– Танюша, я привёл гостя. Разреши представить: капитан Всеволод Аркадьевич Лужницкий.

Лужницкий поклонился, а девушка в ответ кивнула и весело, ничуть не смутившись, ответила:

– Очень приятно. Простите, что не могу подать Вам руку, сами понимаете… – улыбнулась мило, свободной рукой показав на забрызганный фартук. – Я надеюсь, Всеволод Аркадьевич, Вы не сбежите, увидев меня столь затрапезно одетой? Дадите возможность исправиться, показаться в более приличном виде? – сия реплика Лужницкому понравилась, и он улыбнулся в ответ:

– Что Вы, Татьяна Андреевна, не переживайте. Это я прошу меня простить, что без предупреждения явился. Нам сказали, что у Вас конь заболел. Может, помощь нужна? Всегда к Вашим услугам! Если эти мошенники, – и он кивнул на цыган, – продали заведомо больную лошадь, то должны быть наказаны!

Конь в это время дёрнулся, пытаясь встать на передние ноги, девушка положила руку ему на холку, и он успокоился. Цыгане испуганно переглянулись, один из них громко затараторил, активно жестикулируя:

– За что наказывать? Лошадь здорова была, когда я продавал! Все скажут, что здорова, все видели. Откуда мне было знать, что заболеет через день? И Трофим, что покупал, видел, что здорова, иначе зачем покупал? Но мы пришли, помогаем лечить, потому что всяко бывает – может, она и у нас уже больной была, только мы не замечали… Больную лошадь я бы не стал продавать, не стал бы…

Девушка прервала его тираду, прикрикнув:

– Помолчи! Эко раскудахтался, как наседка, кою с гнезда согнали! Не перед господами офицерами, а передо мной оправдайся! – Лужницкого же поблагодарила. – Спасибо большое, помощь не нужна. Они мне и так все издержки возместят, никуда не денутся… Однако Вам лучше в дом пройти. Серж, пожалуйста, проводи гостя. Я как закончу здесь, подойду.

Но Лужницкий уходить не захотел: ведь не каждый день увидишь юную дворяночку, что сама лошадь лечит да ещё и цыганам рты затыкать умеет. Он уже получал наслаждение от сей картины, наблюдал с интересом. Решил порасспросить:

– А Вы не боитесь сами лечить коня? Где этому выучились?

За неё ответил поручик, по-французски, наверное, чтобы не поняли цыгане:

– У Танюши с детства любимым занятием было лечить кого-нибудь: людей, кошек, собак, лошадей. Даже стрекозок лечила, – добавил он с неким ехидством, на что-то намекая, но девушка бросила укоризненный взгляд, и он, зажав улыбку в уголках губ, продолжил более серьёзно. – И, представьте, все, за кого она бралась, выздоравливали!

– И стрекозы? – уточнил капитан.

– Иногда и стрекозы, – широко улыбнувшись, ответил Лапин. – Если мы с Николаем, её кузеном, предварительно не разрывали их пополам.

Девушка вздохнула и снисходительно покачала головой, как это делают дамы, наблюдая за детскими шалостями: мол, что с них взять, малы да глупы ещё. Вот она выпоила всё, потрепала коня по шее и приказала мужику, что помогал ей:

– Всё, заводи в стойло! – Повернулась к господам офицерам, пригласила. – Пойдёмте в дом. Буду очень признательна, если подождёте, пока я переоденусь.

Она, хлюпая растоптанными, не с её ноги, башмаками, направилась к боковой двери, а Сергей повёл Лужницкого через парадный ход. На лестнице их встретила женщина в коричневом платье с закрытым воротом не старше сорока лет, высокая, худощавая, очень похожая на Татьяну, с такими же большими зеленоватыми глазами. Лужницкий чуть не сказал комплимент по поводу внешности, мол, она не хуже дочери выглядит, но вовремя вспомнил, что Лапин называл невесту сиротой, а женщина, стало быть, её тётя. Анастасия Павловна провела офицеров в гостиную, предложила присесть.

