Бледные щёки, напоминающие дрожащий молочный пудинг, водянистые светлые глазки, с поволокой и хитрым прищуром, как у деревенского кота, который вечно проигрывает в мозгу комбинации по похищению хозяйской сметаны, курносый нос, тонкий рот, теряющийся в щеках, и подбородок, похожий на круглую хлебную булку из заводской столовой. Это был Халва… Халва уже битый час пытался мучать меня своим пресным обществом, пологая, что ему на это даёт право бутылка водки «Столичная», которую он принёс, и наше совместное с ним школьное детство, в котором мы, хоть и общались, но дружили не особо: он частенько выманивал у меня скудные деньги на школьные завтраки. Халва звонил мне редко, но зато сериями, так как я всячески пытался увильнуть от встречи с ним ссылаясь на неотложные дела. Но тогда он звонил на следующий день, а потом ещё раз, пока я не набирался решимости перенести его тусклое общество, разговоры ни о чём, и традиционную бутылку. Я категорически не мог понять, зачем он приходит ко мне, и как ему самому не скучно сидеть, медленно пережёвывая вялую беседу на одни и те же темы. Действительно – что может быть общего у бывших одноклассников? Только бывшие одноклассники. Детство ушло, жизнь изменилась, и мне абсолютно не интересно знать, кто там на ком женился и кого родил: это уже давно чужие мне жизни. Да и с Халвой, точнее Димкой Лихвинцевом, нас давно ничего не связывало, кроме моей соседки по дому, Зинаиды, в которую он был безответно влюблён ещё в школе и про которую он старательно меня выспрашивал каждый раз, когда приходил. А видел я её редко. И знал о ней не много. В самом деле: он связался с какими-то сомнительными ребятами, откровенно говоря, даже бандитами, а я работаю в милиции, в оперативном отделе – и это тоже я не назвал бы объединяющим фактором. Когда же он уйдёт?…
– Будешь? – он протянул мне красную пачку сигарет «Marlboro».
– Спасибо: у меня «Союз-Аполлон».
– Ты же весь космический у нас, – хмыкнул Халва.
– Не всем же быть приземлёнными, – ответил я кисло улыбаясь.
Тот словно не заметил моих слов.
– А я тут видел Глазкова, помнишь его? – Халва наполнил наши стопки.
На заднем фоне тихонько бормотал радиоприёмник, и я машинально больше прислушивался к нему, а не к Халве.
– Помню-помню, – бесцветным голосом ответил я, нарезая докторскую.
– Так вот, – продолжал Халва, издевательски ухмыляясь, – этот придурок спился…
– Дим, слушай, вот тебе не пофиг, что происходит с бывшей школьной гопотой?… – не выдержал я, – вот это точно тот человек, о судьбе которого я не перестаю думать каждую ночь…
– Так я и говорю, – Халва выпучил глаза из-под господствующего рельефа своих щёк, – придурки все должны заканчивать так же, как он. Я стоял на светофоре в своей тачке, а он, в мятом старом пальто… срамотища: рожа синяя… руки ходуном ходят – подошёл ко мне, узнал… привет, говорит, Димон, одолжи трояк до пятницы… прикинь?! Вообще стыдоба… ну, я ему сказал – протри мне ветровое, я тебе за работу заплачу… он такое лицо сделал, как будто ему по сопатке заехали… никуда не делся, протёр…
– Тихо! прервал я его, выкрутив ручку громкости на приёмнике.
