Отец, высадив всех своих пассажиров, отгонял машину куда-нибудь в укромное место под тень берез и вместе с нами приступал к работе. У него уставали руки от руля без гидроусилителя при езде по извилистой грунтовке с непрерывными переключениями передач, но я не помню, чтобы он когда-нибудь отдыхал после дороги перед тем, как взять лопату или тяпку. Когда мы с братом были еще маленькими и не выдерживали работы наравне со взрослыми, то нас отпускали побегать по горкам-холмам рядом с полем. Горки были крутые, иногда, чтобы на них забраться, приходилось ползти на четвереньках, хватаясь за кусты или крепкие стебли высокой травы. Было много цветов. Самых разных, ярких и крупных. Почему-то там они, хорошо знакомые нам и по собственному лесу, были ярче и крупнее. Это были и оранжевые жарки (там их называли «огоньки»), и дикие ирисы, и огромные лилии, и множество не таких ярких, но не менее красивых других цветов. Букеты не рвали, потому что довезти цветы до дома получалось редко. Но вот клубники в июле собирали много и не всегда съедали ягоду сразу, а немного набирали и домой. Эта полевая ягода была душиста и горяча от степного солнца.

Поездка на картошку занимала всегда весь день полностью. Отец возвращался домой еще позднее нас. Он уставал в такие дни особенно, но никогда не жаловался, не сетовал, что опять куда-то везти людей, а наоборот, всегда радовался таким поездкам. За них, естественно, ничего не доплачивали, не всегда даже говорили и спасибо. Это считалось само собой разумеющимся.

Другими поездками коллективом были вылазки за ягодой. Обычно их случалось две-три за лето. Обязательной была поездка в горы за полевой дикой клубникой в сторону Красногорска, где ягоды было, как отец говорил, «лопатой в мешок нагребать», она была сладкая, даже еще не покрасневшая, уже и не зеленая, а белесая, но ужасно душистая. Ягоду собирали весь день на солнцепеке, и потому нас, детей, туда брали редко. Отец выезд за клубникой любил больше всего, потому что ягоду он сам почти не собирал, для него это был отдых в тишине на природе. Обычно народ врассыпную уходил далеко от машины, а он один оставался рядом с грузовиком, дальше немногих шагов от нее не удалялся. Он скрывался под кузовом от солнца, дремал, а когда становилось скучно, то тоже рвал ягоду рядом, вглядываясь в далекие горы. Ягоды привозили много, обычно пару ведер, потом сушили и делали из нее самое душистое варенье на зиму. Но мама всегда говорила, что «она меньше других набрала, а вот С. или М. по четыре ведра “нахватали”». Она не завидовала, а просто смеялась и радовалась.

Другими поездками были далекие вылазки за брусникой, черникой или голубикой в обширные сосновые леса в сторону Борового или Соколово. Ездили за этой ягодой не каждый сезон, а только когда были сведения, что ягоды много. Отличались эти путешествия тем, что значительная часть пути была по плохим и путаным лесным дорогам, где нужно было не только добраться до ягодного места, которое еще не обобрали местные, но и найти потом дорогу назад. В лесу школьный народ уже далеко от машины не удалялся, крутились вокруг, перекликиваясь, чтобы не заблудиться. Да и собирались в обратный путь гораздо быстрее, чем когда рвали ягоду в поле. Отец такую ягоду не собирал, а рядом с машиной обычно находил сколько-нибудь грибов: подберезовиков или белых. Именно такие грибы он единственно признавал и называл их «настоящие». Так, из поездок за брусникой мама привозила ягоду, а отец – грибы.

Ездили и за красной смородиной – дикой, ужасно кислой ягодой, что росла в горах прямо на скалах. Кажется, это тоже было обязательной ежегодной поездкой всех желающих работников школы. Желание отца, конечно же, никто не спрашивал, но ему поездка в горы нравилась и ездил за смородиной он тоже с удовольствием. Мама за смородиной ездила не всегда, боялась лазить по камням, поэтому из поездок за «кислицей», как ее иногда называли, отец порой возвращался без ягоды или с маленьким лишь бидончиком рубиновых горошин.

