Мэдди изо всех сил пыталась побороть страх. Ее пугала как встреча с толпой пьяных старателей, так и то, что она задумала. Она боялась, что у нее не хватит на это смелости.

Она вышла на сцену, и громкий шум сменился глухим ропотом. Судя по всему, старатели не собирались ее приветствовать, решив, очевидно, вначале посмотреть, на что способна певица.

Мэдди понимала, что в их глазах она выглядит именно так, как обрисовала ее эта женщина по имени Харрис. Но, может, они изменят свое мнение, услышав ее голос?

Она встала в позу, которой научила мадам Бранчини, и запела прекрасную арию из «Дон Жуана».

Не пропела она, однако, и пяти минут, как они зашикали. Раздались два или три выстрела, и некоторые из мужчин начали громко разговаривать.

Бросив взгляд на капитана Монтгомери, Мэдди увидела, что тот оглядывает толпу, одной рукой сжимая пистолет и другой держась за рукоять меча, готовый в любой момент выхватить его из ножен.

Она прекратила петь и, отвернувшись, подошла к Фрэнку:

— У тебя с собой партитура новой оперы?

— «Кармен»? Мэдди кивнула.

— Дай несколько начальных тактов увертюры, а потом играй «Хабанеру». Сыграй ее три раза. И играй так, словно бы от этого зависела твоя жизнь.

Он окинул толпу беспокойным взглядом. — Вот это уж точно, в таком-то месте. Желая привлечь внимание старателей, Мэдди начала рассказывать историю Кармен и содержание арии, которую собиралась исполнить, но никто ее не слушал. Она снова посмотрела на капитана Монтгомери. Лицо его выражало откровенную тревогу.

«Ну я им покажу, — подумала она. — Я стану Кармен, этой пылкой, страстной работницей с табачной фабрики».

И когда Фрэнк заиграл увертюру, начала расстегивать пуговицы на блузке. Чего не могло сделать ее пение, сделала ее кожа. Она приковала к себе внимание сидевших впереди. Распущенные по плечам волосы довершили дело, вызвав к ней интерес и у остальных.

Партия Кармен была партией для меццо-сопрано, и голосу Мэдди недоставало низких нот, но она с лихвой восполняла этот недостаток чувством.

На словах о том, что любовь — дитя свободы, она с такой силой взмахнула юбкой, что стали видны обтянутые черными чулками щиколотки. Когда же она дошла до места, где слово «1'amour»[13] повторяется несколько раз, то пропела его, изогнувшись всем телом, так обольстительно, как только смогла.

Мэдди никогда не делала в жизни ничего подобного и сейчас очень об этом жалела. Вчера она была несколько развязна, и он сказал ей «нет». Но теперь, видя устремленные на нее безумные глаза мужчин, она знала, что ни един из них не сказал бы такого.

Она сошла со сцены и двинулась между столиками. Ее блузка была расстегнута до пояса и, как и предсказывала Эдит, над ярким, кричаще-красным шелковым корсетом, который был явно мал, виднелась обнаженная грудь. Она склонялась к мужчинам и, пропев, что любовь нельзя удержать, ускользала от их протянутых к ней жадных рук.

Когда Фрэнк заиграл «Хабанеру» в третий раз, Мэдди уже, по существу, летала по всему залу, порхая от столика к столику. Она была прекрасной, обворожительной Кармен, способной соблазнить любого мужчину на свете, — но ни один из них не мог ею обладать.

Спев арию в третий раз, Мэдди посмотрела на Фрэнка. На его лице было написано удивление, которое он безуспешно пытался скрыть. Капитан Монтгомери не отводил от нее сердитого взгляда, и, улыбнувшись ему, она запела арию, в которой Кармен признается дону Хосе, что сердце ее не принадлежит никому.

Большинство сидевших в зале мужчин, как она догадалась, не понимали по-французски, но капитан Монтгомери, без сомнения, понимал все. Она пела с большим чувством, полностью отдаваясь музыке. В арии говорилось о том, что возлюбленного, который избавит ее от скуки, она возьмет с собой, и о том, что как раз сейчас-то у нее никого и нет. При последних словах Мэдди прислонилась спиной к одному из столбов в центре зала и, слегка расставив ноги, начала скользить вниз, всем своим видом, а не только голосом, спрашивая, кому нужно ее сердце и кто желает ее любви?

