- Да... - сказала уже порядком захмелевшая жена Бухгалтера.
- Жизнь в высоком своем устройстве довольно организованная конструкция, - продолжал Седой. - И не дело, когда кто-то болтается сам по себе... Не дело! Болтается, а значит, раскачивает все здание. Вы меня поняли?
- К-конечно, - сказала жена Бухгалтера.
- Возможности каждого ограничены, - сказал Седой. - Поэтому неплохо их объединять... Если к вашим возможностям добавить наши возможности, результат может быть выгоден для обеих сторон. Вы меня поняли?
- Ага, - сказала жена Бухгалтера.
- Время одиночек прошло, - сказал Седой. - Запомните!
Седой смотрел на нее выжидательно и не спеша задавал вопросы. И жена Бухгалтера, одно за другим, рассказала ему все - в каком часу какого дня и месяца Бухгалтер родился, какие у него привычки и склонности, что он любит и чего боится, какие цвета предпочитает и в какое время дня чувствует себя лучше всего, но главное, что она сказала про мужа, - чтобы его увлечь, надо поставить перед ним особенно сложную и увлекательную задачу. Высказавшей все это жене Бухгалтера сделалось немного не по себе... И, когда ей предложили еще водки, она не отказалась и выпила почти половину рюмки, так что спускаться по крутой лестнице от ресторана даже на таких устойчивых туфлях ей было непросто, отчего одному из молодых людей, стоявших у дверей ресторана и подчеркнуто на нее не смотревших, пришлось-таки на нее посмотреть, подхватить под локоть и провести вниз.
Вечером того же дня, когда выветрился алкоголь, но появилось похмельное недовольство собой и агрессивность, жена Бухгалтера на Бухгалтера "наехала". Она говорила вещи банальные, но убедительные. О том, что надо быть гибче, не плыть против течения, одеваться по погоде. И о том, что время одиночек прошло. Эта фраза за вечер прозвучала несколько раз, и у Бухгалтера было ощущение, что ее вбивают ему в голову металлической кувалдой. Он вспомнил тот вечер и эту фразу теперь, ранним утром, сидя на чужой кухне.
...Прошло время, и то ли задачи перестали быть такими уж сложными и увлекательными, то ли организм просто требовал передышки, но Бухгалтер стал тосковать. Жена Бухгалтера срочно организовала круиз, вывезла его к египетским пирамидам, а потом в Париж, но это ничего не поправило, напротив... Пирамиды показались ему совершенно унылыми, не имеющими никакого отношения к его фантастическим детским грезам, ну а панорама Парижа с Эйфелевой башней - бесконечно скучным зрелищем, застывшей, плоской, навязчивой рекламной открыткой, которую хотелось взять за краешек и поскорее убрать в ящик стола. Так что все оставшиеся дни в Париже он провалялся в номере дорогого отеля с жуткой мигренью и почти не вставал с кровати. И тогда к жене Бухгалтера пришла старая, как мир, простенькая мысль... И она нашла простенькую женщину по имени Алла, прозябавшую продавщицей в овощном магазине (куда, кстати, потом пристроили и Николая Павловича) и мечтавшую, конечно, о переменах своей жизни к лучшему, явилась перед ней как бы вестником этих перемен, заплатила деньги и все устроила. Так Алла и Бухгалтер встретились, и все закрутилось по задуманному женой Бухгалтера плану. И скоро ей уже не надо было тратиться на эту Аллу, потому что деньги ей стал давать сам Бухгалтер. В маленькой конспиративной квартирке для него началась новая жизнь, жизнь, полная вкуса, запаха и цвета, а цифры в его голове закрутились особенно воодушевленно.
И ранним утром, сидя на крайне неуютной для него Зойкиной кухне, Бухгалтер вспомнил множество мелочей и совпадений, которым еще совсем недавно не придавал никакого значения, но которые сейчас все сошлись, сцепились между собой, образовав совершенно понятную картину, в которой он действительно был декорацией, которую использовали и переставляли с места на место.
Мелькнула в глубине души трусливая мысль, что лучше было бы, если бы все осталось по-прежнему... Он не любил перемен. Да и что было бы, если бы люди узнали друг о друге все тайные мысли, все самые скрытые пружины? Понятно, что было бы. Распались семьи, разбились дружбы, разбежались компаньоны. И несмотря на то, что в тотальном мире беспорядка, прекрасными островами, возможно, и сверкали бы исключения, они были бы слишком ничтожны, чтобы что-либо изменить в принципе. Так не разумнее ли принимать все, каким оно кажется, когда, процеженно и отфильтрованно, возникает на видимой поверхности то, чему и должно появиться на поверхности... Во имя порядка.
