– Всё на свете!– Довольный своей речью он сделал глубокий глоток из подорожной фляги.

Бортник замолчал, переваривая услышанное, блуждая, как в лабиринте в косноязычных изъяснениях странствующего монаха. Затем неуверенно спросил.– Так, что же нам делать предуховный Унцио?

– Поститься и, не переставая молиться! Почаще падать на колени и биться об пол до исступления головой! Дабы Мирус услышал нашу мольбу и сжалился.

Видя кислую мину бортника, Унцио схватился за знак и потряс им. – Был, мне знак свыше дан, чтобы я отправился в путь по весям и городам, неся слово Мируса. Спасая души грешников от мерзкого болота дракуса!

– Ух, ты!– Рино живо заинтересовался последней фразой своего попутчика, в отличие от предыдущей к своей голове он относился очень бережно и внимательно.

–Вам отче действительно сам Мирус явился?– он, аж подпрыгнул на месте от мысли, что вот так запросто можно общаться с великим богом.

– Не совсем…– слегка смутился Унцио.– Сон вещий был послан мне. Зов вошёл в душу мою. (На самом деле всё было несколько, не так, как рассказывал брат Унцио. Священнослужителям присуща черта несколько, преувеличить, приукрасить обстоятельства связанные с верой, работа такая у них. Хотя на счёт сна он тут совсем не приврал. Ему на самом же деле, приснился яркий, необычный сон, где громогласный голос требовал от него что-то, чего он никак не мог разобрать, отчего беспокойно ворочался и стонал, мечась в своей постели как в горячке. Да и как могло быть по-другому после выпитого в честь праздника святого мученика Карбункулса целого бочонка освящённой скрутиловки. Пробудившись от удара об каменный пол, на который несчастный сверзился с кровати, Унуио поднял на ноги весь монастырь, вопя и сыпя проклятия на голову дракуса и его сатрапов изготовляющих такую некачественную продукцию, что не иначе, как из испражнении нечистого берётся. Понятное дело эдакое громогласное возмущение не нашло полного понимания со стороны собратьев по вере, если принять во внимание их не совсем бодрое состояние после празднества. Особенно его вопли возмутили настоятеля преподобного Гунтера Обливакуса, который прошлым вечером проявил наибольшее рвение в усладе памяти Карбунклуса и как следствие наибольше был подвержен головным болям, посланными, как всем известно, праведным людям коварным дракусом. Гунтер в глубине души давно хотел избавиться от прожорливого, вечно путающего под ногами монаха и тут, как раз представился подходящий случай. «Тебе выпала большая честь от самого Величественного Мируса!» – вещал он проникновенно, повязав на лысую голову тряпку пропитанную уксусом, чтобы хоть как-то унять боль внутри её.-«За, многодневные молитвы и добрые дела ты удостоен великой чести быть избранником Его! Его посланником! На твои плечи возлагается великая миссия спасти заблудшие души грешников, открыть им глаза, явив чудо спасения! Иди и глаголь всему миру истину, открывшуюся тебе по воле Мируса! Его слово! Иди же и пусть да вера станет верным поводырём твоим! Я тебя благословляю!». Сразу же за этими словами, без всяких прочих процедур и подготовок, дверцы монастыря закрылись перед самым носом ошарашенного Унция. Правда, через миг дверца, вновь приоткрылась, ровно на столько чтобы рука прислужника протянула ему жиденькую котомку и поспешно захлопнула створку. Так, нежданно-негаданно, начался священный поход странствующего монаха Унция против грешников, осквернителей вечной славы Мируса).

– Я даже не могу вообразить, что вы чувствовали в этот момент пресвятой Унцио.– Блаженно закатив глаза, трепетно произнёс бортник, не видя ничего пред собой.

Носитель праведности Мируса пригладил бороду рукой, он и сам затруднялся ответить, что он ощущал, ворочаясь на твёрдой лежанке, сжавшие голову тиски и сухость во рту не в счёт.

– Благодатный голос возжёг во мне страсть истинной веры, указав верный путь.– Более себя, убеждая, нежели сообщая спутнику, произнёс Унцио.– Я исполнился святым словом и должен теперь излить его на голову каждой заблудшей души.

– Излить? Это как?– искренне не поняв попытался прояснить Рино.

