Из цикла «Дилетанские детективы»

Этот рассказ я буду вести от первого лица, так, что представлюсь сразу – Кузнецова Елена Николаевна, старший научный сотрудник, кандидат биологических наук.

Всё это произошло, когда наша лаборатория, как это принято говорить, стояла на пороге одного из величайших открытий современности. Так как над этой проблемой работали лучшие умы во многих странах мира, и мы лишь по счастливой случайности оказались немного впереди остальных, все работы лаборатории были тщательно засекречены. В наш лабораторный отсек можно было входить только по специальному допуску, который, помимо сотрудников лаборатории, был только у директора Института –Александра Анатольевича Попова и у главного секретчика – Владимира Евгеньевича Коршунова.

Штат лаборатории состоял из девяти человек: руководителя лаборатории, профессора Павла Петровича Волкова, двух старших научных сотрудников – доктора биологических наук Игоря Алексеевича Младова и меня, научного сотрудника Геннадия Андреевича Иванчикова, трёх МНСов – Анны Жариковой, Марии Коротковой и Ивана Горелого, да двух лаборантов – почтеннейшей Зинаиды Владимировны, и Аллочки.

Когда мы вышли на последний этап работы, и нас, из соображений секретности, заставили держать лабораторных животных в нашем же лабораторном отсеке, я уговорила Павла Петровича зачислить в штат лаборатории сотрудника вивария Мишеньку.

Честно говоря, я имела тут свой небольшой шкурный интерес. Мишенька и его родители жили со мной на одной лестничной площадке. Мне были симпатичны эти люди. Мишенька страдал синдромом Дауна. Сколько сил и терпения затратили его родители, чтобы социализировать сына. Как они гордились тем, что Мишеньку приняли на работу в такой серьёзный институт, а если парнишка будет отмечен, как один из участников нашей разработки, хотя бы грамотой, то родители будут просто на седьмом небе от счастья.

Мишенька мне нравился. Несмотря на свой недуг, он был очень приветливым, аккуратным и исполнительным. И главное, очень любил животных, и замечательно за ними ухаживал.

Я прошу прощения за столь длинную преамбулу, но, боюсь, иначе не смогла бы вас ввести в курс дела. Просто дело в том, что меня зовут Елена Николаевна, а не Антон Павлович, и краткость изложения мне не свойственна. Скорее напротив, я страдаю излишней дотошностью, доходящей порой до откровенного занудства.

Итак, мы вышли в своей работе на «финишную прямую». Мы провели множество экспериментов in vitro¹ и in vivo², и начальство уже поторапливало Волкова, однако профессор, решил поставить ещё несколько узко направленных контрольных опытов, чтобы иметь возможность смоделировать отдалённые результаты действия препарата на организм.

И вдруг, произошло нечто совершенно необъяснимое. Все экспериментальные животные в группе «А» в одно недоброе утро внезапно были обнаружены погибшими. Едва Павлу Петровичу доложили об этом, как у бедняги случился инсульт.

Из соображений секретности (будь она неладна!), профессора, после оказания первой необходимой медицинской помощи было решено не помещать в стационар, а лечить дома под наблюдением нашего институтского врача и секретчика Коршунова.

Уход за профессором возлагался на плечи женской части работников лаборатории, потому, как всем известно, что если мужчина не профессиональный медик, то в уходе за больным от него никакой пользы, кроме вреда. Ночные дежурства взяла на себя, за определённую плату, разумеется, супруга Коршунова, по прозвищу Кагебесса. Единственная из нас, к слову сказать, профессиональная медсестра.

Первой на дежурство заступила Мария Короткова, потом её должна была сменить Аллочка, а я сразу занялась выяснением причин массовой гибели лабораторных животных.

Впрочем, долгой экспертизы не понадобилось. Бедные лабораторные мыши были отравлены мышьяком, причём отрава была добавлена в поилки и кормушки в таких количествах, что могла уморить не только мышей, но и существ куда более крупных, включая человека.

Поэтому уже на следующий день, оформив должным образом результаты экспертизы, я в обед отправилась в фермерский магазин, где Павел Петрович, большой любитель молочных продуктов, всегда закупался, справедливо полагая, что коровье молоко – это только то, что надоили у живой коровы, а вовсе не продукт хитроумного лабораторного синтеза.

