- Где она? Где? - заорал Седой и бросился к темным кустам. - Стреляй!
Не видно было рядом с ними Евгении.
Немногим меньше чем через сутки на перрон вокзала небольшого городка из поезда вышла женщина в мятом плаще, с изможденным, серым лицом. Она пересекла привокзальную площадь, прошла мимо Дома культуры, мимо статуи пионера без руки и с разбитым горном и углубилась в лабиринт улиц, заполненных одноэтажными домами. В самом конце одной из них, у одного из домов, окруженного добротным высоким забором, остановилась, открыла калитку и вошла. Под ноги метнулась маленькая, злобная собачонка, но, узнав, радостно заскулила. Женщина подошла к дому и без сил опустилась на ступеньки крыльца. Собачонка в истерике собачьего счастья визжала, подпрыгивала и лизала ей лицо. Из дома вышла полная, крупная женщина с оплывшим, добродушным лицом и всплеснула руками:
- Господи! Евгения!
- Я... - сказала Евгения, от слабости уже теряя сознание.
Проснулась Евгения на перине и под периной, в объятиях огромной старой кровати. Рядом мурлыкал кот, тикали ходики в соседней комнате, пахло старым, но чистым домом. Вошла Варвара, села в ногах.
- Ну как? - спросила Варвара. - Ничего, жить будешь. Побудь, не гоню. Но рассчитывать не рассчитывай. Это я тебе как на духу. Ушла моя сила, была да вся вышла. Квартиру сыну построила? Построила. Дочке. Машину внуку прошлым летом купила. Все руки тянут, рты разевают, сколько ни лет, а все как птенцы. А я ведь слабая на своих, мягкая душа... Сама знаю, сама виновата.
- Ничего, - сказала Евгения. - Я справлюсь.
Впервые в этот дом и в этот городишко Евгения попала много лет назад, когда гипсовый пионер перед Домом культуры был еще белоснежен, двурук и вовсю трубил в свой горн, а сама Евгения, студентка, была на "картошке" неподалеку, в колхозе.
Как-то, прыгая с телеги на край картофельного поля, она пропорола ногу здоровенным гвоздем, на другое утро нога опухла и на нее невозможно было ступить, и тогда бригадир, проклиная всех возможных на свете безмозглых студентов, посадил ее на все ту же телегу и повез в ближайший городок, в больничку. Врач, с утра пьяный, краснорожий детина, долго смотрела на ее ногу и мычал что-то вроде: "Ца-ца-ца...", потом вколол укол против столбняка и поместил, как он выразился, в "стацанар" - маленькую, единственную палату, в которую, казалось, каким-то чудом втиснулись две беременные женщины и четыре старухи. Все тем же чудом втиснулась туда и Евгения. Беременные и старухи все время что-то ели или говорили о еде, а одна из старух даже протянула ей уже облупленное, грязноватое, круто сваренное яичко, но Евгении есть не хотелось - у нее поднялась температура, нога горела, и перед глазами шли круги. И дело кончилось бы совсем плохо, если бы на ночь не пришла дежурить медсестра Зойка - кругленькая, плотно сбитая, в слишком смелой для райцентра короткой узкой юбочке, с бровями, выщипанными в ниточку, и губами вишневого цвета, по контуру обведенными еще и карандашом "Живопись", так что очень уж смело и вызывающе это выглядело в райцентре. Зойка тут же сообразила, в чем дело, поставила Евгении градусник, а потом объявила, что на ночь это дело оставлять нельзя, у врача нет телефона, да и что он скажет - врач-то, выход один - идти к Варваре. Надо отдать должное, Зойка тащила Евгению на себе почти всю дорогу, а дорога была неблизкая - через пустырь, а потом все по каким-то улицам и дворам.
Это время было вершиной Варвариной славы. Вокруг ее дома и дальше, в разных местах, стояли легковые машины, приезжие снимали комнаты в ближайших домах, да и по всему городку, и с раннего утра до позднего вечера в ее дворе стояла очередь. Варвара была смела, уверена в себе, не отказывала даже самым тяжелым и кому-то из них помогала. Богата была, конечно. Брала не только деньгами, но и золотом. Золотых колец, сережек, цепочек было у нее несчетно. Соседи завидовали ей и боялись ее.
Вечер был поздний, но люди во дворе у Варвары еще стояли. Зойка была своим человеком в доме, поэтому провела Евгению через заднюю дверь.
