И тогда я перевела объектив с окружающего мегаполиса на пассажиров автобуса. Вот где сокрыты самые потаённые тайны Города, вот где притаилась настоящая сенсация! Озарение опьянило, я мигом забыла обо всём на свете!

– Простите… Простите, я могу фотографировать военных? – запрета на съёмку личного состава экспедиции не было, но, тем не менее, стоило проявить осторожность.

Переводчик передал мой вопрос командующему офицеру, но тот ничего не ответил. Поморщившись, военный легонько похлопал старшего лейтенанта по плечу, и, наконец, тот пришёл в себя:

– Делайте, что хотите, только не лезьте ко мне.

Переводчик, явно удивлённый таким ответом, кивнул, произнося на польском:

– Снимайте.

– А как на счёт прессы?

– Делайте что хотите, только не создавайте проблем.

Получив разрешение, я начала самозабвенно фотографировать напуганных солдат сопровождения, не поспевающего отвечать на вопросы моих коллег переводчика, сурового вида командира и жадно щёлкающих камерами журналистов. Один из солдат, заметив, что я фотографирую его, улыбнулся. Контраст между простым проявлением человеческого дружелюбия и угрюмыми лицами других пассажиров был настолько сильным, что на мгновение я растерялась и опустила фотоаппарат. Вот оно, вот ради чего я приехала сюда. Это фото стоило всех тягот и лишений жизни возле периметра! Один снимок, уместивший в себе невероятно глубокий подтекст торжества жизни над смертью, добра – над злом, света – над тьмой, и знаменующий конец Катаклизма!

Я улыбнулась в ответ, чувствуя, как пустота внутри заполняется теплом.

Дальнейшие события сменяли друг друга настолько быстро, что я не успевала реагировать на них. Улыбка исчезает с лица солдата, словно испуганная бабочка. Рация на поясе офицера оживает, все оборачиваются к окну в хвосте автобуса и замечают огромный вал чёрной клубящейся бури, пожирающей город. Журналисты вскакивают со своих мест и, мешая друг другу, пытаются подобраться поближе к стихии. Катушки с отснятым материалом быстро сменяются на новые, каждый старается сделать кадр лучше и красочнее, чем соседи. Поток увлекает меня за собой, хоть я и не хочу этого. Профессиональные журналисты себя так не ведут, был бы отбор членов экспедиции более строгим, и такого, наверняка, не произошло бы! Мечущиеся вокруг лица утрачивают человеческие черты, превращаясь в почуявшие кровь звериные морды, а речь превращается в рычание. Напуганная, я пытаюсь оттолкнуть от себя этих мерзких существ, но все попытки безрезультатны. Стоящий рядом мужчина бьёт оказавшегося на его пути солдата. Реакция не заставляет себя долго ждать, раскрасневшийся от напряжения парень взмахивает автоматом и наносит удар в ответ… А затем достаётся и мне.

Перед глазами вспыхивают ослепительные звёзды, что-то тёплое течёт по лицу, кажется, это кровь… Краем сознания отмечаю, что мне должно быть больно, но боли почему-то нет. Каска отлетает в сторону, я падаю на пол, лицом вниз. Металл соприкасается с кожей, такой же холодный, как взгляд Яна перед расставанием.

Губ касается легкая улыбка, когда я вспоминаю наше знакомство. Как же называлось то кафе?..

Среди шума беснующихся вокруг людей раздаётся громкий щелчок…

Кажется, «To Lubie»… Да, точно!..

По салону проносится оглушительное эхо выстрела, но я его уже не слышу…

Головная боль, словно разъярённое насекомое, впилась в мозг и разорвала его на мелкие клочки. Любое резкое движение оборачивалось давящей пульсацией, расходящейся от переносицы и захватывающей все без исключения отделы мозга.

Сжимая голову руками, я сидел среди пропитанного потом постельного белья и полутьмы спящего вагона. В сознании ещё мелькали обрывки сновидения. Оглядываясь по сторонам, я никак не мог понять, где нахожусь. В поезде по пути домой? Или в автобусе? Из-за слабого света ночного освещения спальные места выглядели в точности, как пассажирские сиденья, а лежащие на них люди ничем не отличаются от покойников. Морщась от боли, повернулся к окну, за которым проносилась густая чернота полярной ночи. Ужас сжал внутренности, на секунду мне показалось, что поездка домой была всего лишь иллюзией. К горлу подступил комок, вскочив с полки, я побежал в туалет, и, не успев даже закрыть за собой дверь, опорожнил желудок в унитаз.

