– Все! Достаточно ясно! Иван Дмитриевич, мне не привыкать выполнять любые задачи. Выполним и эту! В своей стране я никогда не работала, вся моя жизнь прошла на территории Франции. Вот там я, как вы выразились, и работала шпионом.
Завотделом вскинул на нее взгляд, губы растянулись в улыбке, и он уверенно заявил:
– Вот это качество нам и нужно. Мы не можем информировать о цели операции все Краевое управление КГБ, не имеем такого права. Даже вас пригласили издалека, из-за границы, чтобы сузить круг, в Москве знают об этом три человека из высшего руководства, задание дано, как вы уже слышали, от Генерального секретаря КПСС, поэтому будьте терпеливы, вас еще поставят в известность.
– Не зная конечной цели, как я могу планировать и выполнять? – Каштан начала злиться, видя нерешительность Сербина. – Оставим в покое великие и громкие слова, кажется, я начинаю понимать, что вы задумали.
– Если поняли – хорошо! Кое-какие детали вам доскажет помощник Юрия Владимировича Андропова, но чуть позже. Это ваше руководство, и ему отдавать приказ, а мне нужно было познакомиться, посмотреть, вас и принять решение о продолжении работы с вами или нет. Сейчас я наберу помощнику и скажу, что мы с вами завершили знакомство. Он подъедет и скажет все остальное.
– Я могу идти? – спросила, поднимаясь со стула, Каштан.
– Да, сейчас мой парень проводит вас в столовую, и вы перекусите, ну а мы с вами, как уже сказал, продолжим сразу же после того, как получим известие о шпионах в Краевом центре.
– А если их не будет там? – слегка огрызнулась Дора Георгиевна.
– Будут, не беспокойтесь! Обязательно примчатся! Такое дело! – пробормотал Иван Дмитриевич, уже отключаясь от нее, – такое дело….
Каштан повернулась и вышла из кабинета в приемную, где сидел в уголке аппаратчик. При ее появлении он вскочил и, приблизившись, тихо сказал, будто присутствовал в кабинете на последних словах своего шефа:
– У нас хорошая столовая, лучше, чем в Совмине или Госплане. Пойдемте, я провожу вас, а потом выйду к подъезду и, как только подъедут за вами, тут же прилечу! – Он провел ее кратчайшим путем в цековскую столовую, усадил и даже посоветовал, что лучше всего взять. Потом умчался в приемную к шефу и дождался, пока тот вышел, и кивнул ему.
– Там выехали, иди, поднимай нашу гостью к подъезду. Как она тебе, кстати? – Сербин усмехнулся, зная, что этот его инструктор отдела, которого он держал на подхвате, как огня чурался женщин, вызывая порой некоторые недвусмысленные выводы у окружающих.
– Ну что я могу сказать, Иван Дмитриевич, я же с ней не беседовал, как вы, а так, весьма видная женщина и с характером. По всему это видно! Так она что, из ПГУ?
– Ты с чего это взял, паря! Откуда здесь ПГУ? С ними работает Административный отдел ЦК, а нам-то что они, сбоку припека! Откуда это у тебя?
– Справка-объективка, которую я вам передал, пришла от них! – Он большим пальцем показал в сторону площади Дзержинского. – А одета она так, словно только что из Лондона. Наши так не одеваются. Вот я и подумал, что она оттуда!
– Забудь эту хрень! Она по культурке большей частью работает, наукой занимается, ездит по заграницам. А ты что, знаешь, какие товарищи работают в ПГУ? Вот так! Не знаешь, значит, молчи! Иди, тащи ее на выход!
Инструктор стремглав понесся в столовую, где полковник Каштан сидела, допивая кофе и дожидаясь его за прибранным столом.
– Там вас уже ждут. У подъезда. Торопитесь! – И в том же быстром темпе вывел на улицу.
Февраль 1977 года. Москва. Старая площадь. Напротив подъезда здания ЦК КПСС, у сквера, одна из «Волг», стоявших плотным рядом, мигнула фарами, и Каштан подошла к ней, заглянув, наклонившись, в стекло. Там сидел помощник, который делал ей знаки присесть в машину.
