По крутой, скалистой тропе, которую – не то древние люди, не то сами боги выложили ступенями из неровных плоских камней, и оградили справа и слева гигантскими валунами, карабкался юноша, на вид лет четырнадцати. Он то и дело останавливался, чтобы перевести дух, унять дрожь в коленях и прислушаться – близка ли погоня? То, что за ним гонятся – он не сомневался. Воображение рисовало ему перепачканные кровью широкие лица, насаженные на квадратные туловища, из которых торчали руки-брёвна с зажатыми в грубых ладонях древками копий и рукоятями мечей и топоров. Они не ведали усталости и обуреваемые жаждой убийства, преследовали юношу, дабы оборвать его только-только начинавшуюся жизнь как можно более мучительным способом. Эта мысленная картина вновь и вновь понукала его продолжать трудное восхождение по тропе, хотя он и не знал наверняка, куда она его приведёт.

Прошлым вечером Невена, старшая жрица богини Керидвен, которой лично прислуживал юноша (его звали Фелиз, что значит – счастливый) приняла у себя в доме какого-то вестника, и его объятое тревогой лицо и произнесённые полушёпотом слова сразу не понравились Фелизу, хотя он ничего и не расслышал. И, хотя лицо Невены сохраняло обычное спокойствие, она не медля вызвала к себе трёх помощниц и отдала им распоряжения, суть которых заключалась в том, что все жрицы должны были к утру, без промедления покинуть уютную лесную поляну у подножья гор Менез. Поляну, так долго служившую им и жилищем, и убежищем, и храмом.

Фелиз услышал также слова – «псы Догмаэля», и ему тоже стало неспокойно. Воины графа Догмаэля были теми людьми, которые пять лет назад спалили дотла его родную деревню и убили его отца. Сделали они это потому, что их деревня лежала во владениях графа Монтабана, а у него с графом Догмаэлем как раз вышла крупная ссора. Но кому могут угрожать жрицы Керидвен? Разве что адептам Унана, Единого Бога из Ренна. Но их оружием была главным образом проповедь, а не меч – так говорила Невена и другие сёстры.

Расставшись с помощницами, Невена обратила свой взор на Фелиза. Он всегда удивлялся несоответствию её мягкого, округлого и ещё молодого лица, обрамлённого чёрными кудрями – жёсткому, властному, не терпящему возражений голосу:

– Ложись спать. Утром пойдёшь к алтарю и выполнишь все утренние подношения, подбросишь топлива в очаги. Всё должно выглядеть так, как будто мы не ушли далеко. Когда же увидишь ворона на ветке священного дуба – уходи через лес в Гломель, там повстречаешь одну из нас.

– А если я не успею убежать, если меня увидят и поймают? – запротестовал Фелиз. Богиня не оставит тебя, мальчик – неожиданно мягко сказала Невена. Иди спать…

В то утро Фелиз проснулся, охваченный жаром тревоги. Хотя птицы пели так же беззаботно, как и почти в любое весеннее утро в этом лесу, его сердце всё сильнее и сильнее сжимал страх. Он увидел, что келья Невены пуста, но подбросил в тлеющий очаг свежих поленьев. Потом проделал то же самое в жилищах других сестёр. Все они покинули поляну до рассвета, а может и вчера вечером, хотя как они могли отважиться идти ночью в лесу? Впрочем, несомненно, Богиня показывала им путь. Её следовало ещё раз возблагодарить, и юноша направился к алтарю, кося глазами на ветви священного дуба, располагавшегося в центре поляны. Ворона видно не было. Он скользнул под низкий, крытый камышом навес, и опустился на колени перед вырезанным из дерева ликом Богини, покровительницы всех пашен и всех женщин Армора, ибо она благоприятствовала плодородию и чадородию. Её лик немолодой женщины был увенчан серпом луны, она любила курения из высушенных пряных трав и ячменные лепешки, и сладкую воду из особого глиняного кувшина. Всё это Фелиз подносил ей в давно выученной последовательности, но в этот раз слишком поспешно, то и дело оглядываясь на широкую тропу, ведущую в долину Вилен, откуда ему уже чудилось ржание коней и лай свирепых псов.

