Играя в дочки – матери с её одинокими подружками (втайне, наверняка, завидовавшими ей, может быть не тем, что у Светки есть я, а вообще, что у неё есть верный парень), я, естественно, был папой, моя жена Светлана – мамой, а её старые девы-подружки были нашими нерадивыми завистливыми дочерьми.

Иногда в наших играх появлялись либо незаконнорожденные, либо блудные сыновья.

Это были либо пираты, которых мужское население нашего детского приёмника нелегально выбрасывало за борт лихих разбойничьих каравелл, либо партизаны и солдаты, по объективным причинам с пламенем вылетавшие из огня ожесточённых перестрелок классических сражений масштабного театра боевых действий.

Им ничего не оставалось делать, как заползать в наш домик к нам на огонёк.

– Ты раненый или убитый? – строго спрашивала Светка.

– Убитый, разве ты не видишь? – отвечал ей борзый мальчик, показывая ссадину на виске.

– Это в Вашей игре ты убитый, а в нашей игре ты будешь нашим сыном. Неужели это не понятно? Как не стыдно забывать об отчем доме и вспоминать о нём, только тогда, когда трындец, как основательно покалечишься! Не ёрзай! – отчитывала Света своих детей за столь долгое отсутствие, и тут же заботливо обрабатывала и забинтовывала им раны, делала им оттягивающие компрессы, кормила и укладывала сыновей спать.

Сёстры ревниво взирали на своих братьев. Их бесило то, что они – братья, а не чужие ребята, с которыми можно флиртовать.

Они месили тесто из снега и песка и строили планы о том, как бы им самим стать ранеными, чтобы получить возможность быть уложенными рядом с братьями руками заботливого папули.

Я же, как это водится в условиях первобытнообщинного строя, снимал со стены старинное охотничье ружьё «Диффурни», поправлял ремень на шубе и уходил на охоту.

Мои дочки лепили кексы из теста, из него же делали формы для пирожных и пекли пирожки в печке, сконструированной мной из обувной коробки, Света, сидя у окошка, следила за их работой и махала мне рукой.

До сих пор для меня остаётся загадкой, почему я, практически всё время проводивший со Светой и появляющийся в мужском обществе лишь изредка, не был подвержен унизительным издёвкам, презрению и надругательствами над собою со стороны этого общества?

Более того, оказываясь порою вместе с ними в одной компании и добровольно попадая в вихрь их междоусобиц, я не чувствовал себя изгоем.

Я бегал, прыгал, стрелял, догонял и убегал от погони, но однажды, почувствовав внушительный удар чьей-то ноги мне в спину, я, пролетев два метра над снегом, рухнул физиономией в сугроб.

«Как странно, но в связи, с чем я не могу льстить воспитательнице? По каким причинам я не могу называть её – моя вторая мама? Не могу и всё!» – лежал я и почему-то именно об этом думал в тот критический момент.

Я понимал, что мне надо чем-то ответить, но чем, я не знал. Мне страшно было подниматься, но я всё-таки смог.

Я даже не знаю, как в моей руке оказалась увесистая сосулька?

Я отряхнулся и со всей силы ударил по голове обидчика этой сосулькой, которую я, по всей видимости, инстинктивно нащупал в снегу, пока лежал, уткнувшись мордой в снежный наст, расцарапавший в кровь мои скулы и лоб.

Время остановилось.

Все заворожено взирали, как сосулька медленно вдребезги разбивается о голову мальчишки с перебинтованной головой, осыпая окружающих мириадами ледяных брызг.

На моём запорошенном снегом лице проступала, похожая на мякоть арбуза, кровь, и когда я смахнул искрящуюся сахарную пелену с глаз, я обомлел от испуга.

Оказывается, я поднял руку на самого главного уважаемого авторитета из членов самой серьёзной неформальной хулиганской группировки в нашей колонии.

Я поднял руку на Игоря Новикова!!!!

Тот стоял несколько обалдевший от происшедшего с ним, по его лбу и щекам стекали струйки крови, а подбежавшая к нему побледневшая воспитательница бросала на меня уничижающие взгляды.

