Снова где-то капает вода… Для меня этот раздражающий звук стал привычным. Капли, словно секунды, отсчитывают мое время, проведенное здесь… или я ошибаюсь и это обратный отсчет последних дней моей жизни…

Я лежу прямо на голой панцирной сетке старой кровати в полной темноте, поэтому мне ни к чему открывать глаза я и так знаю, что ничего нового вокруг себя не увижу. Все те же голые серые стены, тот же бетонный обшарпанный пол и та же лампочка Ильича, одиноко висящая под потолком, ярко освещающая весь периметр моей небольшой полупустой камеры в редкие моменты ее включения… а еще койка. Да-да, именной советская койка, ржавая от времени или сырости, с жутко скрипучими пружинами на железной сетке матраца, которые, при каждом моем, даже малейшем, движении издают жалобные стоны от эха которых раз за разом судорогой ужаса сводит мои внутренности. Но даже к этому, по истечении времени, я начинаю привыкать…

Как и к тому, что меня регулярно, два раза в день, выводят отсюда до ближайшего туалета, где я могу быстро облегчиться и умыться проточной водой из плохо работающего, свистящего и разбрызгивающего воду во все стороны, крана. А еще к скудной кормёжке, которая больше похожа на жалкую подачку, если не брать в расчет свежее, кисло-сладкое яблоко, которое обязательно добавляют к убогой ежевечерней трапезе и которое я пытаюсь растянуть до следующего ужина, в течение дня откусывая сочный плод по кусочку, выделяя и смакуя его настоящий аромат среди смрада окружающей меня пугающей реальности.

Я не знаю где я, но прекрасно осознаю из-за кого я здесь…

Как и когда я попала сюда?

О-оо, это отдельная история… И началась она около месяца назад с того самого момента, как я вошла в следственный изолятор на первый допрос к обвиняемому, отстукивая уверенный ритм высокими шпильками своих брендовых туфель…

Ранее…

Это не первое мое дело, но сегодня с утра я нервничала, словно перед решающим экзаменом. Долго собиралась, а потом, еще дольше пыталась добраться до уже знакомого мне следственного изолятора в центре столицы по утренним пробкам.

Нудный, моросящий дождь зарядил еще с вечера и к утру непогода только набрала обороты, поэтому, идя на работу, пришлось прихватить с собой зонт. Оббегая образовавшиеся за ночь лужи, смотря под ноги, следила за своими новенькими туфлями, не желая запачкать их, но спеша, все-таки шлепала по осенней жиже поэтому, по приезду на место, все икры, затянутые в дорогой капрон, были напрочь заляпаны неаккуратными грязными потеками. Остановившись в небольшом вестибюле, достала из сумочки, забитой рабочими папками, салфетки и, опираясь одной рукой о стену, поочередно, попыталась оттереть раздражающие меня капли.

Перфекционизм во всем – плохая привычка. Как постоянно повторяет мой папа: «… Если доводишь до совершенства дело, которое можно оставить на «нормальном» уровне, только зря растрачиваешь энергию и испытываешь терпение окружающих…»

Все так и есть, но именно эта личностная черта, а не отец – генерал в отставке, продвигала меня вверх по служебной лестнице!

Из-за крайне неудобной позы, учитывая высокие каблуки-шпильки на которых я пыталась удержать равновесие, папки выскользнули из сумки и плюхнулись на пол. Игнорируя снующий туда-сюда поток госслужащих, хлопающих входными двустворчатыми дверьми, едва слышно чертыхнулась и, оставив в покое свои ноги, аккуратно присела на корточки, быстро собирая документы, выпавшие из следственные дела.

– Мила!

Услышав знакомый голос, быстро подняла взгляд на давнего, еще университетского знакомого, который, остановившись рядом со мной, помог мне подняться, придерживая под локоть.

– Рад тебя видеть! Какими судьбами тебя опять к нам занесло?

– По делу Козырева, – сдержанно улыбнулась я.

– Так прокуратура что, тебя назначила на следствие? – противные нотки неподдельного удивления в его голосе резали слух. – Да он с девчонкой даже разговаривать не будет!

– Посмотрим… – сразу ответила я.

