Вдоль стены на полу сидело ещё трое сокамерников, мигом умолкших при появлении человека в противогазе. Ближе всех к кровати находился короткостриженый молодой парень в кожаной куртке, надетой прямо поверх футболки, рядом с ним – мужчина в армейском бушлате с красной нарукавной повязкой «ГО». Третий – старик в ватнике и рабочей оранжевой жилетке. Морщась, дед поглаживал обрубок правой ноги, прихваченный брючным ремнём.

В свете лампы появился второй охранник, вооружённый массивным помповым дробовиком. Лицо так же скрывал противогаз, через плечо перекинут патронташ с ружейными патронами. Взяв оружие наизготовку, незнакомец кивнул своему товарищу, и тот, отперев дверь, зашёл в камеру:

– Слышь, мразь. На выход!

– Куда делся мой сын?.. – женщина словно не слышала приказа, продолжая рассматривать руки. – Кто забрал моего сына?

– Мать твою, перефигачить бы вас на месте, ублюдков. Возни больше, чем толку, – с этими словами охранник поставил фонарь на пол и, подойдя к алкоголичке, с силой ударил её ногой в живот. Вскрикнув, женщина сложилась пополам и сползла с кровати на пол.

– Оставь её, – хрипло воскликнул старик, за что тут же был награждён пинком по обрубку ноги.

Дед взвыл, из открывшейся раны вновь пошла кровь.

– А ну заткнулись, выродки! Дома надо было тявкать, а здесь у вас права голоса нет! – злобно прогундосил охранник с ружьём. – Тащи эту шваль и пошли уже, я даже сквозь противогаз чую их вонь!

Первый охранник нагнулся, схватил лежащую на полу женщину за волосы и поволок к выходу, но та не собиралась сдаваться без боя.

– Не-е-ет! Сволочи! Где мой сын, куда вы дели моего сына? Твари позорные, отпустите меня-я-я!

Сопротивление длилось ровно до того момента, пока к товарищу не подоспел второй охранник, легонько приложивший алкоголичку прикладом по голове. Дверь с лязгом закрылась, щелкнул запираемый замок. «Вертухаи» исчезли в коридоре, вместе с женщиной унеся и свет.

– Екздец дуре, – подвёл итог произошедшему молодой парень. – Радуйся, что не тебя уволокли, ёлочка зелёная⁶⁷.

– Это ты мне?.. – горло вновь скрутило спазматическим кашлем, от которого перед глазами заплясали разноцветные пятна.

– А кому ещё?

Не в силах больше оставаться в сидячем положении, я опрокинулся на кровать, тут же откликнувшейся мерзким скрежетом. Тело сотрясалось от крупной дрожи, горело, словно его щедро окатили бензином и подожгли. Мне не было никакого дела до этих людей, так же, как и до места, в котором я очутился. Единственного чего хотелось – это закрыть глаза и постараться потерять сознание, а ещё лучше – умереть. Никаких мыслей, лишь тяжёлое изматывающее чувство, что меня пропустили через мясорубку и неудачно собрали назад, перепутав местами половину деталей.

– Слышь, ёлочка, полежал на шконке – дай другим, – молодой голос приблизился и бесцеремонно скинул меня с кровати.

На противодействие не было ни сил, ни желания. Ничего не оставалось, как отползти к стене. Холод каменного пола тут же забрался сквозь пропитанную потом одежду и нежно прошептал на ухо, что в ближайшее время я не пойду на поправку.

Где-то в темноте стонал одноногий старик, решивший на свою голову вступиться за сокамерницу. Мужик с повязкой на рукаве не издавал никаких звуков и даже не двигался, словно его вовсе не было.

– Кто это такие? Где мы?

– Тебе видней, нам-то откуда знать, – ответил парень, прогнавший меня с кровати. – Когда нас привели – ты уже был здесь.

– Давно?

– Тебя как звать-то, ёлочка? – проигнорировав мой вопрос, спросил молодой.

– Иван, – говорить было тяжело.

– Я Карась, одноногого зовут Кеша, а этого в бушлате хрен знает, он не разговаривает почти, тоже спятил, как и баба та, – с лёгкой ленцой в голосе разглагольствовал парень.

Вёл он себя так надменно, словно окружающие люди были должны ему хотя бы за тот факт, что он обратил на них внимание, однако за напускной заносчивостью ощущалось острое желание поговорить с кем-нибудь. Видимо, до моего пробуждения другие жители камеры не отвечали Карасю симпатией.

