— Устал, за четверть часа?! — Драгун расхохотался, — Эй, кто-нибудь дайте месье де Мелонье снаряд.

— Истинный эффект производит только тренировка, максимально приближенная к реальности, — Поэт брезгливо осмотрел поданный ему слугой затупленный тренировочный палаш, — Как насчет боя, действительно разогревающего кровь? — Он свистнул и из-под навеса выскочил один из его доверенных слуг, больше похожий на наемника, с двумя боевыми тяжелыми шпагами в руках. Поэт собирался преподать военному действительно очень болезненный, надолго запоминающийся урок. Или даже больше.

— Извольте, — Лейтенант глубоко поклонился, — Главное не пораньтесь, надеюсь, вы знаете за какой конец держать эту штуку. — Он принял от слуги шпагу и пару раз взмахнул ею, проверяя баланс.

Надменный тон, насмешки, пренебрежение, — де Мелонье привык философки относиться к таким вещам: обычно было достаточно попросить Бенедикта, и проблема решалась. Поэт был незлобив, но горд. Однако, в этот раз насмешки именно этого человека вызывали в поэте жажду убийства, или хотя бы желание преподать урок вреда заносчивости.

Без лишних слов Алан, проигнорировав шпильку, вышел на дистанцию напротив оппонента и, встав в исходную, отсалютовал драгуну клинком.

Последовавшая схватка показала, что поэт не был простым хвастуном, он видел схватку де Рано и Дирком де Кабестэ, и быстро приноровился к тактике противника. Избрав быстрый темп, де Мелонье изматывал противника маневренным боем финтами и переводами, не позволяя противнику проводить батманы, и не давая сильному драгуну ослабить себя изматывающей борьбой в захватах клинков. Легкий и быстрый Алан не видел трудности использовать выпады и флеши, с последующими уклонениями, что так же выбивало из колеи привыкшего рубить, а не колоть, драгуна.

Бой закончился через десять минут, при том неожиданно — запутанный хитрой тактикой поэта, де Рано принял финт за удар и попытавшись провести батман позволил противнику сделать перевод острия шпаги, блеснувшей на солнце, ненадолго выступившем среди туч, завершившийся серьезным уколом во внутренний нижний сектор.

Проще говоря, в бок бедного коронного лейтенанта на ладонь вошел клинок поэта. Алая рубаха скрыла капли крови, но урон был очевиден, к тому же де Мелонье поступил неблаговидно — он, выгнув кисть, развернул клинок в ране и вырвал, будто это была дуэль, а не тренировочный поединок.

— Я посрамлен, — Скривившись от боли, де Рано перехватил свою шпагу за острие, демонстрируя свое поражение, — Признаю ваше превосходство, мэтр де Мелонье. — Внутренне он был доволен, платный любовник явно захватил наживку.

— Это было несложно, — Холодно ответил ученый, бросил оружие слуге и быстро пошагал обратно внутрь замка графини де Никкори-Сато, на ходу застегивая плащ, фактически вырванный из рук прислуги. Алан был удовлетворен, пока. Его навыки, ежедневно оттачиваемые при помощи норманита, внушали надежду. Надежду на уверенную победу. Если только поэт соберется вызвать на дуэль увальня-драгуна, он, несомненно, сможет поступить с противником как пожелает. Он пока не решил как именно — случайно кастрировать, изуродовать боевую руку, чтоб он не смог держать ничего тяжелее ложки, отрезать ему нос, повыбивать зубы, или свалить гада на землю и поразить в самый анус. В одном поэт был уверен — дуэль будет, будет наверняка и с предрешенным исходом. Но пока он желал еще немного понаблюдать за противником, ожидая смертельной ошибки, чтобы де Мелонье мог предстать в самом выгодном свете при победе. Мысли о скорой, но неминуемой расправе грели душу ученого в этот дождливый день.

Поднявшись на галерею, он поравнялся с норманитом, ожидавшим Алана, поэт заговорил, и в голосе его читалось как раздражение, так и самодовольство:

— Буффон, правда пару раз он чуть было не загнал меня, — За спиной у аристократа Антуан де Рано при помощи друзей — Дирка де Кабестэ и Торна де Шальгари, зажимая рану руками проследовал в замок, призывая непечатными словами…врача.

— Есть в нем что-то подозрительное. Он сражался в полную силу, — Норманит был задумчив, а голос холоден и вкрадчив, — Но создалось впечатление, что такой стиль ему совершенно непривычен, и я говорю не о перемене палаша на шпагу.