Приобретя нужные продукты, я на полчаса заглянула в лабораторию, чтобы дать задание Аллочке, пришедшей на работу к обеду после вчерашнего вечернего дежурства, и отправилась к Волкову на смену дежурившей там с самого утра Анне Жариковой.

Едва я вошла в прихожую, как ко мне с требовательным мяуканьем выскочили профессорские любимцы: кот Жмур и кошка Абсцисса. Не знаю, что сподвигло покойную жену профессора мою институтскую подругу Сонечку, назвать своих животных такими странными именами, но их звали именно так. С Абсциссой и Жмуром мы были знакомы уже более десяти лет, и теперь зверушки мне явно жаловались на болезнь хозяина, на присутствие в доме посторонних и на отсутствие в кормушках молока.

– Как Павел Петрович? – Спросила я, раздеваясь в прихожей.

– Пока без изменений, – ответила Анна, – доктор приезжал два раза, капельницу ставил, уколы делал, директор заглядывал, а Коршунов и сейчас здесь.

Из комнаты вышел наш главный секретчик и вместо приветствия спросил:

– Елена Николаевна, сможете унять кошаков? А то постоянно орут, то вместе, то по очереди.

– Да, Владимир Евгеньевич, сейчас я руки помою, молочка им налью, и они успокоятся.

А дальше произошло ужасное.

Едва Жмур, всегда отличавшийся неумеренной прожорливостью, жадно выхлебал молоко, он действительно успокоился, причём навсегда, а у Абсциссы, с меньшей жадностью, накинувшейся на еду, начались судороги, свидетельствующие о сильном отравлении.

Коршунов и Анна смотрели то на меня, то на животных с нескрываемым ужасом. Кажется, они заподозрили меня в покушении на жизнь профессора Волкова, молоко-то предназначалось в основном ему.

Ладно, с подозрениями разберёмся потом.

Абсциссу удалось откачать. Я сделала ей промывание желудка и поставила капельницу, потом собрав всё, что могло вызвать отравление животных и, упаковав трупик Жмура, вызвала такси и помчалась в лабораторию, пообещав Анне прислать ей кого-нибудь на смену.

Но неприятности, отпущенные на сегодняшний день, всё не кончались. По непонятной причине институтский лифт, на котором я поднималась в наш отсек, вышел из строя, и мне пришлось провести в его кабине без малого час. В лифте мобильная связь почти не работает, и я билась, как муха об стекло, пока меня не обнаружили.

А когда меня, наконец, вызволили, Коршунов, умудрившийся оказаться в лаборатории раньше меня, сообщил мне, что Мишенька пятнадцать минут назад выбросился из окна нашего лабораторного отсека с шестого этажа.

– Видимо вашего протеже, Елена Николаевна, совесть замучила за погубленный опыт, и болезнь профессора.

Я прижалась лбом к ледяной дверце лифта. Бедный Мишенька! В самоубийство несчастного мальчика-дауна я не поверила ни на минуту, но у кого могла подняться рука на него, я не могла даже предположить.

В довершение ко всему, когда я услышала про гибель Мишеньки, сумки с пробами отравленного молока выпали у меня из рук. Молоко разлилось, и теперь пытаться определить в нём что-то, кроме грязи с пола, на мой взгляд, было просто невозможно.

Коршунов кривовато усмехнулся, полагая, что я уничтожила пробы нарочно.

Я теперь становилась подозреваемой номер один. Все сотрудники просто шарахались от меня, уверенные, что это я страшная отравительница, и сейчас поубиваю тут вообще всех, к бесу.

Вскоре появились наш директор и полицейские. Коршунов метнулся к старшему группы и что-то зашептал ему на ухо, кивая в мою сторону. Наверно, предлагая меня тут же взять под стражу и заковать в наручники.

Но полицейский брезгливо отстранился от нашего секретчика, и громко сказал, что и у него, следователя Мосина, а также у оперативников и экспертов достаточно высокая квалификация, чтобы во всём разобраться самостоятельно.