Из чистого упрямства повела плечом, деликатно, но все же стряхивая со своего локтя, который он продолжал удерживать, его руку…

– Неужели они не понимают там, наверху?! – бессильно продолжал возмущаться он.

Даже поднял указательный палец вверх, словно указывая на кого-то конкретно, видимо имея ввиду моего отца, который смог выбить для меня должность старшего следователя при прокуратуре и хорошее назначение на, казалось бы, беспроигрышное уголовное дело, исход которого позволит мне очередной раз резко взлететь вверх по служебной лестнице.

В свои двадцать восемь лет и за достаточно продолжительное время работы в прокуратуре я привыкла игнорировать «понимающие» улыбки окружающих меня коллег и не обращать внимание на шепот их предвзятых мнений. Молча бралась за любое новое уголовное дело, подброшенное мне начальством и всегда доводила его исход до обвинительного, окончательного приговора, несмотря на сложные, а иногда, совсем невозможные обстоятельства его расследования.

Вот и сейчас, не желаю вступать в горячую дискуссию, лишь молча пожимаю плечами и проскальзываю из вестибюля в полутёмных холл здания КПП, предъявляю корочки своих документов и подписанный начальством допуск на посещение подследственного Козырева. Дежурный, проверив бумаги и увидев фамилию обвиняемого, медленно поднимает на меня оценивающий взгляд, ухмыляется, но сразу нажимает кнопку разблокирования дверей, пропуская меня внутрь.

Снимаю верхнюю одежду и оставляю сумку, взяв с собой только папку с уголовным делом и карандаш, которым привыкла делать поправки и заметки на полях. Здесь, в слабоосвещенных извилистых коридорах следственного изолятора я чувствую себя уверенно. Мне не раз приходилось приезжать на дознание, поэтому я отлично знаю расположение всех допросных комнат. Искать нужную не приходится. Идя к ней слышу только отчетливый стук моих каблуков по грязному полу…

В ожидании обвиняемого никакого волнения.

Еще на самом первом своем допросе я поняла, что демонстрировать подследственным свои эмоции все равно, что обнажить страх перед матёрым хищником. Стоит только раз показать им свою нерешительность, робость или лёгкую панику, и они, сидящие в клетках, будут раз за разом фантомно отрывать от твоего тела ошмётки даже стопроцентной былой уверенности, пока не сожрут тебя с потрохами…

Скрипучим засовом ноет железная дверь и я сразу поднимаю глаза на вошедших. Их двое: конвоир и подследственный.

Из-за стола не встаю, предпочитая находится на хоть и небольшом, но расстоянии от допрашиваемого. Придирчиво рассматриваю обвиняемого, которого, посадив напротив меня, наручниками пристегивают к железным поручням и, звякнув ключами, оставляют нас один на один.

– Олег Александрович Козырев, – сразу обращаюсь я к нему, – я старший следователь прокуратуры – Мила Львовна. Теперь я буду вести ваше дело.

Он молчит, вальяжно откинувшись на спинку своего стула, насколько это ему позволяют скованные руки, а я продолжаю:

– Вы обвиняетесь по статье 210 УК РФ в организации преступного сообщества…

Он продолжает молчать, а мой взгляд замирает на уровне его глаз…

Может ли страх приобретать реальные физические очертания? Как оказалось, может. Сейчас я смотрела своему страху прямо в глаза. Они были необычного, ярко-янтарного цвета, такие экзотические, больше напоминающие волчьи, с очень редким золотистым оттенком. Я не могла оторвать от него взгляд, а он, в ответ, по-хамски разглядывал меня, без стеснения шаря своими глазами по моей фигурке, затянутой в повседневную форму следователя прокуратуры…

– У вас есть, что добавить к уже имеющимся обстоятельствам дела? – не унимаюсь я.

В ответ он язвительно усмехается, но сразу отвечает:

– Не старайся, только воздух зря сотрясаешь. До тебя был один и после тебя придет новый следователь. Вы можете приходить и уходить пачками. Ничего не докажите. У вас против меня и нет ничего, только голые долбанные принципы. А ты, – он снова обвел меня немигающим взглядом, – годишься только на то, чтобы отсосать у меня, не больше, поэтому, либо приступай к делу, либо заканчивай никому не нужный разговор.