– Ну как, поговорили? Матом сильно ругался? – с усмешкой спросил помощник. – Его не зря зовут «Иван Грозный», матерится он мастерски, и это при его докторской диссертации по физмату да красном дипломе университета на Ленинских горах.
– Нет, только в приемной, слегка крыл своих подчиненных. А так, только после некоторых фраз губами про себя что-то проговаривал. Скорее всего, это и было, ну, такая форма построения фраз у нас, у русских, иногда бывает! А какие поразительные возможности в общении и понимании создает эта матерщинная завеса, недомолвок, намеков, подсознательных решений, которые так бы и остались сидеть в глубинах, если бы не этот стиль общения. Вместо «меканья», «эканья» просто проговаривают матерную фразу, чтобы собрать мысли в пучок.
– Да будет вам! Он говорить может часами, даже без этих конструкций, – добродушно защитил Сербина помощник, – главное, он положительно воспринял вас, Дора Георгиевна, и рекомендует на проведение операции. Вот так!
Немного помолчав, он достал сигареты и протянул пачку Каштан, но та отрицательно махнула рукой и достала свои, крепкие, без фильтра, желтые, из маисовой бумаги, «Житан».
– Ну, и что он вам сказал? Цель ясна, задачи определены. За работу, товарищи! Как говаривал Никита Хрущев.
– Хрущев был идеалистом в одежде грубого, махрового материалиста, и он мог себе позволить эту заключительную фразу на XXII съезде, а этот нахрапистый партийный бонза, как говорят у нас в Париже…
Помощник дернулся и резко повернулся к ней, еще даже не прикурив свою сигарету, а только разминая в пальцах.
– У нас!
– Да, у нас в Париже, во Франции, где я работаю на таких вот… – зло и почти с вызовом резко ответила Каштан, кивнув на здание, из которого только что вышла. – Там говорят тонкие намеки на толстые обстоятельства, вот это он, «donner un squeak», слегка…
– Что это за слово? – переспросил помощник.
– Ну, в нашем варианте, слегка вякнул, пискнул, квакнул.
– Ах, вот так, значит, он распорядился! Простыми и ясными словами не получилось у него. Да это и понятно при его положении. Остальное, грубое и грязное, как говорится, остается делать мне!
Каштан поняла, что теперь она попала в большие жернова и выскочить не получится ни при каких обстоятельствах. Система потребовала ее работы на новом участке, который она пока еще не могла понять до конца и назвать простыми словами, а лишь только слабо осознать. Дора Георгиевна чувствовала сильный эмоциональный подъем, или драйв, как говорили там, где жила и работала, относительно этого нового дела, тем не менее во много раз сильнее был мощный, по силе воздействия на психику, страх, и преодолеть его она не могла.
– Что теперь? – спросила она, как бы не придав значения словам помощника.
– Теперь, после дачи рекомендаций, ваш вызов закончен, и вы возвращаетесь по месту службы. Через какое-то время, может, через месяц, может, через три, мы вас отзовем из ДЗК, и вы продолжите службу в Краевом центре в качестве уполномоченного наблюдателя из Москвы. Теперь все зависит от расторопности наших французских коллег из SDECE. Там уже наметилось движение. По нашим данным, у них началась подготовка. Так что подождем.
Помощник отвернулся к окну, побарабанил пальцами по спинке переднего сиденья, повернулся к ней снова:
– Мы знаем, что у французов практически нет агентуры у нас. Не работают они здесь, может быть, и есть несколько спящих, да и то не факт. Оперативникам из французской службы разведки будет практически невозможно выйти хоть на что-то мало-мальски приближенное к заданию. – Помощник вздохнул и словно нехотя продолжил: – Подобрали одного очень перспективного парня, постараемся сделать так, чтобы на него попал фокус от SDECE. Постараемся провести внедрение[55]. На днях он приступит к выполнению задания.
– Задача почти неосуществимая! Я знаю французов. Завоевать их доверие не так-то просто! – она с горькой улыбкой посмотрела на помощника, немного помолчала. Помощник напряженно ждал. Ему важно было мнение этой опытной оперативницы, чья жизнь прошла во Франции. – Хотя в нашем случае, – она на минутку призадумалась и уверенно сказала: – они возьмут его. Сейчас для них важно иметь агента-информатора! Даже больше подходит слово: коммуникатора.
