Он попытался вразумить жену.

– Мне надоело ходить из стороны в сторону по кораблю и изнывать от безделья! – однажды заявил он.

Гуля с укоризной посмотрела на него.

– Это манифест или протест? – спросила она.

На что Звездинцеву сказать было нечего.

Он в какой-то момент пал духом и заливал техническим спиртом горе, но Гуля отобрала ключи, а спиртное поместила в сейф.

До Земли оставалось еще много времени, а она устала кормить нахлебника. Эти странные, подвешенные отношения между ними, замешанные на любви и ненависти, длились еще какое-то время, пока Гуля окончательно не поставила ультиматум:

– Или зарабатывай или выметайся на все четыре стороны.

Он попытался воспротивиться:

– Да где я найду здесь работу в глухом космосе?

Но Гуля оставалась непреклонной:

– Где хочешь, там и ищи! Будет встречный корабль – и скатертью дорога!

Она вытеснила его из спальной каюты на кухню. Но когда увидела, как он прожорливо поглощает продукты, не считаясь с положением безработного и невыплаченной зарплатой, ему нашлось место возле кессона. Основную часть суток кухня теперь была на запоре.

Вдвоем мужчине и женщине хорошо переносить тяготы жизни.

Но Гуля презрела эти прекрасные слова.

Пусть они так и останутся на ее совести, думал Звездинцев.

Ужас заключался в том, что сам он продолжал любить жену. Непонимание, исходящее от человека на которого рассчитываешь, и с которым некогда делил постель – это опять же шекспировская трагедия. Теперь у него не осталось ничего и никого, кто бы принял в нем участие. Ему надоело участвовать в бездарно исполняемой симфонии ошибок. Достойные применения мысли он решил облечь в более конкретную форму. Он задумал способ, с помощью которого намеревался прервать свое положение, полное отчаяния и унизительного существования. Может, хоть этим выдавит слезинку-другую из жены. Мысль о ней укрепила решимость Звездинцева. Раз любовь Гули со временем превратилась в безразличную терпимость, а потом и в ненависть – острую, значит…

Однажды он тайком пробрался в химлабораторию и уже представлял, как едкое вещество губительно щекочет и парализует его внутренние органы.

Гуля застала Звездинцева за странным занятием.

– Ты что здесь делаешь? – спросила она.

– Пришла шальная мысль, как сэкономить кислород. Надо проверить одну идею! – отшутился он.

– Пока неудачные опыты?

– На этот раз, думаю, получится.

– А что за странный запах?

– Забыл включить вытяжной шкаф.

– А почему руки дрожат?

– Тремор разгулялся.

Гуля насторожилась.

– А почему стоит специфический запах горького миндаля?

– С твоим обонянием да в палату мер и весов, как эталон! – снова отшутился он.

– Фу, мерзость! Ага, синтезируешь цианистый калий!

Звездинцев обомлел и попытался скрыть следы преступления.

– Я знаю, что ты задумал, – сказала Гуля, насильно открыв ему рот и вложив туда какую-то нейтрализующую таблетку. – Хотя, продолжай, пожалуйста, если находишь нужным. Я не буду чинить препятствия, и настаивать на обратном.

Она величаво удалилась, небрежно помахивая бедрами.

Яд, раскрытый иллюминатор и Звездинцев почти наполовину выплывший в открытый космос, ловивший ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.

Но где-то не хватало чуть-чуть мужества – Гуля буквально в последнюю минуту за ноги оттаскивала мужа от опасного места.

Снова яд, раскрытый иллюминатор, слишком тугая, неподдающаяся бритве яремная вена.

Много крови – мало эффекта.

– Тряпка! – говорила Гуля, для которой мужчина все делающий вполсилы, наполовину, с кондачка окончательно потерял свой авторитет.

И тогда Звездинцев решил уйти в анабиоз. Он проскользнул в незакрытую дверь командирской рубки. Видимость с Землей была безупречна. Связь закашляла, и стали различимы слова:

– Мы вас слушаем.

– Не нахожу себе применения, – признался он. – Прошу разрешения на анабиоз?

Координатор посмотрел в “Трудовое законодательство”, и на просьбу голос стал строг и официален:

– Работу в ближайшее время не обещаем.

– Так как же? Объясните.

