- Может, ещё не всё потеряно. Может, этот идиот просто не заметил чего-то… – Северус не смог сдержать ненависти в голосе. Если бы кто-то спросил его, заботит ли его судьба Ремуса Люпина, он бы сказал «нет», и это было бы ложью. Его очень заботила судьба Люпина, он искренне надеялся на то, что проклятый оборотень скоро умрёт от клыков себе подобных тварей, и больше Северус никогда его не увидит. Он ненавидел мальчишку, который трусливо отворачивался всякий раз, когда его дружки измывались над Северусом; он ненавидел чудовище, в которое превращался этот мальчишка; он ненавидел себя за то, что несколько лет после того зимнего полнолуния он не мог толком спать, кричал во сне, чувствуя, как острые когти и клыки вонзаются ему в шею, вспарывают живот, разрывают грудь. Люпин испугал его. Заставил его почувствовать себя слабым. Он отнял у него Лили, он и Поттер, они оба заменили ей его, он стал не нужен ей, он не смог её защитить… И теперь Дамблдор, вместо того, чтобы спросить, как дела у самого Северуса, поручить ему что-то более важное, чем торчать в школе среди недовольных подростков, вместо того, чтобы объяснить, где он, чёрт его возьми, пропадал, расспрашивает его о Ремусе Люпине. Говорит, что беспокоится о Ремусе Люпине. Он сам притащил это чудовище в школу, сам вырастил из него преданного пса-ищейку, сам отправил его на опасное дело… и теперь разговаривает об этом с Северусом? Да как он смеет?
- Не говори так, – сурово сказал Дамблдор. – Он не идиот, и ты прекрасно об этом знаешь, Северус. Пора забыть о вашей глупой школьной вражде.
- Он пытался убить меня, профессор! – не выдержал Снейп. Его бледные кулаки сжались, ногти, которые он забыл подстричь, впились в кожу ладоней. Дамблдор сверкнул глазами:
- Он не владел собой, и ты прекрасно это знаешь. Проклятие оборотня несёт в себе разрушительную силу ярости и ненависти, и если ты не помнишь, до чего ярость и ненависть довели тебя, то я помню.
Северус оцепенел. Ему будто бы дали пощёчину. Он вспомнил, как подслушал разговор Дамблдора и Сибиллы Трелони, как побежал к Тёмному Лорду и рассказал ему всё от первого до последнего слова. Ненависть к Джеймсу Поттеру разъедала его, как кислота, не было сил терпеть эту боль, единственным способом избавиться от неё было устранить её причину. Именно так он и сказал Тёмному Лорду. «Устранить».
«Устраните эту угрозу, Лорд. Я всецело вас поддержу. Но умоляю вас, Лорд… если мне позволено умолять… сохраните жизнь матери ребёнка».
- Простите, сэр, – хрипло сказал он, хотя знал, что не заслуживает прощения.
- Ты не должен просить прощения у меня, Северус, – печально сказал Дамблдор. – Ты должен найти в себе силы простить самого себя.
- Я не хочу говорить об этом, – сдавленно отозвался Северус. Он не должен показывать свои чувства. Скоро первый урок, и он должен быть собранным и хладнокровным. Никаких чувств. Никаких воспоминаний.
Когда он ушёл, Дамблдор немедленно написал письмо Аластору Грюму. Он виделся с ним только вчера вечером, когда Грюм уже собирался отправиться домой – от постоянного недосыпа он и так уже валился с ног, а тут на них ещё и свалились три мёртвых оборотня и лишённый памяти журналист из города Рай. Судя по записке, которую Девен Флаббер успел написать, прежде чем его ударили Обливиэйтом, посетил его не кто иной, как Адам Спайдерсон. Это могло означать только одно – оборотни Гвилта проникли в Министерство и подслушали совещание ещё до того памятного вечера седьмого ноября, когда тюремный блок подвергся самому настоящему нападению. На Барти Крауча было страшно смотреть – в таком он был гневе. «Эти твари ходят к нам как к себе домой!» – кричал он, не в силах больше сдерживаться. Грюму за то, что позволил уйти Кэтрин Доннелли и Роберте О’Риордан, был объявлен выговор. Диоген Райс, Фрэнк и Алиса Лонгботтом, Ардея Гёрн и другие люди Грюма тут же встали на его защиту, и выговор был отменён, но ситуация легче не стала – помимо Пожирателей Смерти мракоборцам приходилось теперь ещё и искать оборотней, зацепок было мало, а времени – ещё меньше. И всё же Дамблдор написал Грюму:
«7 ноября в промежуток между 16:00 и 17:00 Ремус Люпин воспользовался Сетью Летучего Пороха. Конечный пункт – Хогвартс, кабинет директора. Начальный пункт неизвестен».
