Случилось так, что он очнулся. Рядом никого не было, кроме брата. Какое-то время Герман прислушивался к его дыханию, успокаивающему, как стук метронома. Они оба молчали.

Во рту стоял вкус лекарств. Из сгиба локтя что-то торчало, раскурочив вену. Медленно вставали перед глазами очертания больничной палаты.

Герман попытался вспомнить, как близнецы сюда попали, но от этого у него лишь разболелась голова. Он помнил, как вышел в коридор. Там удушливо пахло пудрой. Дальше всё меркло.

За окнами была ночь. В холодном свете светодиодных ламп Герману было неуютно. Его забил озноб. Кожа покрылась пупырышками.

Рёбра стягивала тугая повязка. Попытка пошевелиться причинила страдание.

— Больно, - прохрипел Герман, и на глазах выступили слёзы.

— Это хорошо, - надтреснуто отозвался Сергей. – Потому что лично я вообще ничего не чувствую.

Близнецам на неделю запретили двигаться и вставать. Даже попить, не поднимая головы, было проблемой. Не говоря уже о том, что близнецов мыли и чистили другие люди и вставляли катетер, помогая оправиться.

Это было довольно унизительно, особенно если учесть, что одна из санитарок была молодая красивая девушка с глазами, как перезрелые черешни. Она чем-то смахивала на Лисицкую. Её даже звали Олей. Это имя сверкало со светодиодного бейджа, как доброе предзнаменование.

Набравшись смелости, Герман спросил:

— Оля, это вы нам читали? Я что-то слышал, пока был без сознания.

— А-а, - обрадовалась санитарка, - сказку? Да, это было я.

Лера говорила: «Мы сделаем это, и наступит сказка». Какая страшная оказалась сказка, Лера…

— Я учусь в медучилище, и нам рассказывали, что слух – это последнее, что пропадает у человека. И даже если пациент не в сознании, он может всё понимать. Вот почему так важно всегда оставаться вежливой. Так здорово, что это работает! – сияла Оля. – Я учусь хорошо и хочу помогать людям.

Тогда ещё Герман готов был лежать хоть месяц, хоть год, пока его тело обслуживают, будто какой-то остановленный механизм. Лишь бы брат поправился.

Но брат не поправлялся, и Герман проснулся и понял, что больница была всего лишь сном, а брат встал и ушёл, и тогда Герман проснулся окончательно и вспомнил, что брат не мог никуда уйти, потому что парализован.

Герман в панике обвёл палату глазами. Он больше не мог с уверенностью сказать, что всё происходит по-настоящему. Всё – свет надписи над дверью, край окна, в котором преждевременно желтели деревья – казалось таким же реальным, как секунду назад, когда Герман будто бы очнулся от тяжёлого забытья.

Измученный тем, что не может отличить сон от яви, Герман нарушил запрет: поднёс к лицу татуированную руку.

— Я вот так не могу, - сказал Сергей. – Значит, если у меня получается посмотреть на руки, то это точно сон… А тебя тоже глючит, да?

На следующий день после того, как близнецов перевели в обычную палату, к ним наведался Шура. Он-то и рассказал, что произошло.

Водителя подстерегли, когда он открывал дверь, втолкнули в квартиру и оглушили, после чего избили близнецов. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы незадолго до этого в полицию не поступил странный звонок. Звонивший утверждал, что в подвале дома, где живёт Елисеев, заложена бомба. Вероятно, прибывший наряд и сопутствующие оперативные действия и спугнули злоумышленников.

— В полиции говорят, что это была попытка ограбления, - сказал Шура. – Но я в это не верю. Ничего ведь не пропало. И вас били сильно, как будто собирались убить. Михалыча ударили сзади по голове и сразу вырубили, он их не видел. А вы помните, что произошло? Кто это был?

В памяти смутно забрезжила ладонь, истекавшая кровью и сладкой мятой, хруст стекла на зубах, наполняющийся слюной рот… Германа передёрнуло.

— Ничего, - ответил Сергей. – Я ничего не помню.

— Так бывает, - быстро ответил ему Шура, - это последствия травмы. Врачи обещают, что это скоро пройдёт.

Он старался на Серёжу не смотреть. Потому что больше врачи ничего не обещали.