- Да, - сказала Варвара, еще молодая, не расплывшаяся, ясноглазая, в косынке и простом платье - только золотой крестик поблескивал на груди. Да... - она не прикасалась к ноге Евгении и даже вроде на нее не смотрела. Еле успели.
Варвара поместила Евгению в маленькую комнату без окон, можно даже сказать - чуланчик, и уложила на раскладушку. Спала Евгения плохо, металась в жару, много раз просыпалась и каждый раз, просыпаясь, видела рядом безмолвную фигуру Варвары и чувствовала какой-то спасительный холод, который шел от ее рук.
Утром ей стало лучше.
- Еле успели, повезло тебе, девка, - сказала Варвара утром. - И еще что скажу. Слушай. Важное. Ты ведь и сама много можешь. Зойка вокруг меня вьется, но у Зойки силы нет, один кураж. А ты поживи, ногу выправим, по хозяйству поможешь, я тебе прямо - отблагодаришь, - видишь, сезон у меня, с ног сбиваюсь, да и научу кое-чему. Будет кусок хлеба, побольше, чем с твоим дипломом. Спасибо скажешь.
В ту осень Евгения прожила у Варвары полтора месяца. Когда нога зажила, стала батрачить. Большое хозяйство было у Варвары. Евгения кормила поросят и кур, мыла в доме, готовила еду, таскала из колодца воду... Вроде и не учила ее Варвара, с утра до ночи занятая больными, но Евгения действительно кое-чему научилась. Как-то само собой.
Евгения лежала на перине и под периной в жарко натопленной комнате и все не могла согреться. Мурлыкал кот, тикали ходики... Варвара, отпустив пациентов, которых было у нее уже совсем немного, и справившись с хозяйством, в соседней комнате раскладывала какой-то бесконечный пасьянс... Радио она не слушала, газет не читала, телевизор терпеть не могла. Да и по характеру изменилась - стала молчаливее, суровее, суше...
Через несколько дней она разбудила Евгению рано.
- Вставай, - сказала ворчливо. - Что лежать-то? Под лежачий камень вода не течет.
Она надела на Евгению, одна на другую, несколько своих старых вязаных кофт, а сверху еще потертую шубейку, которую сама носила лет сорок назад, туго подпоясала, и они отправились. Евгения не спрашивала - куда. За последней улицей пошли прямо, без дороги, полем, потом через лес и опять полем. Земля уходила у Евгении из-под ног, подпрыгивала и ухабилась, сопротивляясь каждому шагу, но Варвара не торопила ее, сама шла с трудом. Уже к середине дня подошли к старому, запущенному лесу - тут уже было совсем не пройти из-за поваленных временем или бурей деревьев. Но в лес они не пошли, а двинулись краем, пока не добрались до места, где в лес врезался овраг, вот по дну оврага, по руслу высохшего ручья, они и направились вглубь.
Овраг заканчивался тупиком, и его склон круто шел вверх, вспоротый корнями сосен.
- Это место, кроме меня, никто не знает. И знать не должен. Запомни. Мне его дед после войны показал, - строго сказала Варвара. - Меня оно уже не держит. Может, тебе повезет, - и приказала Евгении разуться.
Евгения босиком стояла на выстуженной осенней земле, но холода почти не ощущала.
- Что чувствуешь? - спросила Варвара.
- Ничего, - сказала Евгения. - Немного... холод.
- Это не то, - Варвара задумчиво ходила вокруг, рукой ощупывала склон оврага. - Что делать-то? Молодая была, все чувствовала, каждый сантиметр. Время-то идет, земля движется... Иди-ка сюда... - и она подтолкнула Евгению к большому валуну, притулившемуся ниже, на самом дне.
- Ну? Что чувствуешь?
Камень был стар, как мир, в который еще не пришли люди, и чуть влажен, будто бы покрыт испариной, он не врастал в землю, как свойственно камням, а только опирался на нее одной из своих поверхностей, и именно из того места, где он соединялся с землей, Евгения вдруг ощутила дуновение, упругий, направленный на нее поток воздуха.
- Ну? Что чувствуешь?
- Ветер, - сказала Евгения. - Ветер.
Вечером Евгения уезжала. Варвара сама сказала ей:
- Уезжай. Все, что могла, я для тебя сделала.
