© А. А. Москвин, 2018

Мириады пузырьков круглятся по ворсинкам, жемчужатся. Тепло. Весь мир – тепло. Оно источается из неба и палевым маревом без горизонта перетекает в волны. Весь мир – берег и океан, а здесь граница, свежий ветер, вечный шум прибоя.

Мягкое прозрачное колыхание обволакивает, всасывает в чёрный песок, шевелит, подталкивает.

– Поплыли?

– А не страшно?

Под её маленькой тяжестью ноги поют. Какое тепло!

– Балалам, – взбаламученный неугомонный накат выплёскивает нас из насиженной удобной ямки.

Её пальчики! По спине, как по клавишам пробежали эти ноготки.

Вода схлынула – опять сидим на мели. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, и только мы да орлы, парящие в вышине. Далеко, далеко уже в дымке чернеют вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны, а в другую сторону, тоже вдали, – исполинские глыбы на кромке бушующей пучины.

– Расскажи какую – нибудь историю, – влюблённое детское личико немного властно смотрит как на собственность – ни у кого такого нет, а мне вот как повезло, но страшно, ведь, наверно, нельзя. И его, хоть и хороший, но тоже боюсь. Да нет, он хороший, он просто замечательный. Он мой лучший друг! (По секрету.) И я ему нравлюсь как девочка – ловкая, красивая, смелая.

– А какую историю? – улыбаюсь, выгибая бровь, и нарочито разглядываю её, придерживая, как статуэтку.

Раздольный ветер, гонящий к нам курчавые барашки, балуется золотистым локоном на её фарфоровой щёчке. Вот она, вот. Неужели наконец то, всё-таки досталась?! Куколка. Чистая, светлая. Лучезарная девочка.

– Ну, какую – нибудь историю, – мелодеет её весёлый отрывистый голосок.

– Ну, какую?

– Ну, из твоей жи-и-изни! – подпружинивается нетерпеливо моя наездница, щекотнув невзначай влажными кудрями.

– Про то, как встретил медведя в лесу, я тебе рассказывал.

– Да, рассказывал.

– Как лосёнка отпустил, рассказывал.

– Рассказывал.

– Как в разведку ходил под землёй…

– Рассказывал, но расскажи ещё что – нибудь, ведь у тебя много историй. – Моя русалочка тихонечко (для себя) прижимается.

– А знаешь? – укутываю её руками от оранжево – голубого простора и целую.

– Что? – слегка ёжится.

– Знаешь? – покачиваемся, как в люльке.

– Что?

– Посмотри туда, – устремляю взор на пелену у края небес.

– А что там, дельфин? – мельком глянула на море и опять не спускает сияющих глаз, чуть сверху и немного настороженно выжидая.

– Не, – киваю мечтательно.

– Марлин?

Длинные безостановочные валы глянцевыми горбами выпирают из хляби и тяжело обрушиваются, расстилая перед нами бурлящие шипящие выглаженные дорожки.

– Знаешь, если плыть прямо вот туда – там за морем есть земля, где маленькие девочки могут командовать взрослыми мужчинами, а мужчина может слушаться маленькой девочки.

– Здорово! Действительно есть?

– Да, вон там.

– А потом, когда они вырастут, их тоже дяденьки слушаются?

Какой неожиданно взрослый вопрос.

– Ну, это уже от них будет зависеть, от каждой. И от дяденек, конечно, тоже.

– А ты бы меня там слушался?

– Да я тебя и здесь слушаюсь, разве не так, Алечка?

Алечка осторожно притрагивается к моей трёхнедельной трёхцветной бородке: – А что это за земля? Как называется?

– Аравия. Там девочкам можно замуж с семи лет. Тебе сейчас сколько?

– Восемь, – Алечка быстро пожимает загорелыми плечиками (она всегда так делает, когда неожиданно озадачена и волнуется), – смотри, смотри, вон ещё краб вылез!

Жёлтая машинка на восьми пуантах застыла на отутюженном уклоне с клешнями наизготовку. На фоне дальних валунов выделились тёмные точки – целая компания. Ползут вдоль белой полосы в нашу сторону. Приближаются.

Что за перенаселённая страна – вот тебе, пожалуйста, нигде не уединиться, ни леса тебе, ни полей – всюду, где только можно, всё сплошь застроено, один лишь берег морской не занят, да и тут шатаются.