– Право каждого космолетчика на анабиоз не в ущерб основному производству, а безработному в этом случае все льготы.

Итак, Звездинцев согласовал свое желание с Землей и получил “добро”. Теперь предстоял сложный разговор с женой. Он решил начать издалека.

– Военно-космическая форма и ты – супер! – поправил он у нее пилотку.

– Что?! – удивилась Гуля.

– Ты лицо корабля, ты украшаешь собой не только эту форму, но и весь наш славный космический флот…

– Паша, если серьезно, тебе надо лечиться – у тебя сдвиг по фазе и лопнул тормозной шланг в мозгу, – покачала она головой.

Теперь наступила финальная пора оправдываться, и он сказал:

– Гуля, беспокоиться за меня нечего. Лучше поговорим о тебе. По “космосвахе” на встречном корабле наверняка найдется озверевший бобыль и охмурит тебя с голодухи, и ты выйдешь за него замуж.

– Ты это о чем? – изумилась она.

– Терпение мое лопнуло. Такое угнетающее меня существование не может продолжаться бесконечно, и я решился на крайний шаг.

– Какой?

– Я понял, что, покончив с собой, ничего не добьешься. И в душе у меня вспыхнул огонек надежды, хотя я не хотел показывать его. Я решил сделать ход конем, уйти из мира сего не навсегда, а на время, но спасти семью от разрушения.

– Что ты еще придумал за глупость?

– Я решил уйти в анабиоз.

– А как же я? – взвилась Гуля.

– Вместе нельзя.

– Ну-да, работа, а я командир.

– Полет еще долгий. За безопасность корабля, твои штурманские способности я ручаюсь.

Гуля нахмурилась.

– Сначала развод!

Звездинцев усмехнулся:

– У героев литературных произведений всегда вопрос: самоубийство или жениться? У нас почему-то другое: самоубийство или развод? Первое не позволяешь ты, второе не позволяю я.

– Не смейся! Я настаиваю!

– А где здесь загс? Как вернемся домой на Землю, пожалуйста. А пока анабиоз.

Гуля внезапно содрогнулась от мысли.

– Я ясно представляю себе, что когда мы прилетим на Землю, нас примут за мать с сыном!

– Глупые не поймут, умные не покажут вида, – успокоил Звездинцев.

– Мне будут говорить: “О! У молодой мамаши такой взрослый, такой очаровательный и культурный сынище. С ним всегда приятно поболтать на возвышенные темы!” И мне каждый раз надо будет поправлять: “Он – мой муж, а не сын”. А мне будут, включаясь в словесную игру, отвечать: “Надо же?! Неужели? Парадокс! Ну конечно, вы – супруги, это видно невооруженным глазом”, и каждый раз извиняться: “Какая с моей стороны непростительная, простите, я бы даже сказал (а), нелепая ошибка не видеть дальше своего носа”.

Звездинцев терпеливо слушал. Гуля продолжала:

– Или такой случай, который нельзя сбрасывать со счетов: я подойду заплатить за платье, а мне скажут: “Ваш сын уже заплатил!” Ты вечно, Паша, будешь лезть во все дыры, путаться под ногами, будешь вмешиваться не в свои дела. Глупые ситуации, когда мои брови каждый раз будут сходиться на переносице, отчего будущие морщины вокруг глаз станут глубже и длиннее, и от этого еще больше появится возрастная пропасть между мной и тобой, позабавят кого угодно, только не меня.

Это привело Гулю в бешенство. Крепко взяв мужа за плечи, она сказала:

– С какой стати? – в темных глазах жены вспыхнули электрические искры.

– Без загса ни в коем случае! – Звездинцев вырвался из ее рук.

Он рассеянно смотрел сквозь жену и печально улыбался, уносясь мыслями за облачность. И все же Гуля казалась прекрасной, и красота ее смертельно ранила его, и оттого сжималось сердце.

И эта улыбка больше всего вывела из равновесия Гулю.

– Смеешься надо мной? Издеваешься? Я не даю добро уйти в анабиоз, – снова взвилась она.

– Но почему?

– В мои планы не входит разводиться с тобой или тебе позволить разойтись со мной. – Через каждое слово она сглатывала и слегка задыхалась, как будто ей мешала увеличенная щитовидка.