Однако его дичь оказалась резвее, чем сейцвер мог подумать. Торговец ножами с разбегу пробежал по центральной стене, оттолкнулся, всеми четырьмя конечностями налетел на камень левой стены, кувыркнулся в воздухе, и довольно искусно приземлился на толстый шест для белья, торчащий из правой стены. Последовал выстрел, гимнаст-любитель грохнулся, словив пулю в ладонь, на сероватый песок проулка, между мусорной кучей и горкой битых горшков.

— Довольно, — Четырехствольный пистоль уставился на беглеца тремя заряженными дулами и одним дымящимся.

— Да отсохнет твоя рука, направленная иблисами светлых земель, — Зло прорычал хмааларец, поднимаясь с земли и непроизвольно закрывая раненную руку второй.

— Видимо, ты меня не за того принял, — Миролюбиво проговорил сейцвер, но пистоля не отвел.

— Тебя послал не Мушаррах? — Удивленно, и, похоже, очень раздосадовано спросил торговец.

— Нет, — Голова в черной треуголке отрицательно качнулась, мотнув хвостом парика. — Я от наших общих друзей, из Канцелярии. На беглеца было жалко смотреть.

— Спроси хромого Ибрагима, — Когда все разъяснилось, торговец быстро нашел верный ответ, — Он торгует рубиновыми грушами в седьмом ряду. Я слышал, он купил недавно какую-то висюльку для крепости мужского достоинства…

— Меча?

— Нет, — члена. И висюлька эта, вроде как, не колдовская и не магическая.

— Чем могу служить, о алмаз моего сердца? Да снизойдет на тебя горнее благоденствие! — Хромой Ибрагим был тучным, но плотным, что выдавало в этом обрюзгшем торгаше бывшего лихого налетчика горячих пустынь, о чем еще говорили кривые ноги.

— Всего лишь пара твоих драгоценных слов, которые я по достоинству оценю, о любезный купец, да будет твоя выручка всегда троекратно превосходить расходы, — Сейцвер поднял с лотка, ломившегося от разнообразных фруктов, плод, один из тех, которые призвано было маскировать прочее содержимое лотка. Рубиновая груша — афродизиак, наркотик и невероятно вкусная штука, был безусловно запрещен администрацией Ахайоса, впрочем, по законам Шваркараса в этом городе все запрещено.

— Премного рад буду оказать любую помощь, ибо кто же, если не мы с тобой, дорогой ночной страж, должны оберегать покой государства? — Толстые губы расплылись в подобострастной улыбке.

— Ходят слухи, — Рука в белой перчатке положила плод на место, — Что ты начал якшаться с темными, совсем уж запретными силами. Неужели твои товары не помогают тебе?

— О мой славный эфенди, — Грустно развел руками Ибрагим, — Я много ел эти груши в молодости, теперь их огонь уже не горячит мою кровь.

— Печалюсь за тебя, да ниспошлет тебе Темный достойное воздаяние взамен утраты. — На жирного торговца Вангли, впрочем смотрел без сочувствия. — Где ты приобрел вот это? — Рука в перчатке указала на амулет в виде пятиконечной звезды, висящей двумя лучами вверх, на бычьей шее Хромого.

— Это, мой дорогой ночной страж, лишь дар одной сладострастной девы в знак благодарности, — Рука с пальцами, похожими на жилистые сосиски, достала из кармана пестрого, но грязного халата небольшой фиал с багровой переливающейся субстанцией внутри, — А вот это, возможно, то что ты на самом деле ищешь.

— И где ты это приобрел, — Фредерик был раздосадован своей ошибкой.

— Не мог бы уважаемый эфенди сначала что-нибудь приобрести, меня соседи засмеют, за то, что я потратил так много времени на клиента, оставившего меня без барыша, — В темных глазах, под кустистыми черными бровями мелькнул хитрый блеск, — Скажем, три груши будет достаточно.

— Две, — С мрачной решимостью провести ближайшие пол часа торгуясь проговорил Вангли.

— Вы разбиваете мне сердце, уважаемый! — Громко возопил торговец, — Когда мои шестеро детей спросят вечером, «Папа, почему ты не принес ничего покушать», что я отвечу им?! «Всему виной бессердечность незнакомца в черном» скажу я!