Он запечатал письмо и подозвал серого филина. Проверить все вызовы по Сети Летучего Пороха даже за один час очень сложно: она едина для всего мира, ей постоянно пользуются сотни и тысячи волшебников. Но это шанс найти Ремуса. Маленький, почти безнадёжный – но шанс.
10 ноября 1981 года. 14:41
Ремус сжался в углу лифта, обхватив колени руками. Тонкий красный свитер с эмблемой Хогвартса плохо защищал от холода, но сейчас ему было не холодно, а жарко. Лоб горел, в груди поселилось обжигающее чувство. У него начиналась привычная лихорадка перед полнолунием. Ремус никогда не болел гриппом, но его мама как-то раз перенесла очень тяжёлую форму этой болезни, и он помнил, что симптомы у неё были именно такие – жар, слабость и ломящая боль, постепенно нарастающая во всём теле, от кончиков пальцев до шеи. Он был очень голоден, но есть не хотелось из-за того, что перед глазами всё ещё стояла сцена убийства. Ещё ему хотелось пить. И спать.
Наверху царила тишина, изредка прерываемая разговорами, которые он не мог различить, или смехом. Похоже, в том помещении, где недавно Фенрир дрался с Адамом, почти никого не осталось. Оборотни разошлись по разным комнатам и углам этого огромного дряхлого здания. Ремус начал дремать. Это не было настоящим сном, скорее его разум устал выносить весь творящийся кошмар и предпочёл провалиться в забытье. Ремус сполз на пол, сжался в комок и закрыл глаза.
Он не знал, сколько пролежал так, временами проваливаясь в поверхностный тревожный сон, временами просыпаясь и бессильно шевеля губами, пытаясь дышать полной грудью. Это было бесполезно: холодный, сырой воздух, в котором крови и ржавчины было больше, чем кислорода, был слишком густым и неподвижным, и вместо того, чтобы наполнять лёгкие изнутри, он давил на них снаружи. Каждый раз, просыпаясь, Ремус чувствовал, что его мышцы затекли, и из последних сил переворачивался с бока на спину, со спины на живот, и жёсткий железный пол впивался в него сквозь одежду, словно терзая рёбра и позвоночник тупыми холодными зубами. Пить хотелось так, что горло жгло изнутри, как будто он пытался глотать металлические стружки. Правая ладонь всё ещё была в крови Адама; Ремус чувствовал, как кровь запеклась, стягивая кожу, и её медный запах сводил его с ума, пробуждая в нём смесь отвращения и желания. В какой-то момент, в очередной раз вернувшись из кошмарного сна в кошмарную реальность, он вдруг осознал, что с жадностью прижимает к испачканной ладони пересохшие губы, кусает её, лижет непослушным языком, пытаясь хоть как-то утолить жажду – и осознание этого заставило его застонать от ужаса и мерзости к самому себе.
Потом он снова провалился в сон, и через некоторое время проснулся: что-то стучало по железному полу рядом с ним, и откуда-то сверху доносился смех. Ремус открыл глаза, с трудом сфокусировав взгляд на двух тёмных фигурах, которые стояли в проёме над лифтом. Они слегка покачивались, сложив руки на животах… нет, не на животах, со внезапным приступом тошноты понял Ремус. Рядом с ним по полу вновь застучала струя, в нос ударил отвратительный запах. Ремус рванулся с места, отползая в другой угол, и вызвал у оборотней новый приступ издевательского смеха.
- «Пить, пить»! – пискляво протянул один из них. – Сил нет слушать твоё нытьё! Хотел пить – получай!
Ремус закрыл голову руками и сжался в комочек. Горячие капли обожгли ему руки, и внутренности скрутило от омерзения. Если бы у него в желудке что-то было, его бы сейчас вывернуло наизнанку.
Вскоре оборотням надоело издеваться над ним, и они ушли вглубь комнаты. Ремус прислонился головой к прутьям решётки, пытаясь унять боль, с каждой минутой всё сильнее пульсирующую в виске. Он чувствовал омерзение к самому себе, настолько сильное омерзение, что его тошнило, хотя в желудке ничего не было. Ещё никогда в жизни он не казался себе настолько грязным. Больше всего на свете – даже больше, чем выбраться отсюда, снова увидеть дневной свет, снова поговорить с отцом – ему хотелось вымыться. Забраться в ванну и соскрести с себя всю налипшую мерзость, даже если для этого придётся исцарапать себе всю кожу до крови… Эта мысль напомнила ему о приближающемся полнолунии, и он вновь зажмурился, чувствуя, как его пронзает дрожь, которая вот-вот сменится жаром.