Итак, когда на кухню вошла Евгения, Бухгалтер посмотрел на нее крайне неодобрительно, можно даже сказать, враждебно.
...Бухгалтер вернулся в комнату старухи и лег на диван.
- Положите деньги на стол, - сказала Евгения, заглядывая к нему. - Если хотите, чтобы вас не беспокоили.
- Обойдется, - сказал Бухгалтер. - Вечером я уезжаю, - и повернулся к ней спиной. Под тяжестью его грузного тела ветхий диван беспомощно застонал.
Зойка агрессивно и бесцеремонно гремела кастрюлями на кухне, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин, - вся эта история ей жутко не нравилась. Она озабоченно носилась по квартире и даже помыла пол в прихожей. При этом лицо у нее было надутое и обиженное. Она ушла на работу, так и не сказав Евгении ни слова.
Весь день Евгения провела в молчании. Молчала квартира Зойки, бывшая квартира старухи, молчал Бухгалтер за дверью, только диван под ним, когда он поворачивался, тягостно вздыхал, да в трубах иногда деликатно журчала вода. Евгения смотрела из окна во двор, двор-колодец, всегда немного сумрачный, школьники шли в школу, взрослые - на работу... Потом они возвращались - дети из школы, взрослые с работы, и поэтому Евгения поняла, что прошел день.
Наконец Бухгалтер к ней вышел.
- Я уезжаю, - сказал Бухгалтер. - Не преследуйте меня. Я сделаю то, что вы хотите.
И Евгения поняла, что он говорит правду.
На подходе к вокзалу Бухгалтер позвонил жене.
- Ты где? - закричала жена.
- Все в порядке, - сказал Бухгалтер. - Не волнуйся.
- В чем дело? Объяснись! - кричала жена. Голос у нее срывался на незнакомые Бухгалтеру истерические интонации.
- Я прожил с тобой двадцать шесть лет и не догадывался, что у тебя может быть оружие.
- Ты не понял, я объясню! - кричала жена.
- Наташа, - спокойно сказал Бухгалтер. - Ты помнишь нашу молодость? Ты же знаешь, я никогда не любил все эти походы, палатки, костры, гитары, посиделки на кухнях... В таких случаях я никогда не знал, что делать, и чувствовал себя идиотом.
- Я помню... - сказала жена.
- Да, но мне нравилось, когда это делали другие. То что делаешь ты сейчас, мне не нравится.
- Послушай... - начала жена.
Бухгалтер не стал ее слушать.
Он сказал:
- Лучше всего, если ты уедешь, - и повесил трубку.
В комнату быстро вошел Седой, слышавший этот разговор по другому телефону. Жена Бухгалтера с трубкой в руке, из которой все еще раздавались совершенно непримиримые короткие гудки, вся обвисла на стуле, как брошенная одежда.
- Вы все испортили, - сказал Седой. - Я-то думал, вы знаете своего мужа.
- Я... - сказала жена Бухгалтера, от растерянности не находя слов. Я... - в своих очках для чтения с толстыми стеклами она походила на испуганную, больную черепаху.
- Да плевать мне на вас! - безжалостно сказал Седой. - Вы-то здесь при чем... На вас мне плевать!
- Але? - послышался мелодичный голос, и сердце Бухгалтера дрогнуло.
- Я уезжаю, - сказал Бухгалтер.
- До скорого, - промурлыкал телефон.
- Навсегда, - сказал Бухгалтер. И повторил: - Навсегда.
Голос сломался и что-то заверещал, но Бухгалтер его больше не слышал.
...Ехал Бухгалтер один в купе первого класса. Он выпил стакан хорошо заваренного, крепкого чаю и машинально съел пачку печенья со столика, половина этого печенья горой крошек осталась у него в бороде и на груди. Потом он почистил зубы зубной пастой и щеткой, которые купил в киоске на вокзале, но спать лег, не раздеваясь (он вторую ночь спал, не раздеваясь), и выключил свет. Не спал. В темноте мелькали огни... И тут он услышал шорох. Сначала где-то вверху, потом ниже, и вдруг он отчетливо увидел старуху, которая мешала ему спать прошлой ночью. Старуха стояла около умывальника. Она взяла его зубную пасту и зубную щетку и стала чистить зубы. Это было отвратительно, Бухгалтера даже начало подташнивать.
