Если бы я был в другом расположении духа, эта картина возвысила бы меня до самого неба. Но теперь… О, что я мог теперь чувствовать, кроме тоски, ревности, отчаяния, жажды крови и разрушения!.. Мой демон схватил меня за руку и повлек через могилы на средину кладбища. Я повиновался, как слабый ребенок.

Два крестьянина, напевая заунывную песню, копали кому-то могилу. Мы подошли к ним. Я сел на груду набросанной земли, мой демон стал против меня, и, сложив крестообразно свои руки, устремил глаза на дно могилы.

Мне казалось, что я пережил целую вечность. Каждая секунда последних четырех часов моей жизни растянулась на тысячи столетий. Душа моя столько перечувствовала в это время, что ей не оставалось уже ничего в здешнем свете. Последнее звено, соединявшее ее с жизнью — лопнуло; цель стерлась… Все, чем жила она в этом свете, все, что имела, что могла иметь в этом свете — исчезло невозвратно; остались только безжизненные, черные, обгорелые развалины… только полусгоревший костер, разрушенный внезапным порывом буйного ветра. Сколько надежд, сколько будущего счастия, сколько будущих блаженств сгорело на этом костре!

Вдруг лопата одного из могильщиков ударилась о что-то твердое.

— Гроб! — сказал могильщик, приподняв немного лопату.

— Копай правее! — отвечал равнодушно его товарищ, и они снова принялись за свою работу.

Я машинально взглянул на дно могилы и увидел высунувшийся из земли угол полусгнившего гроба. Один из могильщиков ударил по нему своею лопатою; земля осыпалась; гроб высунулся еще более. Могильщики задумались.

— Что нам теперь делать? — сказал один из них.

— Попробуем здесь! — отвечал другой, запустив свою лопату шагах в четырех от гроба.

Между тем, мой демон подошел к самому краю могилы. Могила вдруг с шумом обвалилась и открыла гроб совершенно. Казалось, он уже стоял тут несколько десятков лет.

— Вскройте крышку! — сказал я могильщикам.

Они посмотрели на меня и начали закидывать гроб землею. Я бросил им все бывшие в кошельке моем деньги. Крышка слетела… Предо мною лежала Мария. Те же черные волосы, те же роскошные, густые кудри, та же выразительность в лице, та же коварная улыбка на устах… недоставало только румянца, этого нежного, юного румянца, который так шел к черным, огненным глазам ее, всегда блиставшим искрами пламенной, неподдельной души.

Я взглянул на нее, и — остолбенел. Я забыл уже, что видел ее не более, как четыре часа тому назад, исполненною жизни и здоровья; но мне казалось странным, как могла она умереть прежде меня; умереть, не простившись со мной, не взяв меня с собою! Моя ревность кончилась; смерть заглаживает все. Я был уже так утомлен, так истерзан, так измучен, что не мог более ничего чувствовать, кроме своей потери, кроме этой тихой, безотчетной грусти, которая обыкновенно следует за бурными волнениями.

Мария была одета в белое платье; на голове ее лежал венок из белых роз. Казалось, она только что уснула… На правой руке ее блестело мое кольцо. Я спустился в могилу и наклонился к самому гробу. Могильщики, опершись на свои лопаты, стояли один возле другого и безмолвно смотрели в лицо усопшей. Безумцы дивились, как могла она так долго сохраниться от тления! Мой демон стоял в головах ее.

— Мария! Мария! — сказал я тихим голосом, — как безумно играла ты нашею судьбою!..

Из груди моей вылетел тяжелый вздох, — первый вздох во все время страдания!.. Грудь моя облегчилась; на глазах блеснули слезы. Я взял Марию за руку и… вдруг вся она рассыпалась… Я держал в руке своей холодную кость безобразного остова.

Гроб наполнился прахом, костьми и какою-то жидкостью. На месте ангельской, убранной цветами головки чернелся отвратительный, изъеденный червями череп; там, где были алебастровые пышные перси, — лежала безобразная груда костей; где вились прелестные, шелковые кудри, — валялась мочка всклоченных волос; там, где некогда горели черные огненные глаза, — теперь гнездились гробовые черви; где были полненькие, пухленькие ручки, торчали отвратительные когти…

Вот весь твой памятник, Мария! Все части твоего превосходного целого, которым ты так тщеславилась!.. Где же твое сердце, Мария, — это пламенное, живое сердце, которое всегда так билось, когда прижималась ты к груди моей? Где эта огненная, кипучая кровь, на которую ты мне всегда так простодушно жаловалась? Где вся душа твоя? — Неужели в этом отвратительном ничтожестве?..