— Есть тут один южный плут из Ригельвандо, по имени Маттоли Ризичини, — Довольно отвечал торговец, убирая в рукав кошель с пятьюдесятью золотыми. За одну грушу сейцвер заплатил четверть своего месячного жалования. — Я приобрел фиал у него, и он, мерзко улыбаясь своими сухими губенками, приглашал приходить еще, дескать у него есть надежный поставщик этого добра. У него небольшой магазин на севере, вдоль по соседней улице.

— Клянусь вам, сеньор сейцвер! Я ничего не знаю! Вы жестоко ошибаетесь! Это гнусный поклеп! — Худой и длинный как жердь ригельвандец, плакал как ребенок, болтаясь головой вниз над желтым тротуаром из песчаника, который виднелся в шести метрах ниже. Руки у Вангли уже начинали уставать.

— Хороший у тебя магазин, потолки высокие, для того, чтобы гетербагам было удобно проходить, строил? — Держать ригельвандца на вытянутых руках было тяжеловато, потому Фредерик прижал локти к бокам, заодно стукнув барыгу о стену его же магазина, — Ты скорее всего, не умрешь. Но Канцелярия конфискует у тебя все имущество, так что вряд ли ты сумеешь вылечиться, будешь доживать свой век в Квартале Отбросов, валяясь в грязи и умоляя о милостыне.

— Прошу вас, сеньор! Я, правда, действительно ничего не знаю! Клянусь могилой жены. Вы взяли не того! — Страх и горе в голосе ригельвандца были столь глубоки, что Вангли почти ему поверил.

— Ну хорошо. — Тощее тело шлепнулось на плоскую крышу. — Но если ты мне наврал, я вернусь. Учти. Я скоро так или иначе поймаю демонолога, и если он назовет твое имя, — подкованный сапог наступил ригельвандцу в район промежности, — Я вернусь. — Сухие от зноя губы расползлись в зловещей улыбке.

Ночь. Густая тропическая ночь опускалась на город. Черный рынок освещали факелы и расположенные на перекрестках колдовские фонари, сиявшие мертвым, недобрым зеленым светом. Ночью на эти улицы — полные остовов уснувших палаток, аляповатых домов и храпящих под полосатыми одеялами торговцев чудесами, не имеющих собственного угла, выходили, плоть от плоти ночи — грабители, убийцы, воры высматривавшие богатые дома, и нередкие в городе чудовища — нежить и нечисть. А так же облаченные в черные халаты, золотые шишаки обмотанные тканью и крепкие чешуйчатые доспехи, вооруженные старомодно — копьями и кривыми саблями — стражники, служившие Султану Черного рынка. Много более опытные и смелые воины, чем колониальная пехота Шваркаса, и лучше оплачиваемые к тому же.

Один такой дозор из трех стражников как раз прогрохотал сапогами по мостовой из песчаника, неподалеку от магазина Маттоли Ризичини. В свете факелов, когда шаги умолкли, показалось бледное, изможденное лицо ригельвандца. Он, крадучись, выбрался из-за окованной двери своего заведения и осмотрелся.

Улица была пустынна, легкий ветерок нес облачка песка и разбивался в запутанных лабиринтах проулков Черного рынка. Несколько факелов, укрепленных на стенах соседних домов — в тщетной надежде отпугнуть грабителей, давали неясный, плодящий тысячи теней, свет. Почти пустынна — вниз по улице, в тени покинутого навеса расположился, вытянув тощие, покрытые язвами ноги мальчишка-нищий. Маттоли узнал его — это был Фарах. В свои четырнадцать парень стал уже законченным наркоманом, он и сейчас не выпускал изо рта трубку с опиумом, бледно светящуюся во тьме навеса.

Поняв, что никого, кроме нищего, на улице нет, ригельвандец, то и дело оглядываясь, словно мелкий зверек, забредший в незнакомый лес, двинулся по темным, плохо освещенным улицам.

— Чем больше деталей, тем больше золота, — Сладковатый и казавшийся едким, дым из опиумной трубки раздражал Фредерика.

— Он добрался до серого дома на улице масленок, она так называется, потому что ее освещают маслеными лампами, — Говорил нищий, усталым, тягучим голосом, у него во рту не хватало половины зубов, а вторая половина гнила и воняла, — Его пустили, долго было тихо, я успел даже вздремнуть, потом дверь отворилась, он вышел, пошел домой.