– А ты был там, в Аравии?

– Нет, но хотелось бы.

– Смотри, смотри, вон ещё один выскочил! – Алечка выбрасывает ручку из нашей люльки. – Во, а там ещё краб, и ещё! Смотри! А ты взял бы меня посмотреть?

– Конечно, Алечка, взял бы, если пустят.

– Вот всегда, всегда так! – Аля пихает пяточкой ракушку. – Куда хочется, туда и не пускают. Почему?

– Если очень хочешь – так спрашивай только себя и делай, что хочешь.

– А разве так можно?

– Только так и можно, когда очень хочешь. Чем дольше живёшь – тем твёрже в этом убеждаешься.

Да, а ведь можно, если не дрейфить, можно. Принять то гражданство, зарегистрироваться там и жить с ней в России не таясь. Увезти к себе в обсерваторию. И были бы мы там и наедине, и среди природы. Лет на десять два центра мироздания, а потом, наверно, отпустил бы её – ей будет восемнадцать – дылда, а мне за семьдесят – почётный старикан, а может, и нет, что загадывать. Стал бы ей сам и учитель, и воспитатель, и друг, как у гамадрилов – центру мироздания общество не обязательно. Весь выплеснусь для неё, всё отдам, и выйдет она свободная и новая и такая же светлая.

И о чём ты думаешь? Куда собрался, с чего? Вот что удивительно-то.

Да, если б ей забеременеть, тогда, может, и отпустят. Маме своей она, по всему видно, не больно-то и нужна. Или меня привлекут. А и пусть.

– А давай играть, – тормошит Алечка, – в одну игру. Очень интересная.

– В какую?

– Я называю тебя, а ты называешь меня, и так по очереди.

– Да уж, интересная. Ну, давай, поиграем. Кто начинает?

– Бо-ро-дач, – опять трогает бороду.

– Цветочек, – поглаживаю скользкую упругую коленочку.

– Алёша.

– Русалочка.

– Какашка! – кривит ротик сердито.

– Почему?

– Потому что я не русалочка, я – девочка!

– Ну, не обижайся, – ласкаю усами ушко, – конечно, девочка. Самая лучшая, самая красивая на свете!

Озираюсь на точки, что находились у валунов – теперь уже в них можно различить две парочки, неуклонно бредущие к нам. Вот ведь тащит их нелёгкая!

– Балалам, – докатившаяся тропическая солёная газировка подхватывает нас под мышки. Кувыркаемся среди пузырьков, песчинок и прикосновений.

– Поплыли?

– Поплыли!

Встаём из пены морской, блистая в брызгах и смеясь: маленькая задорная девочка русалочка аппетитно пухленькая, со стройными ножками и крепкий полноватый мужик с юной искоркой из-под ресниц. Ну, где ты, где ты, возраст?! Где ты, пресловутая разница? Нету этого. Я просто долгий молодой, а в ней уже рвётся на волю готовая женщина. И мы живём.

В складках губ проступает нежность, любуюсь, притягиваю, маню. Она радостно отзывается, напрыгивает и обнимает от всей души: крепко, крепко.

Моё.

Хы-э, – в груди замирает чьим-то трепетом. Наше тепло. Дыхание. Запах. Мокрые волосы размалинивают струны, пальцы зазвучали. А её ножки! Её ножки обвились – музыка, музыка.

– Уэву!.. Уэву!.. Уэву!.. – восторг в клёкоте птицы, кружащей под кручей.

Поднимаю голову – солнце высоко, высоко.

– Ты мой самый лучший друг! – шепчет в лицо лучезарный лик.

– Я тебя люблю.

Волны, волны, волны… Я это сказал! Я ска-зал э-то.

Волны, волны, несу её в волны. Значит, это правда. Ей…

Волны, волны, то по колено, то уже по горло. Голая ладонь робка, но настойчива. Какой бархат, страшно! Моя муза, прильнувшая к сердцу, будто полуспит.

– !!!..!!!..!!!..!

– !!!..!!!..!!!..!

Прогуливающиеся парочки теперь уже совсем неподалёку остановились и уставились на двоих, идущих в море.

Что за стадо! Куда бы от всех них подальше. Придётся уплывать за линию прибоя.