Откровенно говоря, Унцио сам не знал, и не понимал как это? Для него вообще в новинку было заниматься, тем, чем сейчас он пытался заниматься. Куда привычнее для него была метла, вёдра, швабра на худой конец ночное бдение у жертвенного алтаря с освещённым сосудом скрутиловки под сутаной.

Вспомнив про былое, он потянулся к фляге, сделав огромный глоток, словно ища в нём ответ на мучивший его вопрос, и он таки нашёлся.

– Рино,– выдохнул он, жалея, что нет под рукой соленого огурца или на худой конец маринованного грибочка,– вот скажи мне, к примеру, ты скрутиловку пьёшь?– пребывая явно не в своей тарелке, поборник святости предпринял попытку встать на более-менее устойчивую для него почву.

– Бывает, иногда,– немного помявшись, выдавил из себя бортник, тут же быстро добавив,– но только во славу Мируса!

– Хорошо, я рад, что ничего человеческое тебе не чуждо, а стало быть, и божье, раз Мирус сотворил нас всех. Так вот, теперь представь, что скрутиловка, это слово божье, такое же крепкое, хорошо выдержанное и…

– Пьянящее?– внезапно перебил Унцио бортник.

– Рино! Побойся Мируса! Не богохульствуй!– монах схватился за свой звездунок, будто хотел огреть им посмевшего осквернить его речи грешника.

– Простите нижайше, святой Унцио, дракус видать попутал ляпнуть…

– Ты прав, без его участия тут не обошлось,– постепенно успокаиваясь, произнёс монах, продолжая неспешно излагать свои соображения.– Так, вот представь, что внутрь тебя изливается сия насыщенная благословением влага, и ты пьёшь её, впитывая каждой частичкой своего тела этот божественней нектар. Ты преисполняешься истинной, словно, он за озирался по сторонам, точно ища поддержки от кого-то невидимого. Его взгляд упал на бочки в телеге, – словно дубовый бочонок с мёдом.

– Первой качки, должно быть? Майским не иначе?– уже профессиональную заинтересованность проявил пасечник и бортник в одном лице.

– На вроде того.– Не стал отрицать Унцио, совершенно не понимая, о чем толкует Рино, но интуитивно чувствуя, что о чем-то хорошем и стоящем.

– Первый мёд самый лучший, уж я в этом знаю толк.– Со знанием дела протянул бортник. И тут же заслужил.

– Дурень ты! Причём тут мёд, я тебе же ме-та-рво–зоо-фически поясняю,– выговорил с трудом монах сложное и до конца ему самому не ясное слово. Но заезжавший, как-то с пастырским визитом в их монастырь епископ Бухляндский частенько вставлял это словечко в диалогах с Обливакусом и Унцио взял на вооружение столь значимое слово.

– А, енто другое дело. Как же, мерзатически, понятное дело, знамо, эт полезная штука…

Пошёл сразу на попятную Рино не рискуя более донимать своими неразумными вопросами «мессителя», как он, про себя называл Унцио.

Путники замолчали, думая каждый о своем. Странствующий ныне монах припомнил ломящиеся от всевозможных яств столы, накрытые в честь епископа, а Рино улики с любовью расставленные на цветущем лугу.

Дорога взяла под уклон, и мерин прибавил прыти, будто вспомнив молодые годы. Вот только, хватило её ровно на полверсты, аккурат, перед узеньким выгнутым на подобии арки мостиком, венчающим серебристую речку он замер недовольно фыркая.

– Это Паси?– проявляя географическую осведомленность, поинтересовался Унцио.

– Как есть она родимая. Бежит, аж до самых варварских краёв, будь не к вечеру помянуты дракусовы дети.– Рино осенил себя святым знаком и на всякий случай незаметно плюнул через плечо. Затем, кряхтя слез с телеги, и вперевалочку подошёл к мерину. – Не люблю я этих мест,– тихо произнёс он, беря под уздцы уставшую за долгий дневной переход скотину и подталкивая ее к мосту.

– Это от чего же?– поинтересовался странствующий монах, который вообще не любил все места, где не было что выпить и плотно набить желудок.

– Да, напасти тут частенько приключаются всякие. Разбойничьи шайки облюбовали эти края. Не дают спокойного жития людям.