Медсестра Оксана потом мне проговорилась, что будто эти люди приезжали из самой Москвы.

Но, видимо, ничего интересного для себя они узнать так и не смогли, и скоро уехали вместе со всеми своими приборами.

Перед отъездом один из них, самый молодой (единственный, который всегда улыбался) вернул то, что дал мне Одноглазый. Говорят, я сжимал вещицу в кулаке с такой силой, что взрослые мужчины с трудом разогнули мои пальцы.

Это был всего лишь мой самодельный фонарик, утерянный мной во время того самого – позорного бегства с участка Одноглазого.

Немало не разочарованный этим обстоятельством, я швырнул его в прикроватную тумбочку и думать о нем забыл.

Мои воспоминания прервала хлопнувшая дверь.

– А ну ка… Нет, вы только смотрите-ка, кто к нам пришел, – противным голосом с идиотскими присюсюкиваниями начала медсестра Оксана. Ей Богу, дурочка… Что мне три годика, что ли, чтоб разговаривать со мной в такой манере? Я с неохотой повернулся и увидел стоящих в дверном проеме Костика, тетю Зою и маму на заднем плане.

Костик смущенно улыбался и молчал. Молчал и я, немного сбитый с толку его поведением, но, как говорила тетя Зоя, «радый» до безобразия!

Затянувшуюся паузу прервала все та же тетя Зоя, подтолкнув Костика ко мне со словами: «Ну обнимитесь же… Что вы стоите, как не родные?!» Костик подбежал ко мне, мы крепко обнялись, и он шепнул: «Привет, друг… рад тебя видеть…» А я в ответ просто разревелся, как девчонка.

Одноглазый сдержал свое слово – Костя вернулся.

Правда, очень скоро выяснилось, что он ничего не помнит. Нашли его на старом, построенном еще японцами полуразрушенном пирсе… Шел долгий, серый дождь. И вечно полупьяный «полусторож – полуспасатель» в будке возле пирса, наконец, обратил внимание на детскую фигурку, сидящую на кнехте неподвижно в течении нескольких часов.

Костя помнил всё до момента нашего расставания на окраине города. И потом – только с момента его обнаружения. Все остальное абсолютно стерлось из его памяти.

И я решил ничего ему не рассказывать, как и обещал Одноглазому. Это было трудно, но и я сдержал свое слово.

На этом моменте я, пожалуй, закончу описание начала этой долгой истории.

Всё, что произошло потом, вплоть до вчерашнего дня, вполне укладывается… вернее – ничем особенным не отличается от судеб остальных мальчишек, имевших неосторожность родиться в эпоху заката огромной империи.

Добавлю только, что место, где была хибарка Одноглазого, обнесли глухим бетонным забором с колючей проволокой поверх стен. Были ликвидированы все дачные участки, находившиеся в радиусе километра вокруг. Туда была подведена отдельная дорога, въезд на которую преграждал шлагбаум с вооруженной охраной из солдат Внутренних войск.

Это породило множество слухов, но потом люди привыкли и воспринимали это просто как данность. Мало ли таких сооружений в пограничной зоне. Если даже над городом на самой высокой сопке расположились три радара дальнего обнаружения видимых невооруженным глазом с любой точки города. Говорили, что оттуда наводили наш истребитель, сбивший тот самый злополучный Южнокорейский Боинг. Да и сам МиГ взлетал с военного аэродрома на юге нашей области.

А с течением времени уже мало кто помнил о событиях, разразившихся в тот год, разве что – непосредственные участники.

По слухам, Одноглазого в хибарке не нашли. Кроме меня там никого не было. И еще говорили, что вместе с Одноглазым исчез и молодой оперативник, который, нарушив приказ, первым ворвался в жилище Одноглазого.

Вот такие ходили слухи.

А потом я закончил школу, уехал учиться на материк, потом – армия.

Ко времени моего возвращения в родной городок огромная империя под названием Советский союз доживала последние дни, кругом царил бардак и растерянность.

Люди были заняты выживанием, и им было не до странных случаев, произошедших еще чёр-те когда.