Отдельными и нерегулярными были еще множество всяких коллективных поездок за клюквой, костяникой, на рыбалку (тут только мужчины, да и то только избранные, свои), за вениками, и… мало ли еще зачем. А вот просто так на природу, куда-нибудь в горы или на Телецкое озеро, например, коллективом не ездили. Народ был практичный, без пользы и причины от дома далеко не отлучался. Просто на природу отец любил ездить сам, с нами – семьей – или с кем-то из близких друзей.

То, что у отца золотые руки, было известно всем. Он мог сделать почти все, хотя и не за все брался и, конечно, не одинаково во всем разбирался. Особенно виртуозно он обращался с деревом, владея инструментом с детства, когда часами про водил время в столярке своего деда, которого считал своим главным учителем. Столярничал и плотничал он профессионально и очень любил эту работу. Вся мебель дома от табуреток, столов, шкафов, этажерок, тумбочек и до диванов, была сделана его руками. Он любил дарить знакомым что- нибудь из мебели или домашней утвари. Сделанная им мебель была не просто функциональна и обычного стандартного вида, а всегда имела индивидуальность в виде украшений, секретов, точеных элементов или выжженных узоров. Узоры и рисунки он собирал отовсюду, но и сам сочинял их, может быть, и не всегда удачные, но всегда вписывающиеся в общий концепт его работы. В конце жизни он занялся еще и резьбой по дереву, и этим наслаждался, зачастую просиживая целые ночи над досками из кедра или липы, а наутро шел на уроки в школу.

Если с деревянными работами было понятно, да и со знанием механизмов, машин, станков и прочим железом тоже, то вот чего я совершенно не мог понять, так это откуда он разбирался в электронике. Не в той, правда, электронике, что сейчас, а в той, советской, годов до 90-х. Дома до сих пор во всех углах и старых ящиках попадаются разномастные радиолампы, трансформаторы, конденсаторы и прочие радиодетали. Ему без конца приносили телевизоры, приемники, громоздкие магнитофоны, пылесосы, скороварки и прочие порой непонятные, хитроумные бытовые штуковины. Он никому не отказывал, брался за работу, порой не на шутку ругаясь, но всегда справлялся с задачей. За работу он никогда не брал денег. В принципе. Нисколько и никогда. Если кто-то деньги пытался по-хитрому все равно ему всучить, он всегда возвращал их и старался потом больше с этими людьми не связываться. Конечно, иногда его благодарили каким-нибудь другим способом, например, испеченным вкусным пирогом, только что выловленным тайменем или стерлядкой, против этого он не возражал.

Когда отца не стало, то часть его славы мастера-умельца пала и на меня совершенно незаслуженно, неоправданно. Несколько раз, когда я находился дома в отпуске, к маме приносили что-нибудь починить: «Пусть Коля посмотрит…». Соседка по двору врач-фронтовик Нина Александровна принесла свою «чудо-печку», которую отец чинил бессчетное количество раз и все смеялся, что с закрытыми глазами может рассказать о всех ее царапинах: «Только Тычинский мог мою «чуду» отремонтировать, ему доверяла. Теперь, Коля, тебе доверяю, ты сделаешь…». Отказать нельзя, не поверят, что не умею. Сам не знаю, каким чудом, починил это «чудо». Еще был случай, уже через десяток лет как отца не было, когда сосед, его ровесник и приятель, попросил «зайти посмотреть телевизор», в смысле починить, «тебе же раз плюнуть…». И не черно-белый советский, а уже относительно новый цветной. Для меня, хоть и инженера, но совсем в иной области, телевизор, что старый, что новый – темный лес и ящик с фокусами. Однако сказать, что не умею, не понимаю, не возьмусь, невозможно – и не поверят, и обидятся. Взял индикаторную отвертку, зачем-то паяльник, плоскогубцы, и с серьезным видом пришел к соседу. Телевизор не показывал совсем. Снял заднюю крышку, это я умею, собрал внутри паутину и стал тыкать отверткой куда попало. Вынул несколько панелей, почистил контакты и воткнул их на место. Когда привернул заднюю крышку и, ожидая очевидного результата, включил телевизор, то снова произошло чудо – телевизор заработал. Думаю, что это оттуда моими руками, а может, и вовсе не пользуясь ими, не дал мне пасть в глазах его бывших друзей он, мой отец.