Когда Ревик наклонился, она схватила его за рубашку, и, казалось, не хотела отпускать, когда он снова попытался выпрямиться. Он нежно разжал её пальцы, поцеловал их и положил обратно на мягкую скамью. Когда она заметно успокоилась, всё ещё глядя на него снизу вверх, он осторожно затянул подбитый овчиной кожаный ремешок вокруг её запястья и начал застёгивать его. Что-то в медленном, осторожном движении его пальцев заставило Джона отвести глаза.

Ему тоже было трудно смотреть на них вместе, честно говоря.

Поскольку Ревик уже устроил ему разгон на этот счёт, и не раз, Джон пытался заставить себя привыкнуть к этому, невзирая на собственные чувства.

Хотя он не знал, насколько преуспел в этом деле.

Ревик оставался рядом с ней даже после того, как привязал все её конечности.

Джон заметил, что его пальцы всё время прикасались к ней — гладили её волосы, трогали плечо, ласкали шею или щёку. Он говорил с другими разведчиками, не теряя ни секунды, даже когда его свет оставался сплетённым с Элли и сфокусированным главным образом на ней.

То, что раньше казалось Джону трогательным, теперь вызывало лишь боль в груди.

Горе, которое жило в этих маленьких, незначительных прикосновениях, в осторожном и нежном использовании его света, во взглядах, которыми он одаривал её, терпении — всё и ничто из этого заставляло Джона задыхаться, хоть он и не мог объяснить, почему.

Сама нормальность происходящего делала всё только хуже — чувства, которые он мельком замечал за Ревиком, когда позволял своему разуму задуматься над этим: сумма всех этих тонких и деликатных нитей, полное отсутствие какого-либо чувства жертвенности со стороны самого Ревика. Временами это казалось Джону одним из самых выраженных примеров безусловной любви, которые он когда-либо видел.

В других случаях это казалось настолько глубинным бредом, что представляло собой своего рода извращённую пародию на их брак, что бы там ни говорил себе Ревик.

Джон все ещё не мог заставить себя думать о ней как об Элли.

Он не знал точно, кто эта женщина, которая сейчас лежала там, глядя на Ревика затуманенными, растерянными глазами, но он совсем не видел в ней своей сестры.

У неё было лицо Элли, тело Элли.

Временами она, казалось, даже двигалась по-прежнему — по крайней мере, в те короткие мгновения, когда это больше напоминало мышечную память, нежели что-то, определяемое её текущим психическим состоянием. Временами она пересиливала затуманенность своего собственного света, и тогда это походило на призрачное эхо той женщины, которую он помнил.

Но в основном Джон смотрел на неё и видел незнакомку.

Засунув руки в карманы, Джон отступил ещё глубже в свой угол комнаты, снова задаваясь вопросом, что именно он здесь делает. Он знал, что его личная связь с Элли, должно быть, и есть та причина, по которой они хотят его участия во всем этом, но ему почти хотелось отказаться.

Он посмотрел на Мэйгара, возможно, чтобы отвлечься.

Сын Ревика постепенно набирал вес, который он потерял, пока находился в плену в доме Тени в Южной Америке. Он всё ещё выглядел более худым по сравнению с тем, каким Джон помнил его с момента их первой встречи, но его плечи снова стали шире, а бицепсы крупнее.

Мэйгар также казался выше ростом, и это поначалу поразило Джона, но потом он вспомнил, что то же самое случилось и с Элли, когда она впервые узнала, что она видящая.

Открытие того, что он сын Ревика, элерианец и телекинетик, похоже, также ускорило что-то в Мэйгаре. Это было едва уловимым, но сейчас он выглядел иначе, и не только в плане роста. Даже его лицо выглядело по-другому. Черты его лица казались более узкими, угловатыми, свет — каким-то более тихим, а глаза — пронизывающими в той манере, которая у Джона ассоциировалась с Ревиком и Элли.

Теперь это происходило даже с самим Джоном, хотя и в меньшей степени.

Он вырос на несколько сантиметров в течение последних шести месяцев.

Ему говорили, что он и в остальном выглядит по-другому, хотя сам он этого не замечал, разве что его радужки слегка посветлели.

Конечно, оба они считались «молодыми» для видящих, так что отчасти дело могло быть в этом. Видящие обычно не достигали физической зрелости почти до ста лет.

