Теперь перед ними стояла бледненькая девчушка лет семнадцати: трогательно-беззащитный взгляд, обиженно припухшие губы. На лице написан испуг. «Дяденьки, не бейте!»

И только когда она коротко и неожиданно хмуро зыркнула на засмеявшегося Илюшина, все встало на свои места.

«Недостаточно ты, малышка, отработала трюк», – злорадно подумал Бабкин.

– Надеюсь, за этой не собираешься ухлестывать? – Он забрал у Илюшина турку, в которой тот пытался сварить какую-то бурду, и вылил в раковину. – Девчонка – стреляный воробей, хоть и прикидывается наивной.

Тот пожал плечами.

– Не в моем вкусе. К тому же она с бойфрендом.

– Ты, я так понимаю, навострил лыжи к прекрасной Анастасии? – флегматично поинтересовался Бабкин, наблюдая, как Макар ищет свежую футболку. – Кофе на тебя не варить?

Илюшин потянулся.

– Варить. Прекрасная Анастасия варит такое… Короче, кофе – не ее сильная сторона.

Сергей, закрыв дверь за Макаром, для начала отправился к базе и позвонил оттуда Маше. Жена сообщила, что пьет с филологами, и Бабкин помрачнел. Не на это он рассчитывал, отправляя ее в Саратов на круглый стол переводчиков. Филологи представились ему тщедушными изнеженными мужчинами со склонностью к беспорядочным связям. Однако Машиными собутыльниками оказались какие-то профессор с женой Натальей и собачкой Фросей. Они веселыми голосами издалека звали его в Саратов на рыбалку, обещая раков, уху из ершей и наливку на черноплодной рябине. Собачка одобрительно гавкала. В общем, приличнейшие люди.

На секунду он пожалел, что уговорил Макара на Карелию. Махнул бы сейчас к жене и чужой собачке. Пил бы наливку с профессором. Хохотал бы над филологическими байками.

Но тут Маша сурово сказала, что ей пора на форум, и он сообразил, что целыми днями болтался бы без дела. А чем заняться без дела в Саратове, он совершенно не представлял.

В Карелии такого вопроса не возникало.

Сергей повалялся на берегу озера под нежарким солнцем. Поболтал с рыбаками. Разведал у них, в какой стороне черничник, прогулялся по теплому, смолой и можжевельником пахнущему лесу до густых темно-зеленых зарослей кожистых листочков, жестким ковром покрывавших землю, сорвал единственную ягоду, оказавшуюся травяным клопом. Снова зашел на базу, договорился с менеджером Тимуром, каких продуктов забросить им с Макаром к завтрашнему утру. Пообщался с Валентиной Юхимовной, которая в ипостаси Юхимовны работала в Озерном поварихой, а в ипостаси тети Вали – уборщицей, получил от нее кило замороженных пельменей. Пожилые женщины со сложным характером Бабкина любили, привечали и подкармливали, как дикого кота: со всем уважением.

Затем вернулся к дому и на крыльце увидел Илюшина. От веселого настроя Макара не осталось и следа.

– Выгнала, – констатировал Сергей, подойдя.

– Уехала, – лаконично сказал Макар.

– Как уехала?

– Вот так. Машины нет, дом пустой. Менеджер говорит, она собиралась не сегодня-завтра возвращаться в Москву… Но я как-то не рассчитывал на отъезд по-английски.

– А ее номера у тебя, конечно, нет, – утвердительно сказал Бабкин.

Илюшин покачал головой.

– Я бы и не стал звонить.

– Тебя сильнее огорчает, что уехала или что попрощаться забыла? – прямо спросил Сергей.

Макар поднялся.

– И то, и другое. Первое огорчает, второе обескураживает. Ближайшее время собираюсь пребывать в огорченно-обескураженном состоянии.

Бабкин про себя усмехнулся. Ближайшее время, как же. Вызвав в памяти образ прекрасной Анастасии, он мысленно дал Илюшину целых пять часов, чтобы утешиться.

Следующие два дня прошли чудесно. Если не считать, что я обдумывала план побега и смены имени, а Кирилл… Не знаю, о чем думал он. Выглядел и вел он себя в точности так же, как прежде. Был заботлив, ласков, весел и относительно расслаблен. Относительно – потому что, как я уже говорила, мне постоянно чудилась в нем некая внутренняя собранность, как у снайпера, который часами лежит неподвижно, лениво следя за листвой на другом берегу реки; но в тот момент, когда среди деревьев мелькает человеческая фигура, уже раздается выстрел.

