До посадки на самолет оставалось еще целых полчаса. Очень хотелось курить, а еще больше выпить. Игорь не любил летать самолетами, особенно в последние годы. Казалось бы, почему не продавать здесь, в баре, не разбавленное дешевыми лимонадами пойло, а нормальный алкоголь, и не построить где-нибудь в закутке аэропорта комнату с вытяжкой для курения? Нет – даже старые «душегубки» снесли! Он считал лицемерием ущемление прав курящих и умеренно пьющих граждан под эгидой борьбы за здоровье нации на фоне упавшего ниже плинтуса уровня жизни населения. Законы, несомненно, принимают бесящиеся с жиру богачи, живущие в какой-нибудь сытой Москве или здесь, в пока еще благополучном Петербурге. Вот если бы этих холеных думских петушков отправить без машины-охраны-секретарши куда-нибудь за пару сотен, а то и тысяч километров от столиц, возможно, закукарекали бы иначе! Увидели бы, как в каком-нибудь отнюдь не дотационном регионе молодь, поросшая на обломках демократии, вмазывается солью[1] по кругу из одного шприца и на остановках бычки собирает! Узнали бы, из чего состоит бюджет населения, которое в свободное от безработицы время разводит приезжих лохов по подворотням и соляру с тепловозов сливает, чтобы чахоточной матери купить лекарств, так как отец, если он вообще у кого-нибудь из них был, давно уже сгнил на зоне! Тогда они, может быть всерьез, задумались бы о здоровье нации и не тратили бы свои высокооплачиваемые силы и утроенные гнетом откатов бюджетные средства на борьбу с ветряными мельницами.

Иногда Игорю казалось, что, в отличие от многих своих ровесников, ему удалось вырваться из порочного круга. Его дед-политзек, Арсений Евдокимович Скориков, заслуженный каналоармеец[2] СССР, погиб в сорок втором, смывая кровью долг перед Родиной в одном из бесчисленных штрафных батальонов Второй мировой; отец, Павел Арсеньевич, был расстрелян по приговору «самого гуманного и справедливого суда в мире» в восемьдесят первом за хищение госимущества. Он же за всю свою жизнь лишь получил условный срок по малолетству, а после армии съездил в недолгую, на полтора года, командировку[3] на лесосплав в соседнюю республику. Конечно тогда, на суде, ему в зачет пошла служба в ВДВ, участие в боевых действиях и поручительство спортивного комитета, иначе командировка могла стать более продолжительной и удаленной.

Пусть это был и отрицательный, но все же опыт, который нельзя было не использовать для дальнейшей жизни, а вернее, для выживания. В девяносто первом после освобождения найти себе достойное применение было не так просто: экономика страны падала в пропасть, а бокс почему-то из самого патриотического вида спорта стал самым коммерческим.

Разумеется, молодой человек, за свои неполные двадцать два успевший отслужить-отвоевать-отсидеть, прибился к местной преступной группировке.

Банда, насчитывавшая в тот момент около ста душ, нарезала молодому боксеру сектор ответственности и снабдила всем необходимым: служебным автомобилем ВАЗ-2108, черным спортивным костюмом с тремя белыми полосками по швам и пистолетом системы Токарева. Старшие быстро заметили толкового бойца, обладающего редким для рядового бандита даром дипломатии: в отличие от остальных своих товарищей он сначала думал, а потом стрелял, а не наоборот. Так Игорь приблизился к самой верхушке группировки. Большую часть времени он проводил в обществе Прохора Беломорского, который на тот момент уже претендовал на место смотрящего от воров по всей области. За короткий срок Прохор в компании со своим другом детства Николаичем и еще одним типом по кличке «Воркута» подмяли под себя весь бизнес в округе. Под крылом этой троицы Игорь занимался исключительно контрабандой леса, поэтому когда в девяносто втором старших привлекли по «алмазному делу», для него все закончилось легким испугом.

Со временем все вернулось на круги своя – Воркутинского неожиданно для всех быстро освободили, и пацанское бытие пошло своим чередом. Большая часть криминального бизнеса еще в конце нулевых легализовалась, и даже, несмотря на кризис, дела шли неплохо. Так оно и продолжалось бы по сей день, если бы не одно обстоятельство: закоренелый холостяк, привыкший к размеренному образу жизни и не знающий супружеских обязательств, влюбился, как мальчишка. Конечно, до этого в его жизни были женщины, но ту самую, ради которой можно был пойти на любые безумства, он встретил только сейчас.

В одной из своих поездок в культурную столицу, где у него, как у директора филиала «Лесторга», был вполне приличный офис и даже «служебная» квартира, Скориков не смог наладить конструктивный диалог с представителями местного криминалитета и со Стрелки Васильевского острова, огнестрельно раненный, в бессознательном состоянии, был отправлен в Мариинку[4].

Хорошо, что вездесущие охотники за корюшкой вовремя заметили его лежащим на нижних ступенях набережной у самой воды лицом вниз, – случись небольшой прилив, и холодная Нева зажурчала бы в простреленном легком. Первое, что он увидел, придя в себя, было прекрасное лицо медсестры, ставящей ему капельницу. Недолго думая, он спросил:

– Ты кто?

– Любовь… – ответила незнакомка.

– Настоящая?

Медсестра засмеялась:

– Как видите!

– Всю жизнь мечтал о настоящей любви!

Так в его жизни появилась Люба. Выяснилось, что она в свои тридцать три уже побывала замужем и совсем не стремилась туда вернуться. Супруг ее, несмотря на свои ученые звания и достижения в области медицины, оказался бытовым пьяницей и постоянно распускающим руки дебоширом, неспособным на настоящие чувства, поэтому она сбежала от него при первой же возможности. Самым ценным качеством Любы наряду с истинно женским обаянием и душевной добротой было то, что она никогда ни о чем не спрашивала. Не то чтобы она была полностью равнодушна к нему и к его делам, просто она четко понимала, где находится та грань, через которую переступать не следует.

Как и следовало ожидать, отношения уже не очень молодых людей зашли достаточно далеко. Игорь оказался на пороге принятия решения: или завязывать с прошлым, или вычеркнуть ее из своей жизни навсегда. С самой юности ему была знакома старая истина: «Вор не должен иметь семьи». Хоть Скориков и не был вором в том понимании, как тот же Прохор, он осознавал, что счастливый супружеский быт и, мягко говоря, не совсем законная деятельность, которой он занимается, – вещи абсолютно несовместимые.

Еще он понимал, что просто так отойти от дел ему не позволит нынешнее окружение, а убегать, поджав хвост, было не только неправильно, но и нецелесообразно по материальным соображениям: на его официальной зарплатной карте никогда не бывало больше сотни-другой, а прочими активами де-юре Игорь не располагал.

Разумеется, Люба хотела того же, чего хотят все женщины, – родить детей и вырастить их в полной семье, а Скориков при всем желании гарантировать этого никак не мог.

Единственным человеком, который, возможно, мог бы помочь ему со всем этим разобраться, был Прохор. Узнав о его досрочном освобождении, Игорь тотчас бросил все столичные дела и рванул в аэропорт. Несмотря на то что они не виделись двадцать три года и лишь несколько раз общались по телефону, он надеялся, что прежние отношения сохранились и им удастся договориться, тем более ему было что сказать Беломорскому.