После того, как я снова оказался в наполненной жизнью квартире, меня охватило ощущение всеобщего помешательства. Димка еле сдержался, чтобы не разбить мне лицо. Зря сдержался. Я курил. Дрожь поселилась в груди. Пытался улыбаться, сказал, что хотел просто пошутить. И даже на миг не сомневался в том, что не прыгну. Я-то знал, что на самом деле сомневался. Еще как! Ведь я был пьян, а это многое значит. Описывать опьянение нелегко. Слова, как их не складывай, непреодолимо трезвы, а я бывал пьян. И в этом состоянии существовал, изменял своим бытием мир, делал это так, как не сделал бы трезвым. Донести это состояние словесными конструкциями невероятно сложно, или вовсе невозможно. Пытаешься передать туман в голове, чистоту эмоций, нелепость поступков и слов, но все это разбивается вдребезги о трезвость черных букв, складывающихся в слова, а потом в предложения. И прочитывая написанное, поражаешься, насколько ты далек от того своего состояния и как же чертовски сложно адекватно понять неадекватность.
«Подруга», которой я хотел показать смерть, старалась больше не смотреть в стекло моих глаз. И в последующие наши с ней встречи делала это лишь украдкой. Я же усвоил урок, что смерть – не игрушка. И что не стоит лишний раз искушать ее.
Сюрреализм
В комнате господствовала душная ночь. Вера крепко спала рядом. Я долго не мог заснуть. Несколько раз вставал, чтобы размять вялые ноги и покурить. Бессонные сигареты. Это когда сидишь на твердом табурете, видишь свое взъерошено-помятое отражение, живущее в темном зеркале ночного, горящего чужими огоньками окна. Вокруг тишина, лишь уютно-домашний шум закипающего на плите чайника. И дым… дым… дым… Смятый окурок… Черный чай наполнил стакан на треть. И снова дым… Пора спать. Завтра ранний подъем. Возвращаюсь к дивану, к спящей на нем без меня Вере. Как можно осторожней я улегся на край. Потревоженная Вера недовольно отвернулась к стене, пробормотав что-то несвязное в своем сонном небытии. Я неподвижно лежал на спине. Глубоко дышал. Пытался разогнать неуемные мысли. Мысли, словно люди в «желтом доме» моей головы. Одни спят без задних ног (как будто бывают передние), другие – бодрствуют, разговаривают сами с собой, бредят, носятся обезумевшие с разинутыми ртами, орут друг на друга и ругаются матом. Как главврач в больнице для душевнобольных, я обхожу палату за палатой, в которых беснуются мои мысли. Так я пытался уснуть. И вдруг я ощутил себя спящим. Странно спящим. Я осознаю себя, навзничь лежащим рядом с Верой в душной комнате, закутанным в саван благоухающего постельного белья, но я при всем этом сплю. Как такое может быть? Меня охватил ужас! Когда ты спишь, то погружаешься в сон и больше не владеешь собой. Хотя иногда во сне можешь усилием воли заставить себя проснуться. Редко, но так бывает. В этот раз со мной происходило нечто другое. Я не сплю и при этом сплю. Я застрял между сном и явью. Я понимаю, что лежу рядом со своей Верой. Она спит и ничего не подозревает, а я лежу и не могу сдвинуться с места. Я не могу просто взять и открыть глаза, просто взять и поднять свою руку, просто встать и снова пойти покурить, произнести что-нибудь, перевернуться на другой бок, разбудить Веру, сделать хоть что-нибудь. Я не в силах. Мне ничего не снится. Я не сплю и при этом я сплю. Жуть. Я кричу неистово: разбуди меня!!! Разбуди меня! Вера! Вера! Вера! Разбуди меня! Это ужас! Я понимаю, что на самом деле я не кричу. Я открываю и закрываю свой онемевший рот, будто рыба, выброшенная на берег. Я молча кричу, как кричит картина Эдварда Мунка. Разбуди меня! Разбуди меня, умоляю! Ужас заполнил меня до краев. Ужас переполнил меня. Он стал литься через край, из ноздрей, из ушей… ото всюду. Паника! Разбуди меня, Вера! Просто растормоши меня, ущипни, ударь, сделай хоть что-нибудь! Только разбуди! Так я бился, кричал, вопил, орал, изнемогал, захлебывался исступлением и собственным страхом. Все это происходило внутри, внутри чертового спящего и неспящего меня. Но снаружи я просто