Все решили, что Настя уехала. Коттедж был оплачен заранее, с запасом, а отъезд она обсуждала с Чухраем и Тимуром, уточняя, что не уверена в дате. Никого не насторожило, что машина незаметно проехала мимо базы. Здесь, в Озерном, вообще никто не обращал друг на друга внимания.

Кроме разве что Стеши с Егором.

Они по-прежнему прибегали играть со мной по вечерам. Мы носились по берегу озера, дурачились, строили затоны и бобровые плотины. Как-то Стеша притащила целый лист крошечных наклеек в японском стиле, и мы делали друг другу маникюр, приклеивая их на ногти. Мне достались малюсенькие панды, Стеше – разноцветные котята.

Время от времени я замечала, что за мной наблюдают. Иногда это был Кирилл, иногда – русый парень из восьмого домика, с которым я так неудачно познакомилась. Бурый меня демонстративно игнорировал. Типичный женоненавистник!

Если бы я знала, какую шутку сыграют со мной игры в компании Стеши и Егора! Я бы в первый же день знакомства наорала на них, чтобы они и думать забыли даже подходить ко мне, не то что звать в свою маленькую банду.

Теперь я повсюду следовала за Кириллом. Он выходил утром на свою прогулку – и я кралась за ним. Он договаривался с Тимуром о том, чтобы наутро нам привезли творог, – я подслушивала их разговор под окном. Он бегал вокруг озера, и я не отводила от него взгляда, прячась за шторой.

Иногда я думала, что где-то ошиблась. Кирилл не убивал Настю. Кто-то пришел после него, задушил ее, сбросил тело вниз по склону… Но, черт возьми, я была там! Никто не подходил к коттеджу, кроме него.

– Валя ягоды привезла с рынка, – сказал мне при встрече Чухрай. – Зайди на базу.

Вообще-то Чухрай – это фамилия, зовут его Гордей Богданович. Должность – лодочник. Ко всем обращается на «ты». Сначала я решила, поглядев на него, что дядька крепко закладывает. К матери захаживали такие мужики: кряжистые, бородатые, похожие на леших, и все до одного пили как черти. Но Чухрай за все время, что я за ним наблюдала, ни разу не появился пьяным.

Лодочник жил в двух шагах от озера, в домишке на сваях. Если бы вдруг случилось чэпэ, именно к Чухраю надо было мчаться со всех ног как к самой ближней точке связи, и нас строго проинструктировали на этот счет. Он выполнял должность спасателя, выдавал лодки и снасти, водил туристов по лесу, пока его подменял Тимур. Эти трое – Валентина, Тимур и Гордей Богданович – удивительно ловко управлялись с Озерным хутором. Между собой они называли его исключительно «лагерь», и постепенно это слово подхватили и туристы. Конечно, был еще шофер, который при необходимости встречал гостей с поезда или отвозил их в райцентр; были поставщики продуктов и подсобные рабочие, но они появлялись незаметно и так же незаметно исчезали.

Хибара Чухрая представляла собой хозяйственный сарай. В нем было выделено спальное место для хозяина; имелись и плитка со столиком – здоровенным сосновым чурбаном. При этом в хибаре царил идеальный порядок. Чухрай постоянно что-то чинил, латал и ремонтировал, а когда не занимался этим, вырезал по дереву.

Мне нравилось сюда забегать. Здесь пахло резиной, клеем и свежей стружкой. Чухрай делал вид, что не замечает меня; он, кажется, объединял нас мысленно в одну группу со Стешей и Егором, и нам позволялось немного больше, чем остальным. Других-то бездельников он быстро выпроваживал.

Ягоды! Обрадовавшись, я рванула наверх, к базе, пока раньше меня туда не добрались малявки. Эти двое хоть и мелкие, но прожорливые, как галчата, а я не была уверена в стойкости Валентины Юхимовны.

С утра ее зычный голос разносился по всему лагерю. Бедняга Тимур напортачил на кухне – кажется, забыл закрыть дверцу морозилки, и теперь Юхимовна призывала на его голову все кары небесные.