Какими бы ни были причины, изменения в Мэйгаре определённо ускорились с тех пор, как они добрались до Сан-Франциско, вероятно, отчасти из-за обширной работы, которую он проделал с Ревиком, и времени, проведённого в свете Ревика в ходе работы над телекинезом.

Но совокупный эффект был довольно интересным в том плане, что он делал Мэйгара гораздо сильнее похожим на Ревика, чем раньше, особенно в то время, когда Джон впервые встретил его в Сиртауне.

Теперь Джон видел немало от Ревика в его сыне.

Глаза Мэйгара были значительно темнее, чем у любого из его родителей — шоколадно-коричневого цвета, который мог обладать удивительной глубиной. Его чёрные волосы свисали длинными прядями, собранными мужской заколкой видящих у основания шеи, но они были того же цвета и текстуры, что и у Ревика.

Его грудь была шире, чем у его отца, растягивая тёмно-зелёную футболку, которую он носил под более плотной чёрной фланелевой рубашкой, но тело Мэйгара тоже стало больше походить на тело Ревика. Он всё ещё был на добрых десять сантиметров ниже своего отца и обладал более плотным телосложением, но их руки были похожи, и форма их ног тоже. Их позвоночники также обладали схожим изгибом.

Мэйгар всё ещё сохранял более азиатские черты его матери, Элан Рэйвен, которая выглядела как китаянка-человек — высокая китаянка-человек с потрясающими бирюзово-голубыми глазами, но всё же китаянка-человек. Однако в лице Мэйгара жило нечто такое, что теперь напоминало Джону Ревика. Он особенно подмечал это вокруг скул и лба, а также в форме челюсти Мэйгара. Его губы заметно отличались от губ Ревика — полные и чувственные, тогда как губы Ревика были тонкими. Лицо Мэйгара всё ещё казалось значительно шире, чем у Ревика, но их носы были похожи по форме, и у них имелось сходство в посадке и форме глаз.

Внезапно осознав, что Мэйгар пристально смотрит на него, а теперь ещё и хмурится в некотором раздражении, Джон вздрогнул. Он увидел, как тёмные глаза Мэйгара скользнули вниз по телу Джона, и когда Мэйгар снова поднял взгляд, Джон одарил мужчину-видящего полуулыбкой.

Открыто фыркнув, Мэйгар закатил глаза.

На самом деле Джон не мог его винить.

— Прости, брат, — пробормотал он.

— Ты мне не брат, бл*дь, — парировал Мэйгар таким же тихим голосом. — Так что сделай мне одолжение и отвали.

Раздражаясь неожиданно для себя самого, Джон пренебрежительно поднял ладонь.

— Ага. Что ж. Формально я прихожусь тебе сводным дядей, придурок.

— Формально ты червяк.

— Не совсем… — пробормотал Джон.

— …Для меня ты червяк, — холодно перебил Мэйгар. — И для всех остальных тоже, иначе твою «сестру» не убили бы из-за тебя, бл*дь.

Джон ощутил эти слова как удар кулаком в живот.

Никто не говорил ему этого. Не вот так, в лицо.

Никто из других видящих даже не напоминал Джону о его роли в том, как Тень и Касс похитили Элли. Ближе всего к этому подошёл сам Ревик, в один из своих самых пьяных, тёмных моментов… и даже он сдержал свои слова, выйдя из комнаты, когда, казалось, не смог контролировать собственный разум.

Несколько секунд Джон мог лишь смотреть на Мэйгара, ощущая тошноту в нутре.

— Им надо было убить тебя на месте, — добавил Мэйгар угрожающе низким голосом. — Он должен был убить тебя. Он бы, наверное, так бы и поступил, если бы твоего имени не было в этом грёбаном Списке.

При этих словах Ревик, стоявший возле Элли, обернулся.

— Заткнись, Мэйгар. Сейчас же, — он наградил Джона таким же суровым взглядом. — А ты. Не пялься куда попало. Мы начинаем через две минуты. Включайся в работу. А не то пеняй на себя.

Джон кивнул, чувствуя, как к его лицу приливает тепло.

Отвернувшись, он случайно поймал взгляд Врега, который стоял в другом конце комнаты вместе с Юми и Гаром. Увидев в нём тёмную нить гнева, Джон почувствовал, как на него нахлынул поток недоверия, когда он понял, что означает этот взгляд.