Возможно, старатели и не понимали слов, которые пела Мэдди, но жесты ее были столь красноречивы, что несколько мужчин сразу же бросились к ней. Ловко ускользнув от протянутых к ней рук, Мэдди игриво пропела, что намерена идти в таверну выпить вина.

В следующий момент она испытала настоящий шок. Из толпы старателей вышел неряшливо одетый седой мужчина, который, приблизившись к ней, необычайно приятным тенором запел по-французски, веля ей успокоиться и ничего не говорить.

Мгновенно оправившись от шока, Мэдди пропела в ответ, что может говорить что хочет и что сейчас она думает об одном армейском офицере, которого, вероятно, могла бы полюбить. При этих словах она обратила невольно взгляд на капитана Монтгомери, который просто пожирал ее глазами. — Кармен! — с чувством пропел исполняющий партию дона Хосе седой мужчина, спрашивая ее, полюбит ли она его, и Мэдди ответила «да».

Старатели ухмылялись и толкали друг друга в бок, глядя, как старина Слеб поет с этой красивой женщиной. Они не отрываясь смотрели, как Мэдди, изображая Кармен, поддразнивает его, каждым своим жестом показывая, что может полюбить его, а может и не полюбить. Бедный Слеб, судя по его виду, чувствовал себя точно так же, как все остальные мужчины в зале, — он был готов продать душу дьяволу, только бы ею обладать, и покончить все счеты с жизнью, если ее не добьется.

Слеб пел о терзающих его муках, тогда как Мэдди играла женщину, гордую своей властью над ним. Ее голос отличался столь необычайной силой, что даже неизбежный при таком скоплении народа шум не мог его заглушить, и каждая нота была слышна совершенно отчетливо.

Когда Слеб сделал вид, что освобождает руки Мэдди от веревок, в зале захихикали. Однако все тут же обратились в слух, как только она вновь запела, сообщая дону Хосе, что отправляется в таверну пить вино и танцевать. Слеб смотрел на нее с тоской и вожделением.

Когда два голоса слились на короткое время в дуэте, старатели вновь громко захлопали.

Последние слова арии Мэдди спела уже на сцене. Глаза ее сверкали, щеки разрумянились, блузка выбилась из-под юбки и свисала поверх нее. Махнув подолом, она в последний раз пропела, что идет в таверну, и закончила великолепным «тра-ла-ла-ла-ла».

Взрыв аплодисментов, раздавшихся в этот момент, казалось, потряс здание до самого основания. Бросив взгляд на капитана Монтгомери, Мэдди, к своему удовольствию, увидела, что он хмурится. Поклонившись публике, она протянула руку седому мужчине, который так неожиданно спел партию дона Хосе.

Однако старатели явно не собирались позволить ей на этом закончить. Словно мощная волна, они все разом хлынули к сцене. Мэдди увидела, как ‘Ринг прыгнул к ней, и тут же потеряла его из вида, когда мужчины схватили ее и, подняв, посадили себе на плечи.

— ‘Ринг, ‘Ринг! — испуганно позвала она, но голос сразу же потонул в шуме и криках.

Мэдди держалась изо всех сил, с трудом сохраняя равновесие. Со всех сторон ее окружали старатели, от которых поднимался ужасающий запах виски и немытых тел. Да, это совсем не походило на похищение русскими студентами. Старатели были настолько пьяны, что могли случайно уронить ее и тут же затоптать насмерть, и прошел бы, наверное, час, прежде чем они это заметили бы.

С непередаваемым облегчением увидела она пробиравшегося к ней сквозь толпу капитана Монтгомери. Он был по крайней мере на голову выше остальных и, как человек, рвущийся к одной-единственной цели, сметал все на своем пути. Однако Мэдди, которая, боясь свалиться, с силой вцепилась в волосы одному из державших ее мужчин, не возражала бы в эту минуту даже против того, чтобы капитан проложил к ней путь выстрелом из пушки.

Наконец он добрался до нее, и, хотя по его лицу она видела, что он сильно рассержен, она не колебалась ни секунды, когда он протянул к ней руки. Отпустив волосы мужчины, который ее держал, Мэдди скользнула капитану на грудь и, прижавшись лицом к шерстяной куртке, обняла изо всех сил. Сердце у нее стучало так громко, что она почти не слышала криков разгневанных старателей. В следующую минуту к крикам присоединились новые голоса, и Мэдди, не глядя, поняла, что рядом с ‘Рингом были теперь Сэм, Тоби и Фрэнк.