Он презрительным жестом отшвырнул розу, и она упала прямо на фотографию шестилетней Ребекки Никсон, самой юной жертвы вчерашней катастрофы.

- Ты со мной не согласен, Стив? – вкрадчиво спросил мужчина.

Чернокожий парень, стоявший в двух шагах позади него, шмыгнул носом.

- Давай уже пойдём, Эйнар, – проговорил он хрипло. – Здесь холодно.

- Так подумай о своей магловской жене, Стив, – хохотнул Эйнар. – Может, это воспоминание согреет тебя. Я могу постоять отвернувшись.

Кулаки Стива сжались, но он ничего не ответил.

Внезапно тишину нарушил резкий свист. На мостовую спикировали два человека на метлах. Один из них неуклюже сполз с метлы и охнул: похоже, ему повредили ногу. Второй стремительно подошёл к Эйнару и Стиву, отбрасывая волосы с длинного, бледного, искривлённого лица.

- Какого чёрта вы здесь делаете? – прорычал он. – Мы договорились, что возьмём ублюдков в кольцо, а в итоге мы с Муром гнались за ними вдвоём.

- Забавно, – протянул Эйнар, – я был готов сказать тебе то же самое, Антонин.

Кривое лицо Антонина Долохова перекосилось, он выхватил свою палочку и направил её на Эйнара. Тот даже не шелохнулся и продолжал стоять на месте, вальяжно склонив голову набок и лениво улыбаясь.

- Не провоцируй меня, Скуммель*, – прорычал Долохов. – Может, Лорд и доверяет тебе, но я – нет.

- Успокойся, Антонин, – протянул Эйнар, сощурив холодные синие глаза. – Дыши глубже. Я ещё не договорил.

- Слушаю, – сквозь зубы буркнул Долохов.

- Мы засекли Хуперса и его дружка на крыше соседнего дома. К ним явился Патронус, и после этого они аппарировали. Куда – неизвестно.

- Что за Патронус? – спросил четвёртый волшебник. Хромая, он подошёл поближе к Долохову, оставаясь у него за спиной.

- Четвероногий, маленький, – лениво отозвался Эйнар. – Подробностей не помню. А ты, Стив?

- Нет, – тут же ответил Стив. – Ничего не помню.

- Впрочем, это неважно, – гадко улыбнулся Эйнар. – Потому что я знаю, чей это был Патронус. Когда мы подлетели поближе, я услышал слово «следят». И это слово сказал женский голос.

Все замолчали. Долохов медленно опустил палочку. Мур приоткрыл рот.

- Так это та сучка, за которой присматривает Долли! – воскликнул он.

- Цыц! – прикрикнул на него Долохов. Потом устремил взгляд на Эйнара: – Если ты обманул меня, я вырву тебе язык и заставлю сожрать. Ты понял меня, Скуммель?

- О, конечно, понял, – ласково улыбнулся Эйнар. – Только это будет проблематично.

- Почему? – осклабился Долохов.

Никто не увидел, как в руке Эйнара оказалась палочка. Только что он стоял, расслабленно сложив руки на груди, а в следующую секунду Долохов уже валялся на мостовой, воя от боли. Его правая рука оказалась вывернута под немыслимым углом, бесполезная палочка отлетела на несколько метров и упала прямо в грязную лужу.

- Потому что прежде, чем ты попробуешь тронуть меня, – мягко отозвался Эйнар, – я переломаю твои грязные руки. Может, Тёмный Лорд и ценит тебя… но я – нет. – Изящным жестом он привёл руку Долохова в порядок, и тот остался лежать на мостовой, скуля и ощупывая кости.

- Принеси мне мою палочку, Мур, – прохрипел он, и хромоногий волшебник тут же кинулся исполнять приказ. Приподняв голову, Долохов прорычал:

- Зря Джуд Коулман не прикончил тебя в Хогвартсе…

- О да, Антонин, – улыбнулся Эйнар. – Очень зря.

2 ноября 1981 года. 9:14

Ремус открыл глаза. Всё вокруг было как в тумане, и сквозь этот туман проступало чьё-то лицо. Бледная кожа, небольшие светлые глаза, русые волосы всклокочены надо лбом… Питер. Живой. Всё, что ему рассказывали – это ложь, Питер жив, а значит, жив и Джеймс, и Лили, и Сириус не в тюрьме…

Ремус моргнул, и к нему вернулись и зрение, и боль. Потому что парень, склонившийся над ним, не был Питером. Глаза у него были серые, а не голубые, а волосы куда светлее, чем у Хвоста. Это был Квентин.

- Ну как ты? – встревоженно спросил Хуперс. – Полегчало?

- Вроде да, – пробормотал Ремус. – Что это было?

