Город знает о своих обитателях - все.

Через несколько дней Евгения увидела сон. Ей приснился автобус и номер этого автобуса на обшарпанном, запыленном боку, увидела дом, вспыхнувшую кнопку лифта, дверь в квартиру - напротив.

- Отлично! - подумала Евгения и проснулась.

Автобус, потрепанный жизнью, покорный работяга, в потоке машин медленно переползал с улицы на улицу. Было еще рано, и с лиц пассажиров еще не сползла утренняя хмурь. В другое время Евгении было бы интересно на них смотреть, но сейчас она была слишком занята и так задумалась, что дом, который привиделся ей во сне, вдруг мелькнул перед глазами и остался позади. Она стала пробираться к выходу, но было уже поздно, со следующей остановки надо было возвращаться назад.

Дверь открыла женщина немолодая, но все еще роскошная, все еще блондинка. Придерживая на груди разлетающийся розовый пеньюар, спросила удивленным, низким, мелодичным голосом:

- Вам кого?

Евгения, не отвечая, вошла в квартиру, миновала прихожую и шагнула в комнату... У окна в кресле сидел Бухгалтер - вычищенный, с аккуратно подстриженной бородой, в синем халате. По квартире разносился запах свежемолотого кофе.

- Алла, - сказал Бухгалтер, - принеси еще чашку, - и посмотрел на нее с такой теплотой, что, казалось, температура в комнате повысилась на несколько градусов.

На столике, рядом с Бухгалтером, на серебряном подносе стоял изумительной красоты китайский кофейный сервиз. Бухгалтер взял крошечную чашку и помешал в ней серебряной ложечкой. Звук был приглушенный и мелодичный, чем-то напоминающий голос блондинки.

- Ну? - сказал со вздохом Бухгалтер. - Я слушаю.

- Где Николай Павлович? - сказала Евгения.

- В надежном месте, - сказал Бухгалтер. - И уверяю вас - там ему сейчас лучше всего.

- Я хотела бы с ним встретиться.

Бухгалтер опять помешал серебряной ложечкой. Действие это было механическим и лишенным смысла, потому что сахар в чашке был давно размешан.

- Вот это уже совершенно не нужно, - сказал он наконец. - И вообще... До сих пор не понимаю, зачем вам эти хлопоты? Это человек довольно-таки ничтожный. Или вас связывает что-то личное?

- Да, - сказала Евгения. - Вот именно.

- Ну, - Бухгалтер развел руками. - Ничем не могу вам помочь.

- Мне не надо помогать, - сказала Евгения. - Надо помочь ему. Тем более, вы его обманули.

- Зачем? - даже как-то обиделся Бухгалтер. - Это не в моих правилах. Другое дело, я никогда не мешаю другим обманываться. Это уже личное дело каждого. Вы не согласны? - и повторил, даже повышая тон и раздражаясь: Личное дело каждого.

Тут показалась блондинка, которую Бухгалтер называл Аллой и которая должна была вообще-то принести еще одну чашку, но вместо этого она агрессивно вскричала:

- Что вам от него надо? - что удивительно, ее голос даже на повышенных тонах не потерял своей мелодичности, разве что к нему добавилось что-то дребезжащее. - Что вам от него надо? Уходите! Или я вызову милицию! - ее пухлое лицо порозовело, черты сдвинулись с своих мест и заколыхались.

Бухгалтер одобрительно молчал.

Обстановка становилась неприличной и могла стать еще неприличнее Евгения чувствовала, что блондинка вполне способна устроить скандал, так что ей ничего не оставалось, кроме как уйти... И она ушла.

Дверь за Евгенией закрылась, мелодично и чувственно звякнул замок.

- Черт побери! - думал Бухгалтер, лежа на большой супружеской кровати вечером того же дня в другой квартире, в другом районе Москвы.

Рядом лежала законная его жена, в бигудях, ночной рубашке до ворота, напоминавшая сухую, состарившуюся птичку, в очках с толстыми стеклами, и читала модный роман. Она живала в этой квартире, когда приезжала от детей из Америки, ходила по выставкам, театрам (обязательно Большой и по старой памяти - Таганка) и встречалась с подругами - чем-то похожими на нее, сухими, умными и тоже в очках. Это у нее называлось - пожить для себя. Одевалась жена Бухгалтера просто и добротно, без выкрутасов и украшений, косметики не признавала, духами не пользовалась, в еде была непривередлива, разве что много курила и временами у ЦДХ покупала недорогие картины уличных художников. Совсем недорогие, потому что еще и цены сбивала - отчаянно торговалась... потом складывала холсты в прихожей или в углу спальни и больше уже к ним не прикасалась.