лежал, словно труп в молчании и одиночестве. В тишине. Но ведь я не труп. Я жив! Я все осознаю, слышу и ощущаю, только не могу пошевелиться. Вера! Разбуди же меня! И мне это все не снится. Я точно знаю. Боже, мне страшно! Словно меня похоронили заживо. Словно живым затолкали в гроб. И я бьюсь в нем, стучусь, тарабаню по крышке, царапаю сосновые свои доски, но все бесполезно… все уже ушли на памятный обед, кушать кутью и пить компот из сухофруктов. Эй, погодите, друзья! Все бросили меня. Никто меня не слышит. И гроб стоит неподвижно. Словно в нем лежит труп. Но ведь я пока не труп! Я здесь, и я жив! Разбудите же меня!!! Но Вера ничего не слышит. Она просто спит. Лежит рядом со мной и смотрит свои цветные сны. Лежит рядом с молчаливым гробом, в котором я уже остервенел от ужаса. Я тщусь вырвать из своей немой глотки хоть какой-то звук, силюсь пошевелить ногой, рукой… просто сдвинуться с места. Вдруг мне удалось пошевелить пальцами левой руки… чуть-чуть, мои пальцы из мира сна начали двигаться, точнее не сна, а чего-то между сном и явью. Это еле заметное движение далось мне с невозможным трудом. Я кричу во всю силу. Но слышу своими неспящими ушами, что из меня вырываются лишь постанывания. Ну, наконец-то!!! Я услышал Веру! Вот она тормошит меня. Да! Еще! Бей меня, сбрось с дивана, сделай что-нибудь, только разбуди! Кричу ей я! Но она не слышит меня. И я не слышу себя. Я кричу внутри себя, снаружи я лежу как бревно, как мертвец.
– Володя! Володя! Что с тобой?! Проснись! Проснись! – слышу я ее голос из мира неспящих людей.
Тормоши меня! Ну же! Я слышу тебя. Я не сплю. Но я сплю… Буди же меня! Ещё! Ещё! Сильнее! Вера не слишком настойчиво меня будит. Она не знает, нужно ли. Она сомневается. Опасается. Не сомневайся! Умоляю! Пробуди… Есть… Крышка гроба открылась, я увидел сидящую рядом с собой испуганную, взлохмаченную Веру, в белой полупрозрачной ночной рубашке.
– Что с тобой? Тебе плохо? Тебе приснился кошмар? – спрашивает она, держа руку у меня на груди.
– Да… вроде того… ужас…
– Ты весь мокрый…
– Ты слышала что-нибудь? Как ты узнала, что меня надо разбудить? Что я делал?
– Ты… я спала.., а ты.., – запиналась Вера, глядя на меня огромными своими серо-голубыми глазами, – ты вдруг стал дергаться, ногами, рукой… вот так, – она показала движенье моих пальцев, – будто у тебя начались судороги.
– Я не кричал?
– Нет, ты только открывал часто рот, знаешь… как делают рыбы… и издавал странные звуки.., еле слышные, похожие на стоны. Я сначала не хотела тебя будить, но потом все-таки решилась. Тебе приснился кошмар?
– Да-да ты очень правильно сделала… уф… ой-ё… это… всегда буди меня, прошу тебя, как только увидишь, что я делаю что-либо подобное, сразу буди меня! Не аккуратно, а жестко и сильно, чтобы я как можно скорее проснулся, поняла?
– Да, испуганно согласилась она, – только не кричи…
– Извини… это я все еще не могу отойти от кошмара. Я был между сном и реальностью, понимаешь? Я слышал, как ты будила меня, слышал, что ты говорила, но ничего не мог поделать. Я не спал, понимаешь, но как бы и спал?!
– Не понимаю, – растерянно произнесла Вера.
– Да я и сам с трудом понимаю, как такое может быть. Но я все осознавал. Мне ничего не снилось. Я просто лежал вот на этом самом месте, – я говорил ей эти слова уже на ходу, по пути на кухню, там прикурил сигарету и, вернувшись с пепельницей, продолжал, – и все чувствовал и слышал, всё. Я знал, что лежу тут рядом с тобой, но я никак не мог просто взять и открыть глаза. Я умолял, чтобы ты разбудила меня, я кричал, но и сам понимал внутри себя, что издаю только еле слышные звуки.
– Володя, не кури тут, прошу тебя. И так ведь дышать не чем, – попросила она.
– Да, да… хорошо, – согласился я и вернулся в кухню. Вера пришла туда за мной. Забавная, в короткой ночной рубашке, из-под которой выглядывали ее белые трусики. Уселась напротив, заспанная и чуть припухшая – не отошедшая от сна.
– Иди, ложись, я скоро приду, – сказал я, – сейчас только покурю. Иди, все в порядке.