Стараясь сохранять твёрдость голоса, он дочитал последнюю молитву, и внезапно его слух потревожило воронье карканье. Ворон сидел на ветке священного дуба, как и было сказано. Юноша испуганно вскочил и стремглав понёсся совсем не туда, куда указала ему госпожа Невена, а прямо к скалам, поднимающимся из земли поодаль, и стал карабкаться на них. До его слуха вскоре донёсся топот и ржанье коней, а затем и грубые возгласы людей. Не сомневаясь, что его заметили и кинулись в погоню, он продолжал, объятый ужасом, упрямо лезть вверх, пока не заметил, что ноги вынесли его с поросшего самшитом, остролистом и усыпанного мелкими камнями склона на тропу, которая резко уходила куда-то выше.

И вот он, кажется, целую вечность взбирается по тропе. Силы почти оставили его. Он уже почти не сомневался, что его, слабого мальчика, в конце концов, догонят и убьют. Он подумал о несправедливости этого мира, где жизнь простых людей ничего не стоит и её так легко оборвать, и тело отца, ещё такого молодого, и растерзанные, окровавленные тела других жителей его деревни, которые не захотели или не сумели убежать, вновь предстали перед его глазами. Он сделал ещё три шага вверх, и каждый шаг давался ему с трудом. Он поднял взгляд от носков своих сбитых башмаков и упёрся взглядом в перегородивший ему путь большой валун, с выбитым на нём ликом неизвестного Бога, увенчанный рогами оленя. Одновременно внизу ему вновь почудился топот и крики людей. В полном отчаянии рухнул он перед суровым каменным ликом и воззвал: «Кто бы Ты ни был, забери меня отсюда, и я буду служить тебе всю жизнь!»

Бог не отозвался. Но тропинка, казалось бы, обрывавшаяся у валуна, теперь явственно продолжилась, огибая его справа. Отчаяние предало юноше сил, и он, обойдя камень, обнаружил за ним узкую тёмную пещеру, в конце которой едва различим был свет, а, следовательно – выход. Ступая по гладкому полу пещеры на ощупь, он лишь раз обернулся, но ничего не увидел и не услышал. Позади была тьма, а свет впереди – всё ярче.

Пещера раздалась, и он вышел на ровную площадку, с которой открывался ослепительный вид на высочайшие снежные пики гор, и неописуемо прекрасную долину внизу. Из его сердца совсем исчез страх, а из тела – усталость. Лишь его ум был смущён. Хотя географию Армора он знал лишь по урокам госпожи Невены, он понимал – ни в горах Менеза, ни где-либо ещё в Арморе просто не может быть такого места. А значит, неизвестный Бог услышал его мольбу.

Ночь опустилась на двор замка Скер и окрестные холмы. Высыпали звёзды, двурогая луна указывала, что следующий день не прольётся дождём и всё в природе будет спокойно. Полюбовавшись на отражение луны в замковом рву, Эриспо отправился в опочивальню. Отягощённый вечерней трапезой, приготовленной из трофеев вчерашней охоты и обильно сдобренной сидром, граф Скер взобрался по винтовой лестнице к своим покоям на предпоследнем этаже донжона, и толкнул массивную дверь. В покоях горели светильники, пахло ароматными травами – здесь недавно побывала Аёль, служанка. Эриспо закрыл дверь на засов, стянул с себя сапоги и завалился на ложе, покрытое расшитым покрывалом, намереваясь хорошенько поспать. Смежив веки, он стал размышлять о прожитом дне. Подобные мысли помогали заснуть быстрее. Сначала он вспомнил сегодняшний спор с Денезом, оружейником, который утверждал, что арбалет скоро заменит лук во всех сильных армиях владетелей Армора, поскольку он обладает несомненным рядом преимуществ. Эриспо с насмешкой возразил ему, что у арбалета лишь одно преимущество – он дороже лука, и, следовательно, приносит плутам-оружейникам больший доход. Улыбнувшись вновь своей удачной шутке, Эриспо стал вспоминать напыщенное лицо замкового священника – униана, который пенял ему, графу Скер, на то, что тот часто в своих клятвах и проклятиях поминает имена старых Богов, которые суть недобрые дети капризной и дикой матери-природы, и способны только на злодеяния по отношению к роду человеческому. Все эти молнии, поджигающие крыши, злые зимние ветра… да, что-то он ещё упоминал… Сон уже уносил графа в свои объятия, когда до его ушей донеслось мягкое покашливание. Мгновенно открыв глаза, он рывком сел и обвёл взглядом комнату. Напротив, в кресле, слева от входа, сидел человек, закутанный в бесформенный балахон, напоминающий одеяния упомянутого священника, отца Бастиана. Но это был не он. Лицо этого человека не обрамляла густая борода, оно был моложе и, хотя на него не падал свет масляных лампад, оно как будто светилось само по себе.