Мария, Мария! воображал ли я когда, что обнимаю в тебе скелета!..

Мщение было достойно своего изобретателя. Я взглянул на то место, где стоял он; его уже не было. Проклятый! Он оставил меня в самую ужасную минуту!..

Я очнулся.

Бал уже начался. Комнаты кипели народом. Старики-юноши и юноши-старики играли в карты, молодежь прыгала, пожилые женщины сидели, сложа руки, и зевали; пожилые мужчины прохаживались по комнатам, официанты суетились; все были ужасно веселы!! Один я не знал, что делать от скуки.

Подхожу к карточным столам, — глубокое молчание, угрюмые, важные лица, неподвижные взоры, исписанное сукно и монотонные, технические возгласы… Откуда человек берет столько терпения, чтобы веселиться таким образом!

Иду к танцующим, — шаркотня, звон шпор, полуразговор-полушепот, румяные щечки, нафабренные усы, прерывистое дыхание… Девицы жеманятся, перебирают ножками, грациозно улыбаются, оправляют свои наряды, плывут, летят, вертятся, прыгают; мужчины вытягиваются, важничают, топают ногами, взбивают свою прическу, повертываются, охорашиваются, сыплют заученными остротами… И все это шумит, гремит, вьется, порхает, кружится, толкается, пляшет, беснуется… неизъяснимое наслаждение!

Приближаюсь к сидящим дамам… За десять шагов уже веет сном! А меня совсем не для сна сюда затащили!

Что делать? Куда идти: в буфет… иду в буфет; выпиваю стакан лимонада, — нет облегчения, выпиваю еще стакан, — все тщетно. Скука выглядывает со всех сторон, — из бутылок, из столов, из карт, из музыкантов, из гостей… Вина я не пью, жалко! Вино — душа балов. Поэтому-то они так и утомительны в хорошем обществе.

Выхожу из буфета. В дверях мой демон.

Я обрадовался этой встрече.

— Развесели как-нибудь!

Демон посмотрел на меня, нахмурился и — исчез. Я заметил, что он не в духе и уже раскаялся в своей неосмотрительной просьбе, как вдруг он снова явился предо мною с целым беремем[19] человеческих черепов и самою сатанинскою улыбкою на лице. Смотрю вокруг, — половина гостей без голов… Я говорил, что мой демон не умеет шутить по-человечески.

— Что же из этого будет? — спросил я его в недоумении. Он указал на диван. Я сел, придвинул к себе круглый стол и ожидал развязки. Демон разложил по столу черепа и сел против меня. В комнате, кроме нас, не было ни души.

Мы начали:

№ 1. Череп кокетки. Посмотрим, что в этом черепе… Он так красив снаружи! Что это? Двадцать две заученные мины, 164.000 вздохов, миллион грациозных улыбок, три черных пятнышка, и — только. «Где же все ее победы и завоевания?» — спросил я демона. Он указал на самое дно черепа, и — я увидел несколько мыльных, разноцветных пузырей, которые тотчас же лопнули. Странно! Посмотрим, что будет далее.

№ 2. Череп ученого. Тут что? Десять тысяч систем и ни одной мысли. Ну, я это знал и прежде! — Дальше?

№ 3. Череп подьячего. А! Эту дрянь, я думаю, можно оставить в покое! — Известное дело, — чему быть в черепе подьячего, кроме взяток и законов!.. Впрочем, взглянем! — У! Какой черный… Нет, нет! Лучше в сторону! Что там еще?

№ 4. А! Череп моего задушевного друга и приятеля! Милости просим! Однако, посмотри, пожалуйста!.. У этого человека, кажется, совсем нет затылка. Боже мой, неужели у него два лица!! Я этого не знал еще! Хорошо! — На первый раз довольно. Придвинь-ка этот!

№ 5. Череп Поэта. Это довольно любопытно! Посмотрим, что за зверь сидит в этом черепе!

Но едва коснулся я до этого черепа рукою, как вдруг из него вылетело небольшое голубоватое пламя, озарило всю комнату необыкновенным светом, исчезло и оставило нас в каком-то прелестном, сладостном сумраке. Я взглянул с упреком на своего демона. Он вздохнул, я также… Череп выпал из руки моей и с глухим стоном покатился по столу.