– Слышь, Иван. А чё за цифры ты во сне бормотал? Чё-то там, четыреста двадцать один или двадцать два, не помню, – стараясь выглядеть не особо заинтересованным, спросил парень. – На координаты похоже.

– Не знаю, о чём ты говоришь.

– Ну, не знаешь, так не знаешь… Только готовься, что вертухаям тоже интересны эти твои циферки. Они и били тебя, и ваткой под носом водили – даже не пёрнул. Нам так и сказали – слушайте и запоминайте всё, что он говорит. Умрёт солдат, умрёте и вы.

– Вода есть?

– Нет, блин, воды. Нихрена нет. Была луковичина и таблетки, но баба с дедом тебе скормили.

События, произошедшие на высотке, вынырнули из болезненного бреда. Эвакуация, должна быть эвакуация… В полночь, Линь дал мне карту и… Я зашарил по карманам в поисках оставленного спецназовцем снаряжения, но ничего не нашёл. Чёрт… Даже зажигалку забрали…

– Вы из эвакуационных автобусов?

– Чего? – удивление в голосе Карася быстро сменилось лающим смехом. – Автобусов? Да ты, ёлочка, тоже двинулся умом. Каких ещё автобусов?

– Которые людей вывозили из города.

– Те, что ещё до первого удара были?

– Да.

– Ёпт, так это когда было! – кровать под парнем отчаянно заскрипела. – Уже дня четыре прошло с тех пор!

– Не знаешь нихрена – п-п-п-помалкивай, сопляк, – подал голос молчавший до этого старик. В темноте послышалась какая-то возня и приглушённые стоны. – Три дня прошло с п-п-п-первого удара. Со второго – о-о-о-один.

Второй удар… Господи боже, Город опять расширился…

– Обстрел был?

– А х-х-х-хрен знает… Если и был, мы его н-н-н-не слышали, – ответил дед.

Я замолчал, погружённый в тяжёлые мысли. Надежды больше не оставалось. Про эвакуацию можно забыть, как, в общем-то, и о дальнейших попытках выбраться из зоны Катаклизма. Каждый раз, стоило мне хоть немного приблизиться к краю Города, как тот увеличивался в размерах, а теперь я лежу чуть живой в тёмной камере, за решёткой, карманы пусты, а окоченевшие ноги едва слушаются. Надежды больше нет.

– Так чё это за цифры, а? – никак не унимался молодой парень. – Там чё, вертушки будут ждать или как?

– Отвали! – взорвался я.

– Слышь, Вася, я ведь тебя по-человечески спрашиваю, чё дерзить начинаешь, а? Хочешь, чтобы я встал и спросил по-другому?

В коридоре вновь послышались шаги.

– Тихо, п-п-п-придурки! – зашипел на нас старик, но было уже поздно.

Опять появился охранник с дробовиком. Тот же или какой-то другой – понять было невозможно, так как незнакомцы были одеты в практически одинаковую тёмную одежду с неизменными противогазами на лицах. Свет керосинового фонаря вновь выхватил из тьмы измождённых узников, больно впился в привыкшие к мраку глаза…

– Ну что, животные? Я смотрю, вы по-человечески не разговариваете, только на зверином своём, да? – человек трижды передёрнул цевьё, подобрал вылетевшие патроны и рассовал их по карманам патронташа, а вместо них зарядил какие-то другие. – Ваше счастье, что я немного знаю звериный…

С этими словами охранник вскинул ружьё и выстрелил куда-то в сторону кровати, на которой лежал Карась. От грохота моментально заложило уши, парень вскрикнул от боли и скатился на пол, вслед за этим по камере начало расползаться серое облачко. Неосторожно вдохнув его, я тут же зашёлся кашлем⁶⁸:

– Газ!

– Ну что, нравится, твари? Нехрен было приезжать в наш город!..

Грохнул новый выстрел, облако отравы стало плотнее. Из глаз безостановочно текли слёзы, словно в них сыпанули изрядную порцию перца. Зажмурившись, я прижал к лицу шапку и кое-как пополз к решётке. Подальше от расползающегося по камере газа…

–…нехрен было привозить с собой заразу! Ладно бы вы людьми были, так хрен там!..

Еще один выстрел, где-то неподалёку захрипел старик. Захрипел так страшно, что по коже побежали мурашки…

–…Долбанные рыбы, отобрали у нас работу, на баб наших пялитесь!..