Отвыкший от алкоголя организм раз за разом сокращался. Живот свело судорогой, рот наполнила разъедающая горечь, а головная боль сдавила череп с удвоенной силой.

Спустя минуту или две спазмы прошли. Тяжело дыша, я сидел возле унитаза, не в силах подняться на ноги. Слава богу, что никто не прибежал на шум. Вид побледневшего солдата, сидящего на полу туалета и пытающегося отплеваться от собственной рвоты, говорил о чём угодно, но никак не о доблести армии.

Не стоило мне столько пить…

Попытался встать, но перед глазами всё поплыло, и я безвольно рухнул обратно. Не хватало ещё в обморок упасть, а ещё лучше – разбить голову об металлический ободок. Вот уж достойная смерть будет – пройти всю службу, выжить в сотнях караулов и боевых тревог, и всё это лишь для того, чтобы раскроить череп в плацкартном туалете. Лучше не придумаешь.

Руки зашарили по карманам в поисках сигаретной пачки, но не нашли ничего, кроме зажигалки, расчёски, платка и военного билета. Чёрт, я и забыл. Курево давным-давно кончилось. Боль в черепной коробке, полыхавшая всё это время всепожирающим огнём, пошла на убыль и вскоре совсем исчезла, захватив с собой и головокружение. Прислушавшись к внутренним ощущениям, я не нашёл причин оставаться здесь и хотел было предпринять новую попытку встать на ноги, но неожиданно заметил какое-то движение за приоткрытой туалетной дверью. Несмотря на то, что освещение поддерживалось в поезде круглосуточно, в тамбуре царила кромешная тьма, не позволявшая разглядеть что-либо дальше порога, но чувство чужого взгляда, внимательно следящего за мной, настойчиво твердило, что там кто-то есть.

– Эй, кто здесь, – тихонько позвал я, до рези в глазах всматриваясь в черноту, и чем дольше я это делал, тем страшнее мне становилось.

Ответом была лишь звенящая тишина, в которой потонули все окружающие звуки. Мрак вскипел, зашевелился, его поверхность пошла пузырями, каждый из которых, лопаясь, заставлял меня сильнее вжиматься в подрагивающую стенку вагона. Кажется, в определённый момент я даже начал различать очертания двух фигур, прильнувших лицами к щели между дверью и косяком. Серые лица с безжизненными провалами глазниц, одно с длинными космами светлых волос, второе – обрамлённое капюшоном. В голове промелькнуло смутное узнавание. Я открыл было рот, чтобы закричать на молчаливых существ, но так и не издал ни звука. Лица исчезли из поля зрения, растворяясь во тьме. Донёсся звук отдаляющихся шагов. Змеиные кольца тишины, всё это время сжимающие моё тело, ослабели, рассыпались под проступающим из темноты стуком колёс.

От ледяной воды сводило лицо, но я раз за разом подставлял ладони под бьющую из крана струю и с силой тёр щёки. Страх постепенно улетучивался, как и плохое самочувствие. Произошедшее начинало казаться не более чем воздействием алкоголя. Воспоминания об увиденном во сне кошмаре тоже рассеялись, стекли вместе с водой в раковину и исчезли в сливном отверстии.

Как следует умывшись, я поднял взгляд к зеркалу и увидел перед собой молодого парня с бледным измождённым лицом. Мокрые кончики волос с преждевременно проступившей сединой прилипли ко лбу, капли воды стекали вниз, к воспалённым, глубоко запавшим в череп глазам, и терялись среди трёхдневной щетины…

Я поднял лицо к зеркалу и увидел перед собой молодого парня, в котором с трудом узнал самого себя…

В проходе загорелся свет, дверь со скрипом отошла в сторону, и в туалет заглянула знакомая проводница, в руке её дымилась сигарета. Чёрные волосы, ранее собранные в узел, теперь волнами спадали на плечи, в глазах читались сочувствие и лёгкое разочарование.