— Скажи, пожалуйста: точно ли угадывает будущее, то есть, что будет с нами, — колдун, живущий в лесу, который там синеется?

— Что и говорить, сударь! Не только угадывает, но даже показывает…

— Показывает! Что?

— Он вам покажет людей, которые за морем.

— Как?

— Я слышал от горничной нашей барышни, что Марья Петровна, бывши у него, видела Арсеньева.

— Арсеньева! То есть — то есть — моего воспитанника?

— Да, да!

— То есть — это плохо. Не знаешь ли ты к нему дороги?

— Как не знать! Стоит войти в лес, попасть к Красной горе, а там можно дойти по берегу речки.

— Смотри же, ввечеру; но не делает ли он какого вреда людям, то есть, не опасно ли?

— Вовсе нет.

— Смотри же, молчи, никому ни слова, то есть, чтобы никто не знал; а между тем, я прочту добрую проповедь дочери, то есть — можно ли брать на душу такой грех, то есть, водиться с чернокнижником!

Ночь наступила, темная (как всегда бывает осенью). Молодой путешественник, заблудившийся в Волчьем лесу, тщетно искал выхода; усталая лошадь не могла идти далее; незнакомец сошел с нее и пошел вперед.

Наряд на нем был смесь русского, тогдашнего (при Петре I), и немецкого; за поясом была пара пистолетов. Между дерев он увидел огонек; путешественник пошел туда. Это были развалины какого-то древнего строения; в одном окне оного, заваленного грудами камней, блистала свечка; подкравшись, он увидел почтенного старца, читавшего книгу. Тихо постучался он в дверь.

— Войди! — сказал слабый голос внутри.

Путешественник вошел в бедную, мохом обросшую келию.

— Здравствуй, Арсеньев! — приветствовал таинственный. — Впору ты приехал, — днем позже — ты потерял бы невесту.

Изумленный Арсеньев не мог ничего отвечать.

— Как вы меня знаете? — спросил он чрез несколько минут.

— Прежде, нежели ты вступил в этот лес, — я уже знал все, к тебе относящееся. Садись, и не заботься о лошади, ее накормят. Миша! — сказал он едва внятно, и громкий, пронзительный голос повторил в развалинах: «Миша!».

Мальчик лет четырнадцати, похожий более на чертенка, косой, со всклоченными рыжими волосами, вывороченными ногами — явился в комнату.

— Миша! Расседлай лошадь этого господина и принеси нам ужин.

Арсеньев пришел в себя.

— Я узнаю тебя, — сказал он, — ты мошенник, бежавший из Любека, где хотели сжечь тебя, как чародея и обманщика; ты был пойман в шайке разбойников и присужден к виселице. Ты ушел опять, сделался учителем алхимии; я истратил у тебя все деньги так же, как и другие товарищи, не научась от тебя ничему; ты был узнан.

— Молодой человек! Проникая в прошедшее, я узнаю, о ком ты говоришь, о Рельмане; но вспомни его, и смотри на меня! Есть ли какое сходство между им и мною: тот ниже ростом; у него рыжие волосы; лет тридцати; я называюсь… Потом, ты видишь мой рост — (он встал и выпрямился), — волосы у меня были когда-то черные, но теперь убелели от времени.

— Мошенник! я всегда тебя узнаю! Не ты ли переменял, смотря по обстоятельствам, имя, голос, цвет волос? Я изобличу тебя.

Он бросился на него и хотел сорвать накладную бороду.

— Дерзкий! Знаешь ли ты, что мне повинуются духи?

— Пустое! Знаю все твои уловки.

При этом слове, он схватил его и бросил на землю.

— Арсеньев! — сказал он жалостно, — вспомни, что твоя невеста идет замуж, и я могу тебе помочь.

Арсеньев пустил его.

— Арсеньев! обещаете ли вы мне награду и не изобличать меня, если я высватаю вам Марью Петровну?

— Молчание и двести рублей. Но объясни: что делается в доме Ганки?

— Старик ненавидит вас за то, что вы, по воле государя, уехали в Геттингенский университет. Юм сватается на его дочери.

— Этот старый черт! я…

— Его ожидают сюда завтра.

— А Маша?

— Маша помнит вас; недавно она была у меня; и я, признаюсь, желая снискать вашу милость, показал ваш образ известным мне способом.

— И это истина?

— Клянусь вам всем для меня священным.

Арсеньев протянул руку, и Лот, боязливо стоявший возле стены, подошел к нему.