Охрану с территории Одноглазого давно сняли, бетонный куб странного сооружения, построенный на месте, где стояла его хибарка, был без окон и дверей, а сквозь асфальт двора густо проросли все те-же крапива, малина и лопухи – совсем, как тогда. Я однажды из любопытства пришел на это место, походил вдоль забора и даже заглянул внутрь бетонного куба… Ничего… только загаженные углы, куча полуистлевших от времени и сырости папок с какими-то бухгалтерскими бумагами и остатки железных балок, торчащих из стен, срезанных почти под корень охотниками за металлоломом. Было мне тогда лет 20–21, и все, происшедшее в далеком детстве, мне тогда показалось просто выдумкой, чего никогда не было на самом деле.

Костя повторил тот же путь. Единственное – после армии обратно не вернулся, а уехал к родственникам в Калининград. Поначалу мы еще переписывались, но потом настали лихие девяностые, и переписка прекратилась сама собой. Я тоже покинул родной городишко и переехал в поисках лучшей доли в областной центр.

О своем друге детства и Одноглазом я больше ничего не слышал вплоть до февраля этого года.

Глава 6. Продавец сахарной ваты

Выйдя из здания, в котором располагалось издательство, Костя зябко поежился и поднял воротник.

Погода стояла мерзкая. Ветер, налетая порывами, обдавал целыми каскадами ледяных капель, непрерывно льющихся с низкого, серого неба.

Как обычно, зонт забыт дома в тот день, когда он действительно был нужен.

Рукопись опять не приняли. Настроение было отвратительное, и домой идти совсем не хотелось.

Поразмыслив, он решил, что самое время выпить чего-нибудь согревающего, вроде кофе с коньяком, причем можно даже без кофе, и быстрым шагом направился в сторону симпатичной кафешки, располагавшейся за углом.

Там, сидя за столиком, потягивая коньяк, Костя бесцельно смотрел сквозь стеклянную стену кафе, по которой водопадами сбегали потоки воды, и слушал обычный говор вечно спешащего города, состоявший из шороха шин, нетерпеливых клаксонов и трамвайных звонков.

– Жаба!

Сидящая за соседним столиком полная женщина посмотрела на него подозрительным взглядом, но ничего не сказала. Костя поперхнулся коньяком и смущенно отвел глаза.

«Надо следить за собой, старина, – подумал он, – становишься рассеян. Вот и сейчас нечаянно сказал вслух то, что думал». Реплика относилась, конечно, не к соседке, а к редактору издательства.

А тот действительно был похож на большую жабу. У него были сильно выпученные глаза (вероятно, проблемы с щитовидкой), абсолютно лысый череп, покрытый безобразными родинками и родимыми пятнами, и очень пухлые щеки, и губы – во всю ширь лица. Голос у него был противный и тонкий.

Он очень напоминал Косте персонажа Весельчака У из любимого мультика детства «Тайна третьей планеты». Но тот был больше похож на борова, а этого Костя сразу окрестил про себя жабой.

С самого начала он ему не понравился, и чувство это, как оказалось, было взаимным.

– Понимаете ли, уважаемый Константин Николаевич… дело ведь совсем не в том, хорошо или плохо Вы пишете. Лично мне (тут он для убедительности приложил руку в район предполагаемой груди… просто живот у него начинался от подбородка) очень нравится ваш стиль и тематика. Но посудите сами: мы – коммерческая организация и в первую очередь во главу угла ставим прибыль, а только потом – художественные достоинства.

Поймите… то, что вы пишете, никогда не продастся. Уж больно жанр неподходящий.

Кому сейчас нужны сказки? Да-да! Именно сказки. Кому интересны ваши драконы и межзвездные бродяги? Мой вам совет – попробуйте написать детектив. Чтоб побольше крови, убийств, похоти и подобной чернухи. Да… пошло! Да, чтиво для метро. Но это то, что сейчас реально продается. Ведь не Стивен Кинг же Вы в самом деле.

– Жаба! – уже не сдерживаясь, повторил Костя вслух.

Полная женщина вздрогнула и, подумав, пересела за дальний столик, благо в кафе почти не было посетителей. Но ему уже было не до нее. Раздосадованный последним утверждением редактора, он полез за сигаретами. Хотя обижаться не на что – редактор абсолютно прав. Но вот попробуйте сказать даже дворнику, что он – не гений… и ему будет хоть немного, а все же обидно.