Всеволод Аркадьевич с любопытством оглядывался. Всё, как и положено в гостиных, разве что мебели маловато, несколько пустым огромное помещение кажется. Рояль с раскрытыми нотами, диваны, кресла, возле них столики журнальный и шахматный. Бирюзовый штоф с неброским узором на стенах, кисея на окнах. Поразило обилие света, поскольку окна были и справа, и слева, то есть с юга и с севера. Присмотревшись к потолочным матицам, переходящим в полукруглые арки и колонны, к лепнине по стенам и потолку, в каждом углу разной, сообразил, что здесь поначалу было несколько небольших комнат, которые соединены в одну большую. Чтоб потолок не провалился, стены убирали не полностью, превратили их в красивые колонны. Благодаря этому в помещении получились уютненькие ниши, словно отдельные уголки для интимных бесед.

Заметив, как капитан оглядывает обстановку, Анастасия Павловна пояснила, что ремонт недавно закончили, а новой мебелью ещё не обзавелись. Ремонтом Серёжа занимался, ну а мебель, портьеры и всё другое уже Таня, хозяйка, по своему вкусу должна подобрать.

– Лапин? – изумился Лужницкий.

– Ну да. Мы с Танюшей планируем жить здесь, почему бы и не подготовить дом для самого себя? – весело ответил юноша и похвалился. – Здесь-то, впрочем, только лишние перегородки убраны, и всё. Зато спальню я более основательно переделал: она чудесна, и к тому ж через стеночку появилась прекрасная ванная комната, пожалуй, лучшая во всей столице.

– Лучшая в столице, Вы проверяли? – шутки на тему дамских спален и будуаров слетали с уст капитана моментально, но он, уже произнося, сообразил, что в доме невесты эта тема неуместна, под запретом, и поспешил исправиться. – Стало быть, Вы, поручик, основательно к женитьбе готовитесь…

В гостиную вошёл человек, что помогал хозяйке возле конюшни, обратился по-военному к старшему по чину:

– Ваше благородие, может, прикажете подать что покрепче?

– Нет, не надо пока, – ответил Лужницкий и, обратив внимание на выправку мужика, спросил. – А ты, братец, служивый, как видно? Кем служил?

– Так точно, служивый… С четырнадцати лет при хозяине своём, генерал-лейтенанте, в денщиках состоял, – бодро ответствовал мужик и, широко перекрестившись, добавил. – Дай Господь Царствия небесного Павлу Анисимовичу!

– Где ж ты со своим генералом бывал?

– А где только не бывали! С девяносто седьмого года как взял меня Павел Анисимович к себе, так и с французами, и с австрияками, и с турками, и снова с французами воевали – везде успели. Погостим дома немного, да снова в поход. Весёлая жизнь была!

– Весёлая, говоришь? А не желаешь снова в поход? Сколько лет-то тебе?

– Сорок пять, кажись. Ежели хозяйка прикажет, и в поход можно, а приказа не будет, так зачем?

– О, Лапин, запоминайте и учитесь! Вот как настоящий солдат рассуждает: если прикажут, то и в поход готов, а без приказа зачем? Это вы, мальчишки, всё боитесь, что прославиться не успеете.

Поручик улыбнулся и смущённо, и упрямо – упрёк капитана был справедлив, но юноша был не согласен с тем, что за подобное рвение нужно осуждать. Кто из выпускников корпуса не мечтал о славе, добытой в бою? Каждый кадет, произведённый в офицеры, при прощании с младшими товарищами обещал: «Если узнаете из газет, что наша часть взяла крепость, верьте, что первым на её стену взобрался я. Помешать этому может только пуля». Лапин вспомнил, как и они с друзьями говорили младшим кадетам то же самое, подумал, что, наверное, и Лужницкий раньше был столь же азартен, а теперь изображает опытного и уставшего воина, но свои догадки оставил при себе. Спросил служаку:

– Трофим, а как это тебя, такого ушлого, цыган-то обмануть сумел? Что ж ты оплошал?

– Нет, Ваше благородие, – самодовольно заулыбался Трофим. – Не он меня обманул, а я его. Хорошего коня за полцены купил. Я ж приметил: конь ладный, молодой, вижу, что просят немного, стал смотреть, с чего бы это. Потрогал шею: горяча. Догадался, что, пока не пал конь, цыган торопится сбыть с рук. А я-то ведь знаю, что хозяйке нашей вылечить лошадь – плёвое дело, вот и решил купить. Поторговался, он ещё цену сбавил. За такие-то деньги грех не взять!

– Зачем тогда вы с хозяйкой цыган так строго отчитывали? – удивился Лужницкий.

– А для порядку! Чтоб неповадно было впредь добрых людей обманывать. Вернули мне часть денег, так в другой раз думать будут.