Утром, в понедельник, Хвоста курила в женском туалете, вид у нее был совершенно несчастный, в манере затягиваться сквозило что-то надрывное, а пепел то и дело сыпался прямо на замшевую юбочку, купленную два месяца назад в дорогом бутике. Когда в туалет заглянула Евгения, Хвоста даже сделала шаг, вся подалась навстречу, чтобы хоть что-то сказать и облегчить душу, но Евгения скользнула по ней светлым, спокойным взглядом и... вышла. Евгения знала, что Хвосте ничем помочь нельзя.
Однако Хвоста обозлилась и, когда Евгения зашла в приемную, посмотрела на нее крайне недоброжелательно, можно даже сказать, злобно и вместо того чтобы ответить, у себя ли Николай Павлович, демонстративно отвернулась к окну.
Евгения постучала и вошла. Николай Павлович стоял у окна и постукивал пальцем по стеклу. Выглядел он скверно.
- Я попытаюсь, - сказала Евгения.
Вместо того чтобы сказать Евгении "спасибо" или что-то в этом же роде, Николай Павлович только как-то дико на нее взглянул и бросился к столу. Он сделал несколько торопливых звонков, а потом сел и стал постукивать пальцем уже по поверхности стола.
Сначала пришел главный бухгалтер. Возможно, он и не был выше Николая Павловича, но казался гораздо крупнее, потому что был рыхл и неподтянут. В бороде его порой после обеда оказывались остатки пищи, остатки же пищи оказывались у него и на груди. Одет он был тоже крайне неряшливо, костюм пузырился, а над старым, до неприличия потертым кожаным ремешком нависал бесформенный живот. Между тем, маленькие глаза его глядели остро, и был он, как все уверяли, - ума палата. При виде Евгении Бухгалтер расплылся в самой ласковой улыбке и даже, в знак расположения, похлопал по ее руке своей большой чуть липкой ладонью.
Потом появился Петя, шофер Николая Павловича, молодой, но всегда сонный парень - он действительно спал все время в машине, когда Николаю Павловичу не надо было никуда ехать, - и сказал, что машина подана.
Когда шли по коридору, Николай Павлович и Бухгалтер как-то отделились, и Евгения поняла, что они не хотят, чтобы люди видели, что они идут куда-то с ней вместе.
Поехали.
Евгения сидела рядом с Петей, а Николай Павлович с Бухгалтером разместились на заднем сиденье. Проехали город, проехали далеко за город, потом лесом и, уткнувшись в забор, поехали вдоль. Забор тоже тянулся довольно долго, пока не показались большие распахнутые ворота. Из ворот, как будто только их и ждал, выскочил невысокий мужичонка в дешевой куртке из кожзаменителя с маленьким, остреньким, злым лицом. Он что-то быстро, сбивчиво лопотал как бы на иностранном языке, на самом же деле это был самый настоящий русский, но до того косноязычный, что понять его было трудно. Вот так лопоча на этом странном иностранно-русском, он повел их по заводскому двору мимо оголенных, заброшенных, пустых цехов с зияющими, без стекол и рам окнами. Небольшое административное здание тоже было совершенно разорено, даже двери сняты с петель, а на втором этаже, видимо, в кабинете директора, стоял письменный стол без ножек и ящиков. И вот тут-то Николай Павлович вдруг набросился на этого несчастного мужичонку, завалил на этот самый стол без ножек и стал душить. Мужичонка яростно отбивался и при этом вопил совершенно гнусным голосом. Бухгалтер, неловко размахивая руками, принялся Николая Павловича оттаскивать, в то время как Петя со своей неизменной сонной миной спокойно наблюдал за всем этим и вроде бы даже что-то насвистывал. Наконец Николай Павлович немного успокоился и мужичонку отпустил, тот оказался на удивление живучим, тут же пришел в себя и опять что-то залопотал. Николай Павлович посмотрел на пустынный заводской двор, на котором вдруг появились несколько собак и стали справлять собачью свадьбу, и из горла у него вырвалось что-то вроде:
- Ы-ы-ы-у-у-а-а!..
Так, наверное, выла бы какая-нибудь его прапрабабка, если бы волки загрызли ее корову...