— Привычен или нет, теперь я уверен, что при необходимости легко его одолею! — Бравада хлестала у де Мелонье из ушей.

— Ты удовлетворен? — Священник был сдержан. Он не разделял энтузиазма подопечного, частично от того, что подозревал в чем-то де Рано, частично от того, что не слишком плохо относился к драгуну.

— Вполне!

— Тогда идем ужинать.

Любое противостояние имеет свое разрешение. Когда конфликт имеет больше двух сторон, финал может иметь самое драматическое воплощение. Великой битвы, если это война, или же скандала, если речь идет о двух весьма чувственных дамах, имеющих виды на одну особь мужского пола. В данном случае финал наступил в конце фиратонакреша, когда за окнами лил ледяной дождь, а черные тучи закрыли небо сплошной зловещей пеленой, освещаемые лишь сполохами слепящих молний.

В замке графини де Никкори-Сато, впрочем, было тепло и сухо. В четырех каминах большой приемной залы жарко горел огонь. А в центре был установлен подиум, оттуда благородные гости графини сегодня делились с блистающей публикой сокровенным таинством, рожденным в их душах и сердцах. Проще говоря, графиня устроила поэтический вечер.

Сама хозяйка сидела в глубоком кресле на возвышении, а рядом в таком же, с резьбой, демонстрирующей батальные сцены, находился маркиз де Шаронье, покинутый любовницей и проявляющий с некоторых пор много внимания своей любезной соседке.

Ближе к подиуму расположились столики, облюбованные в основном молодежью, а так же теми из немногочисленных стариков и людей среднего возраста с территорий графства и маркизата, кто был не чужд высокого искусства поэзии. Меж столиков сновали слуги с напитками и закусками для цвета провинциальной аристократии, а в нишах под стенами по периметру зала играли музыканты. Пока не выходил очередной благородный поэт, они играли довольно громко — чтобы заглушать казусы благородного собрания типа громких разговоров о политике, чавканья, рыганья и производства ветров.

Первым выступал Дирк де Кабестэ, зачитывая поэму о подвигах и ратной славе, на удивление нудную и невыразительную для столь благодатной тематики.

Во время выступления шевалье-дуэлянта Аделаида де Тиш развлекала своего кавалера Антуана де Рано пляской на столике небольших человекообразных фигурок, собравшихся из драгоценных камней метрессы, управляемых силой магии, в виде зеленого луча, исходящего на них через крупный бриллиант на указательном пальце. Драгун источал восторги и комплименты. За этой сценой, комкая салфетку, наблюдала Лили Бартолла де Мелонье, сопровождаемая братом, отдыхающим от амурных похождений.

Следующим выступал, заикаясь и бледнея, книгочей Алекс де Гизари, демонстрируя оду, прославляющую естественные науки, весьма искусную с точки зрения техники исполнения, но, к сожалению, полностью лишенную души и вдохновения.

Совершенно не увлеченная происходящим на подиуме, облаченная в кожу, бархат и шелка Жанетта де Пуатье, прихрамывая, подошла к стоявшему в тени у стены Бенедикту, так же скучавшему:

— Брат мой, приветствую тебя. Прости что беспокою, однако собранье сие не радует душу мою. Тоскою вирши душ благородных, но бездуховных, в сердце отдаются, и вижу я на челе твоем такую же печаль о развлечениях мирских. — Окликнула она голосом кротким, но твердым, полным ненадуманных эмоций норманита.

— Истинно, сестра моя, — В голосе Бенедикта в кои-то веки проскользнул интерес. Поэты и мрачный де Мелонье надоели ему до чертиков.

— Прошу, составь мне компанию этим вечером, месяца нечистого, сопроводи прочь из залы сей, я же взамен поведаю тебе о том, как ведьму зловредную в сих местах изловила. — О норманите напомнил Жанетте некоторое время назад де Рано. С тех пор, охотница на ведьм, не лишенная стремления к простому женскому счастью, к тому же считающая, что заслуживает награды за свершенный подвиг, присматривалась к боевому монаху. А прошлым вечером, опять же из беседы с Антуаном, узнала, что поступит к взаимной пользе, если займет норманита разговором этим вечером и возможно ночью. Де Рано так же сообщил, что знаком с Вульфштайном, и тот готов забыть о долге жизни за небольшую эту услугу. Жанетту не волновал долг жизни, но волновал Бенедикт. А с лейтенантом о его темных знакомствах она собиралась подробно побеседовать уже на следующее утро. Вульфштайн, хоть и спас ей жизнь, но был все же очень уж загадочен для человека без грехов.