— Пойдем ужинать, — сказал он, — я не так беден, как вы думаете.

Они вышли в другую комнату.

— О! И в самом деле: у тебя несколько стульев, картины, тюфяк с сеном. Стол, право, недурен, — продолжал он, садясь, — цыпленки, запеканка, молоко; как ты это все достал?

— Эту комнату с мебелью и со всеми чудесами, какие вы узнаете после, я нашел готовою. Здесь, когда-то, владетель замка содержал подобного мне…

— Обманщика, — ну, продолжай.

— Положим, так; с вами нельзя спорить; после него двадцать лет она была пуста; молва, что здесь носится дух умершего чародея, не позволяла никому бывать в ней, и все сохранилось, как видите. Я знал этот слух, и…

— Пользуешься легковерием глупцов?

— Да, по милости их, вы кушаете цыпленка…

— Красная скала горит! — сказал громкий голос в сводах комнаты.

— Останьтесь покуда одни, и не выходите за мною; кто-то идет сюда.

— Только не обманывай, слышишь, не то…

— Тс…

Ночь сделалась еще темнее; и в лесу было темно, страшно и сыро, как в могиле.

— Видите ли, сударь, огонек? это на красной скале! Тише, не разбейте лба! Никто не знает, кто его разводит; там внизу — вход в долину.

— То есть, куда мы идем! — но скоро ли будет конец? Я устал, дрожу, то есть перезяб, как собака.

— Сейчас, погодите. Огонь загорелся сильнее; это значит, что колдун не сердит.

— Дай Бог! чтобы мы не по-пустому проходились; вон еще огонек, это что значит?

— Это его комната. Слышите ли музыку?

— Кто это играет?

— А почем знать! Но вот мы у дверей; прикажете ли постучать?

Ганка кивнул головою; но дверь отворилась сама собой, и они вошли.

— Здравствуй, Ганка! — сказал Лот. — Ты пришел узнать судьбу своей дочери?

— Так точно, почтенный муж, я хочу знать: будет ли счастлива дочь моя?

— Положите на стол рубль, или более, — прошептал Григорий, — тогда он вам вернее скажет.

Ганка поклонился, пробормотал несколько несвязных слов, между коими можно было только разобрать: «то есть, то есть благодарность, то есть, то есть» и исполнил наставление слуги.

— Не думайте, — сказал Лот, — чтобы я нуждался в этой безделице; но я принимаю ее, как величайший подарок, как милость моего благодетеля, — благодетеля, коего прадед дал мне убежище в своей земле. Вы узнаете все; слуга ваш не может быть здесь.

Григорий вышел.

— Итак, вы хотите узнать судьбу вашей дочери?

— Да, почтенный муж, то есть, будет ли она благополучна за Юмом?

— За Юмом? Вы узнаете.

Но я считаю нужным описать его комнату.

В углу было что-то подобное камину, возле чугунная печь; по углам стояли две какие-то статуи; окна были с железными решетками; на столе, закрытом черным сукном, горели восковые свечи; на нем лежали: оловянный шар на ремне, обнаженный меч, волшебный жезл и книга.

Лот встал, посадил на кресла Ганку; очертил его мечом; взял оловянный шар, три раза бросил им в порог; потом стал посреди комнаты, сделал несколько кругов в воздухе волшебным жезлом и начал говорить на незнакомом Ганке языке.

Первое удивление старика был легкий удар; потом в сводах раздалась приятная музыка, и громкий голос сказал:

— Маша любит Арсеньева, он ее суженый; и, несмотря на твое желание, она не будет за Юмом, но за тем, кого любит.

— Как? То есть…

Ганка вскочил со стула; но в это время одна статуя медленно двинулась вперед и с поднятым жезлом стала перед Ганкой.

Старик сел опять на место, и статуя удалилась.

Лот протянул жезл — свечи погасли; среди комнаты явилась жаровня, из нее вышел легкий пар, который чрез несколько минут образовал две фигуры, похожие на Арсеньева и Машу, в брачных венцах.

— То есть… то есть, — закричал Ганка, и, в страхе забывшись, хотел встать, но все исчезло; зеленый свет наполнил комнату.

— Ни с места! — сказала другая статуя; Ганка упал на кресла; опять удар, музыка, все исчезло, свечи загорелись, и статуи стоят в прежнем положении. Опершись на меч, закрыв другою рукою лицо и дрожа всем телом — стоял Чернокнижник; когда он поднял голову, Ганка крестился и, как в лихорадке стучал зубами.