Было время обеда, поэтому на обратном пути заехали в придорожное кафе. Николай Павлович опять пил коньяк, как он заметил, очень плохой, и брезгливо ковырял холодный бифштекс. Бухгалтер коньяка почти не пил, зато с заметным аппетитом съел большую порцию каких-то заплесневелых блинчиков с творогом и даже заказал еще. Что ж, неизбалованный был человек.
- Ну? - спросил Николай Павлович уже в конце обеда. - Что ты обо всем этом думаешь?
- Пока ничего, - сказала Евгения. - Что у вас пропало?
- Двенадцать вагонов, - сказал Николай Павлович и нехорошо, очень нехорошо усмехнулся.
На прощанье он отдал ей свой мобильный телефон, на всякий случай, для связи.
Конечно, каждому материальному объекту соответствует некий денежный эквивалент. Какой денежный эквивалент соответствует двенадцати вагонам с непонятным содержимым, Евгения, конечно, не представляла, но какое-то смутное ощущение "этого" у нее было. К концу рабочего дня она не спеша обошла все два этажа своего учреждения. Деньги были повсюду - маленькие суммы и побольше, в карманах, портмоне, кошельках и сумочках. Особенно сильная волна, напоминающая даже какой-то хор Краснознаменного ансамбля им. Александрова, шла от дверей бухгалтерии. От дверей же главного бухгалтера не было никаких сигналов, разве что чуть-чуть - на две порции блинчиков с творогом. Уже при выходе из здания Евгения услышала сдавленный писк и нагнулась - там лежал сморщенный рубль старого образца.
Уже вечером, часов в восемь, по мобильному позвонил Бухгалтер.
- Зайдите-ка ко мне, - сказал Бухгалтер. - Мы с вами живем рядом, - и назвал адрес.
Он действительно жил неподалеку в небольшой, душной квартирке, забитой старыми вещами и дешевой, засаленной мебелью. Евгения слышала, что дети его живут в Америке и жена в основном тоже. А если и наезжает эта жена, то редко. Так что запущенно жил Бухгалтер, заброшенно. Встретил он ее в домашнем, изношенном пуловере с заплатками на локтях, усадил в скрипучее кресло, сел напротив и посмотрел четким, конкретным взглядом, как-то даже и контрастировавшим с окружающей вокруг неопрятностью и разрухой. На журнальном столике перед ним лежала дорогая авторучка с золотым пером, и в этом тоже была какая-то неестественность.
- Дорогая... - сказал Бухгалтер воркующим голосом. - Дорогая моя... Жизнь сложная вещь... Да... Я глубоко уважаю... да... женщин и женский ум, но даже теоретически... лучше всего, разумнее, когда женщина... существо слабое от природы... Самки всегда мельче самцов, вы не согласны? Забудем про пауков или там про кого-то еще, исключения подтверждают правила, вы не согласны? Так вот, лучше всего, когда женщина сидит в защищенном, теплом, уютном месте... и вяжет чулок, - при этом взгляд Бухгалтера переместился на фотопортрет довольно-таки суровой женщины со строптиво поджатыми губами, должно быть, все той же жены, находящейся в Америке. - Я слышал, слышал, да, что у вас, да, какие-то особые способности... Допускаю, хотя лично я и не сталкивался с подобными явлениями... Но люди, да... Некоторые, да... Некоторые верят... Это хуже... Для вас, я имею в виду.
- Почему? - спросила Евгения.
- Дорогая, - продолжил Бухгалтер. - Не будем вдаваться в подробности. Я вас прошу и, если хотите, умоляю, не возвращайтесь домой, поживите у родственников, у друзей... Я мог бы предоставить вам свою берлогу, но вы видите, здесь не очень комфортно.
- Спасибо, - сказала Евгения. - Я найду место.
- Вот и ладненько, - сказал Бухгалтер с облегчением. - Вот и слава Богу!..
Он провел ее по прихожей, заваленной старой обувью, и, уже снимая с дверей цепочку, прошептал:
- Я мирный человек, понимаете? Мирный... Я не люблю происшествий...
- Я тоже, - сказала Евгения, понимая, что происшествия ей уже не избежать. И это неизбежно, как судьба.
Евгения вовсе не испугалась, но она была благоразумна и поэтому считала, что к подобным советам надо прислушиваться. Она тихо шла по темной, пустынной улочке так, вроде бы никуда. Потом вынула из сумки мобильный телефон Николая Павловича и набрала номер. Почему именно этот, Евгения не задумывалась - она просто доверяла себе.