– Да ты просто, оказывается, зверь! Ты фашист! – доносилось до меня.

Я, честно признаться, был не то, чтобы растерян, я был на грани отчаяния.

Мало того, что я ударил авторитета, но я узнал в нём моего сына, того самого мальчика из нашей игры, кому моя Света перебинтовывала ссадину на виске!

Я ударил Игоря Новикова сосулькой по его ране!

Мне, вдруг, стало отчётливо ясно и понятно, что дни мои сочтены.

Слегка обескураженный авторитет – Игорь Новиков стоял и удивлённо разглядывал сначала свои ноги, потом руки, а потом, отстранив от себя воспитательницу, и меня.

Воспитательница застыла от неожиданности.

Сердце моё билось в такт мерцанию снежного наста, искрившегося от радужного эха света, льющегося из покосившегося фонаря, похожего на заблудившуюся сомнамбулу.

Морозный воздух стал тёплым.

Всё, как бы, прощалось со мною.

Даже дети, лишённые состояния покоя априори, вдруг остановились и нахмурили брови, будто б наступили на медузу.

«Морская фигура на месте замри» – так бы выразился, наверное, скульптор Микеланджело по этому случаю.

То, что произошло вслед, так и останется загадкой для того подразделения моего головного мозга, в чьи функции входят психоаналитические и психофизические исследования.

Мой обидчик, как Щорс, подошел ко мне, протянул руку и сказал:

– Ты всё правильно сделал! Молодец! Уважаю. На твоём месте я поступил бы так же. Мир? В натуре.

Пока мы горячо жали друг другу руки, воспитательница достала бинты, обмотала голову пострадавшего вторым слоем марли и, хлопнув в ладоши, призвала всех опомниться и продолжить потеху.

– А, ну! Строимся! Строимся! Парами! Парами! Песню запевай!!!! Раз! Два!

– Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встаёт над Невой? … – хором запели дети.

Так у меня появился приятель – Игорь Новиков, из уст которого мне удалось впервые в жизни услышать смешившие меня до слёз, нецензурные слова, похожие на дольки репчатого лука нанизанные на шампуры шашлыка его пословиц и частушек.

Польщённый моей искренней радостью, увидев во мне поклонника его творчества, Игорь баловал меня этими смачными гостинцами каждый день, речитативом исполняя всё новые и новые.

Однако вернёмся обратно.

Я могу с уверенностью сказать, что после случайного инерционного ответа моей хрустальной сосульки на вопрос кованой подошвы офицерского валенка Игоря Новикова, одной из причин, послужившей тому, что я не был, тут же из мести, разорван в клочья бравыми подельниками Игоря, была причина экзотическая по своей сути.

Я был единственным женатым заключённым.

Я был женат!

Света Петрова, сдерживаемая своими подружками, дочками и приятельницами, подозревая самое худшее, что может случиться со мной, рвалась мне на помощь, а благородные кореша Игоря были не настолько уж падшие люди, чтобы тягаться с женщиной, к тому же ещё и девчонкой.

Черенки от лопат в их руках нервно покачивались, кореша переминались с ноги на ногу и, теряя терпение, ждали хлопка воспитательницы.

Но я отвлёкся. Мы стали общаться с Игорем. И по мере того, как его случайно оброненные фразы каким-то чудом всплывали в моём действительном воображении и колыхались маяком на волнах моей памяти, я вдруг осознал, что для того, чтобы срочно притормозить текущий ход событий, требуются слова, о наличии коих я, до общения с Игорем, не подозревал. Но силу их, способную остановить подлость, я почувствовал.

Однажды, одна из моих «дочерей» взяла на себя смелость заняться режиссурой какой-то подлой интриги, направленной против моей супруги.

Узнав об этом, я подошел к этой, и сказал:

– Ты ведёшь себя, как сука.

Моя «дочь» притворно обомлела и тут же, не раздумывая, побежала жаловаться воспитательнице. Видимо, это тоже входило в компоненты интриги.

Марфа Ильинична внимательно выслушала ябеду и никак не отреагировала на её донос, но вечером, увидев моего папу, она отвела его в сторону и стала что-то такое доверительное долго нашептывать ему на ухо.