Квентин смущённо порозовел.

- Так бывает, если аппарируешь после травки, – сказал он. – Я-то привычный, а ты никогда не пробовал. Надо было сказать тебе, но я забыл. Прости.

- Извинения приняты, – буркнул Ремус, и рывком поднялся с дивана, так что виски просверлила боль.

- Значит, травка? – послышался голос от двери. Ремус обернулся и устало посмотрел на высокого мужчину в светло-коричневом джемпере и обтрёпанных домашних брюках. Хмурое, рано постаревшее лицо мужчины казалось длинным из-за обширных залысин, вгрызавшихся в каштановые с проседью волосы, губы под усами скривились в недовольной гримасе. Это был его отец, Лайелл Люпин.

- Не сердитесь, – сказал Квентин виновато. – Ему это было нужно.

Лайелл поставил на угловой столик чашку с чаем и засунул руки в карманы, слегка покачиваясь и недовольно глядя на сына:

- Рем, ты же знаешь, к чему это приведёт. Мы с тобой уже обсуждали это. Если тебе нужно утешение, в наркотиках его не найдёшь…

Он осёкся, когда сын поднял на него мрачные глаза.

- Утешение? – переспросил Ремус. – Мой лучший друг убил трёх других лучших друзей. О каком утешении ты, черт возьми, говоришь? Если я захочу кому-то пожаловаться, то уж точно не тебе.

Лайелл побледнел.

- Рем, – сурово заговорил он, – смени тон. Ты пока ещё живёшь в моём доме.

- Это ненадолго, – отозвался Ремус и ушёл в ванную.

Услышав его шаги, зажглись волшебные свечи возле зеркала. Ремус посмотрел на себя и вздохнул: вид у него был тот ещё – щетину и синяки под глазами можно стерпеть, но откуда взялась эта длинная царапина на щеке, заползающая на подбородок? Наверное, он поранился ещё в квартире Квентина, когда пришлось срочно бежать сквозь разбитое окно. Он повернул краны над ванной, и вскоре комнату заволок пар, замутив зеркало и стерев его отражение.

Ему понадобилось время, чтобы привести себя в порядок. Брюки и рубашка были изрезаны осколками стекла, и он бросил их в корзину для грязного белья, решив заняться починкой позже. Когда он наконец вышел из ванной и проскользнул в свою комнату за свежей одеждой, ни Квентина, ни отца поблизости не было.

Впервые за несколько недель он оказался в своей комнате. Он велел себе отвернуться, не смотреть на стену слева от окна, но всё время, пока натягивал джинсы и свитер, чувствовал их взгляд. Потом всё же обернулся.

На фотографии были они, все пятеро. День выпуска, и они такие неуклюжие в своих парадных мантиях… кроме Сириуса, конечно, тот даже в мятой майке умудрялся выглядеть прекрасно, а уж в роскошной мантии его аристократическая красота была особенно заметна. Джеймс и Лили стояли в центре: они встречались уже год, они были прекрасны и счастливы, и отблеск этого счастья падал на Ремуса и Питера, от чего и их невзрачная внешность казалась симпатичной. Ремус перевёл взгляд на другую фотографию, и тоска снова сжала ему сердце. На той фотографии были он и Сириус, они вдвоём. Они лежали на ковре из осенних листьев, и Сириус лениво улыбался в камеру, время от времени поворачиваясь и медленно целуя Ремуса в щёку. Ремус смотрел на самого себя, такого счастливого, смеющегося, и не узнавал в этом весёлом юноше мрачного небритого незнакомца, которого видел в зеркале несколько минут назад.

Глаза наполнились злыми слезами. Закусив губу, он сжал в кулаке палочку и направил её на школьную фотографию. Это совсем просто, правда? Сириус рассказывал, что его мать сделала с родовым гобеленом. Почему бы ему не сделать то же самое? Сириус предал их всех. Когда эта мысль пришла ему в голову? Год назад, когда родился Гарри? Или ещё раньше? Ремус вспомнил, как Сириус оттолкнул его от себя. Как мастерски он притворялся, что подозревает в предательстве его, а тем временем, должно быть, размышлял, прикидывал в своей умной голове, когда бы выбрать самый удачный момент… Слёзы уже текли по щекам. Ты всегда был умным, правда, Сириус? Ты всегда был отличником, учителя обожали тебя, прощали тебе все шалости и колкости. Как хорошо ты всё продумал, Сириус… Ты притворялся, что подозреваешь меня, чтобы никто не подозревал тебя. Может, если бы не Питер, сейчас я бы сидел в Азкабане, а ты был бы уже со своим Лордом… И ты ещё смел говорить мне, что любишь меня. Ты любил не меня, а спать со мной.