можно положиться, — кивнул Нгола.

— Ты и вправду собрался уходить в Черные земли? — спросил ванир. Чернокожий кивнул.

— Нам удалось захватить Замбулу, — произнес он, — но мы ее не удержим. Когда туранцы узнают, что рабы устроили в городе — четвертование будет для нас самой мягкой участью.