Вскоре в палату началось паломничество неврологов, массажистов, мануальных терапевтов. Их всех объединяло одно – решительное непонимание того, как оценивать рефлексы Серёжи, если на то, что ему щекочут пятки и колют иглами, реагирует Герман. Елисеев щедро платил каждому, кто осмеливался приблизиться к близнецам.

Следующими явились полицейские во главе с Максимом Олеговичем. Желтые шевроны их формы изображали сов. «А у нас есть кое-что общее», - подумал Герман, помахал клиентскому менеджеру, как старому знакомому, и выразил упрёк, что тот не навещал близнецов в СИЗО.

Тогда им – Герман упорно думал именно так: им – уже разрешали вставать. Так что близнецов увели в тёмную комнату в офтальмологическом отделении и провели свои мерзкие тесты при помощи табельного фи-блока.

Герман провалился в сервисный «лягушатник», сплетённый из серых и поблескивающих серебристых линий. Стоял такой гул, словно одновременно жужжало множество мух. Возникали лица-противогазы – и вытягивались, как маски из старого фильма ужасов. Герману на грудь положили ртутного цвета пиявку.

Входящий идентификатор Германа стал прежним, как до вмешательства наркотика, и оставался стабильным на протяжении всего подключения. Серёжа оказался эйфонесовместим.

Увидев, как остолбенел Максим Олегович от таких новостей, Герман захохотал. Близнецов проводили обратно, полицейские убрались, даже не спросив об Андрее Грёз, а Герман всё хохотал и хохотал, пока в палату не заглянула человеколюбивая Оля и не пригрозила поставить близнецам клизму, если он не заткнётся.

Под мышкой у Оли была книга «Цирк семьи Пайло». Отчего-то на Германа это навело такой ужас, что он стих, с огромными предосторожностями перевернулся на живот, притворился спящим и беззвучно заплакал.

— Герман, ты чего, рыдаешь, что ли? – озадаченно спросил Сергей.

— Нет, - проглотив слёзы, ответил Герман. – Тебе приснилось.

— Ты пытался вспомнить, что с нами случилось? Хоть что-нибудь?

— Ну, мы легли спать, - ответил Сергей, - а очнулись уже здесь. Я был первым и даже не успел испугаться. Думал только о том, как ужасно чешется нос. Через пару часов ты пришёл в себя и почесал мне его. Я ещё подумал, что это лучшее, что ты для меня когда-либо делал. А ты? Вспомнил что-нибудь?

— Лопнувшие ампулы. Приторную слюну с кровью. – Герман помолчал, балансируя над ужасной догадкой. – А что, если всё это… сделал я?

Возможное прошлое вырисовывалось с беспощадной чёткостью, кровавыми красками: решив вернуть себе порок идентификатора, чтобы навсегда кануть в беспамятство, которое обещал Эйфориум, Герман принял наркотик, поссорился из-за этого с братом, пытался его убить и инсценировал попытку ограбления.

— Я думал над этим, - с пугающим спокойствием сказал Серёжа. – Ты бы не смог.

Герман возразил:

— Вспомни, что я сделал с Глебом! Мы с тобой так долго были в отвратительных отношениях. Кто знает, что между нами могло опять произойти!

Тем более, он всегда хотел избавиться от брата, хоть и не признавался себе в этом. Проклятый Глеб всё понял правильно. Только вот именно сейчас, когда Герман был как никогда близок к своей невысказанной мечте, он чувствовал себя бесконечно плохо.

— Ты не понял. Ты бы не смог чисто технически. Как бы ты сломал нам рёбра и перебил позвоночник, а главное – зачем? Как бы тебе удалось незаметно напасть на Михалыча, ведь я бы, конечно, кричал?

Герман не сказал вслух, но Михалыч мог быть с ним в сговоре, он мог даже оказаться тем, кто «за хорошие деньги согласился решить эту проблему»… Споткнувшись об эти мысли, Герман полетел в раскладывающиеся гармошкой сны, которые подменяли собой реальность и наоборот.

Всплыв спустя какое-то время, он увидел в палате Дашу и сперва решил, что это точно сон. Даша была одета как доктор. На пальце у неё блестело кольцо с ослепительным камнем. Острые искры вонзались в глаза.