– …задерживается по техническим причинам на полтора месяца. Как заявил глава государственной комиссии при Министерстве Обороны СССР, звездолёт «Климент Ворошилов» будет готов к старту ещё в начале мая… Ведущий конструктор, Валентин Петрович Глушко, заявил, что технические проблемы не значительны, но их устранение требует повышенной внимательности: в основном, все последствия аварии во время последнего рейса устранены, экипаж обновлён. Напомним нашим слушателям, что советский звездолёт «Климент Ворошилов» осуществил первый в мире перелёт на планету Марс, с целью создания там международной научной станции «Марс-1». После пяти лет напряжённой работы в трудных условиях незнакомой планеты, звездолёт на пути к земле перенёс незначительную аварию, и был отбуксирован на орбиту Земли космическим тягачом «Энергия». В настоящий момент, обновлённый экипаж звездолёта состоит из 25 человек, в составе которых лётчики космонавты СССР, Джанибеков Владимир Александрович, Попов Леонид Иванович, Савицкая Светлана Евгеньевна, выдающиеся учёные Чандрасекар Субраманьян, Индия, Оорт, Ян Хендрик, Нидерланды, Фаулер, Уильям Альфред, Соединённые Штаты Америки, Жерар Анри де Вокулёр, Франция, Рэона Эсаки, Япония и многие другие. Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев в своём выступлении на внеочередном пленуме сказал следующее: (цитата) Остаётся выразить надежду что люди всех стран, всего мира, отринув старые предрассудки, соберутся в едином порыве, для освоения бескрайних просторов космоса…
Я выключил радио… Халва раздвинул щёки в ехидной улыбке. В этот момент я его ненавидел… причём не за все его отрицательные черты, а конкретно за эту вот улыбку и ещё за то, что это сообщение пришлось слушать при нём…
Я налил себе полный стакан водки. Зубы мои стиснулись, как паровой пресс, а губы сжались стальной скобой. Воздух уплотнился в лёгких, перед глазами пошли розовые пятна.
– Странный ты мужик, Лёха, – сказал Халва, глядя на меня холодным изучающим взглядом, – неужели ты не мог ей сказать, чтоб она не командовала…
– Да отвали ты! – я выпил стакан залпом, и раздув ноздри вздохнул со стиснутыми зубами, встав над столом, упираясь в него руками…
– Лёх, ну хватит, ты загоняешься своим космосом, – Халва достал вторую бутылку, – да я врубаюсь во всё, и говорю – надо было либо её осадить, либо теперь-то уж не париться про это дело, понимаешь?
Словно яркая короткая вспышка фотоаппарата ослепила меня на долю мгновения, я, вдруг, перестал на него обижаться, словно кончилось топливо в камере сгорания, вышел воздух из надувного шарика… Я почувствовал, что выгляжу по-идиотски, и сел на табуретку. Кажется, я стал меньше ростом. Да… всё правильно говорит, эта бестолковая Халва… Маша… Да… Я ненавижу выбирать…
Я прошёл отбор в отряд первых космонавтов и… да… как раз на «Ворошилова»… Мне дали добро… Но моя любимая… Она… Она сказала, что не полетит… и если полечу я, без неё… между нами всё кончено… Детские идеалы покорения космоса у неё отсутствовали, она говорила о семье, о доме… Ну… что я мог сделать? Да – мог разозлиться и послать всё к чёртовой матери… но… её я тоже понимал… Гордость у меня, конечно есть… но, не знаю… я просто не хотел её терять… ради другой планеты… ради славы первооткрывателя и героя… не мог… не имел права… работа в милиции показалась мне той самой достойной заменой… да… это всё водка… конечно же, водка…
– Ладно, Дим, не обижайся, это всё нервы… – сказал я медленно, закуривая сигарету… – просто нервы…
– Конечно нервы! – он лукаво улыбнулся, – за это и выпьем!
Нельзя мне работать в милиции: я в любом человеке стараюсь разглядеть положительные черты. А с другой стороны, ещё Дзержинский говорил, что, «тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным».
– А как там моя Зиночка? Не звонила-ли? Не заходила ли к тебе? – Халва прищурился, и губы его сделались капризными.
– Да какой-там, у неё муж с ребёнком, – вздохнул я, – она бегает с работы домой, так и всё… Дим, не знаю я ничего…
– Грустный ты какой-то, Алексей… это не дело… – Халва нахмурился, но, как обычно он это делает, с лукавым не серьёзным видом.
Он полез в карман, и вынул оттуда алюминиевый портсигар, украшенный каким-то пластиковым перламутром, постучал пальцем по крышке, словно это был условный сигнал для спрятавшихся в ней чертей.
– Может кокаинчика нюхнёшь, товарищ? – с лицом заботливой мамаши спросил он, – а то ты…
– Дим, ну, не нужно мне этого, – сказал я, – ты же знаешь: я больше по водке или коньяку с портвейном, а ваша эта мода на всякую хрень…
– Ну это ты зря…
– Ты не забыл, где я работаю? – поинтересовался я.
– А по-твоему, менты кокс не нюхают? – он наморщил нос, который стал напоминать «пяточек», – такой принципиальный стал, как в милицию пошёл.