Характер у нее был жесткий и властный. Бухгалтер ее побаивался. Он лежал тихо и даже дышал как-то почти незаметно, как замершее в испуге животное.

Бухгалтер был в растерянности. Его тайный рай, его гурия, девушка мечты его, миф, взлелеянный все тем же проклятым американским кино в скудном детстве, которую он встретил три года назад, встретил и узнал всей душой в продавщице овощного магазина на окраине Москвы, Мэрилин Монро, хоть и увядшая немного, как овощи, которые она продавала... Три года он оберегал этот рай, гурию свою, не один раз, при малейшей опасности (он стал ревнив и мнителен) перетаскивая ее - с пеньюарами, серебряными ложками, мягкими креслами - в безопасное место, как кошка перетаскивает котенка. И теперь это надо было делать опять. Конечно, он принял меры тотчас, как за Евгенией закрылась дверь, но все равно на сердце у него было неспокойно.

Жена ткнула ему в бок острым, твердым локтем:

- Ты только послушай, что пишет этот болван! - и зачитала длинный абзац художественного текста.

- А, - пробормотал Бухгалтер. - Пусть что хотят, то и пишут, - и рухнул в беспокойный, влажный, смутный сон.

Утром Евгения позвонила Кларке.

- Не беспокойся, - сказала. - Со мной все в порядке.

- Ты где? - спросила Кларка.

- Это неважно.

- А-а-а... - протянула Кларка. - Ну, как хочешь... Мне тут звонили...

- Кто? - спросила Евгения.

- Не знаю... Сказали, что, если ты не угомонишься, они перекроют кислород моему мужу. У тебя есть муж?

- Нет, - сказала Евгения.

- А у меня есть.

Было слышно, как Кларка дышит в трубку.

- Я поняла, - сказала Евгения. - Не волнуйся.

- Я волнуюсь? Я не волнуюсь, - сказала Кларка.

- Вот и хорошо. Пока, - сказала Евгения и повесила трубку.

Евгения долго, бесцельно бродила по улицам. Реальность вставала вокруг нее непроходимой стеной, и она не понимала ее. Она прикасалась к одной ее стороне, но тут же вставала новая, она открывала одну дверь, но за ней уже была другая. Великая реальность складывалась из неисчислимых, многих реальностей, и они общались, взаимодействовали, влияли друг на друга, как химические элементы в гигантской колбе. И любые выводы из всего этого были бы неверны. Во всяком случае до тех пор, пока эта реальность не принимала застывшие, а значит, осуществленные формы прошлого.

Иногда она приоткрывалась перед Евгенией в самом неожиданном месте и в самое неожиданное время, и тогда как будто что-то вспыхивало в ее сознании, какой-то источник яркого, ясного света, и освещал все вокруг нее и она начинала видеть и понимать... Но когда это произойдет, она никогда не знала.

Евгения так и не нашла Николая Павловича, это ее угнетало. Она надеялась узнать о нем у Бухгалтера, но Бухгалтер был слишком непрост и самые главные свои мысли прятал глубоко, в недоступном для нее месте. Она чувствовала их, но прочесть пока не могла. Озарения не было, поэтому, чтобы вытащить их, подтянуть кверху нужны были время и обстоятельства, которых у Евгении уже не оставалось. Подводить Кларку она не могла. Пусть думают, что она "угомонилась".

Евгения в задумчивости шла и шла, не чувствуя ни голода, ни усталости, и вдруг споткнулась обо что-то... Прямо перед ней лежало нечто, похожее на человека. Евгения оглянулась - она была на знакомой улице рядом с местом, где еще недавно проходило собрание "наших", совсем недалеко от погребка, через отверзтую дверь дышавшего пивным перегаром. Нечто в ногах Евгении зашевелилось, высказалось внятно, но совершенно нецензурно, попыталось встать, но покачнулось и опять рухнуло на колени. Евгения узнала Тютина из деревни Тютино, хоть узнать его было довольно трудно - за время, прошедшее с их встречи, он зарос, обтрепался, а на лбу третьим глазом светил огромный синяк.