Остаток дня посвятил проверке отчетов, присланных с ярославских вотчин, с самого Ярославля и Вологды, а также с Ахтубинского острога. Сначала прочитал письмо Григория Аникеевича, в котором он сообщал о том, что руды добыли много, а вот с обжигом не особо заладилось: на рубщиков леса в начале лета трижды налетали вогулы, мужики стали бояться ходить в лес, так что уголь выжигать практически оказалось не из чего. Тут мне стало понятно, почему Строганов прислал столько подчалков! Вот только меди там не особо много, от силы пять сотен пудов, потому как её содержание в руде Григоровой горы не более пяти процентов. Скорее всего, даже пленные шведы и те больше добыли, у них содержание близко к трети! Похоже, чтоб выполнить государев наказ, мне придется брать разработку Григоровой горы в свои руки…

Кстати, надо будет выкроить время, чтобы детально изучить отчеты моих "геологов", а также разобраться с доставленными образцами. Судя по краткому докладу той экспедиции, что работала на Каличьих островах, основная часть рудных тел оконтурена, так что по весне можно посылать туда мужиков для постройки обжиговых печей, складов, а также жилья для работников. На Каме тоже придется строить медеплавильный завод. Оттуда куда проще везти медь хоть в Москву, хоть в Ярославль, не говоря уже о Нижнем Новгороде, Казани или Астрахани: весь путь по воде. А вот в Карелии придется местами волоки использовать.

Место для завода мои люди присмотрели отличное, пусть и далеко от Григоровой горы: на речке, которую соликамские мужики окрестили Нечаихой. Расположена она на том же берегу Камы, что и Пыскорка, но на шесть-семь верст выше по течению. Ближе к устью Нечаиха оказалась весьма удачно зажата теснинами холмов, а чуть выше имелась котловина площадью около четырех сотен десятин. Плотин, правда, придется строить две, но обе не более ста саженей в длину, зато уровень воды можно довести до шести саженей. При площади заводского пруда в четыреста пятьдесят десятин или чуть более, мы получим солидный запас гидроэнергии. Позже можно установить генераторы и производить там как хлораты, так и электролитическую медь. Пока же ограничимся сортировкой и обжигом руды на штейн, а медь будут выплавлять на Выксе.

Ближе к вечеру зашел к моим "пчеловодам". Рассказал им про полученную от государя грамоту на Волго-Ахтубинскую пойму и намекнул:

– Народу ныне на Выксе много. Те, у кого карантин кончился, на валке леса почитай ещё сотен пять продолжают обретаться. А скоро из карантина ещё триста человек выйдет! Вот из них-то и подберите себе учеников, а плавучих пасек сколь надобно, столь и построим, были бы люди!

– А нам с того какая корысть? – спросил один из "пасечников".

– Корысть прямая, – пояснил я, – С каждой пасеки, на которой ваши ученики будут работать, двенадцатую часть денег за мед и воск получит тот, кто её будущего владельца всем премудростям дела обучит! Коль у тебя дюжина учеников сие освоит, прибыток считай, удвоил, три дюжины – и вовсе учетверил! А много меда будет – через пару лет, как аз торговые корабли построю, в Англию его возить буду, а там цены не чета здешним, сами гляньте! Моя в том лишь плата за провоз, и её не деньгами, а воском возьму, остальное всё ваше…

…

На следующий день мне пришлось решать проблемы весьма деликатного свойства. Катарина, оставив своего полугодовалого сына на попечение Стай, с которой она успела подружиться, пришла поговорить со мной. Получив от меня обещанный роскошный дом и солидное годовое содержание в натуральной и денежной форме, она жаждала устроить личную жизнь. И вот тут то ее постигла неудача: из всех жителей Выксы она присмотрела себе Сеньку Заболоцкого, который, на ее взгляд, был наиболее образован и боек на язык. Вот только "приключения" в Англии не пошли на пользу его "мужскому здоровью, так что единственной надеждой любвеобильной немочки был я, причем, судя по всему, сразу в двух вариантах.

Пришлось разочаровать: вылечить "мужской недуг" Семёна мне не по силам, всё же не врач. От "амурных поползновений" Катарины я отбился, пояснив, не слишком хороший из меня выйдет супруг – порой дома не бываю порой по полгода и более, и самое главное ценю её за ум и особые душевные качества, благодаря которым она умеет найти ключик к сердцу знатных вельмож. И в ближайшее время эти качества могут вновь оказаться востребованы. И напоследок просил об услуге:

– Самому времени нет проверять, справно ли хозяйство ведется, – пояснил я, – А умные люди, счетом владеющий у меня на перечет, посему хотел бы я чтобы ты занялась этим делом. Интерес твой такой: с каждого выявленного рубля, что тратиться впустую, алтын за труды твой. Сразу упрежу, что идет на еду, питье, да одежку с обувкой работникам и их детям, на то не смотри, сие я решил и так будет. Остальное проверяй!

…

Поздним вечером, я, приняв все меры предосторожности, вскрыл сундучок, присланный мне Андреем Везалием. Вполне ожидаемо, внутри никаких смертоносных сюрпризов: только книги, в основном медицинского содержания, по большей части интересные в качестве раритета, но часть годились и для подарка Московскому Университету. Но несколько экземпляров меня весьма заинтересовали, и я решил изучить их подробнее.

…

Зайдя на следующей неделе к Чохову, я обнаружил, что мой новый мастер возился с образчиком оружия, которое явственно напоминает первую модель автомата австралийского оружейника самоучки Эвелина Оуэна.

– Это что ж ты такое соорудил? – спросил я.

– Как сие назвать ума не приложу, – ответил Андрей Чохов, – Твои пищали кличут скорострельными, а эта вроде и похожа да иная…

– Дай ка гляну, что сие за чудо, – сказал я и, взяв оружие в руки, стал его разбирать.

Ударно-спусковой механизм вполне ожидаемо, позаимствован с револьверной винтовки, как впрочем, и приклад со стволом. А вот схему перезарядки Чохов изменил. У меня она была ручная, подвижным цевьем, а тут инерционная, за счет отдачи, как у пулемета, что Тумай с Иваном Кожемякиным сотворили. Барабан на две дюжины зарядных камор, в диаметре, пожалуй, вершка три и в снаряженном состоянии весит чуть не четверть пуда, хорошо хоть лишний металл в центре убран и оставлено лишь тонкое ребро, соединяющее его со втулкой оси. Тем не менее, вместе с самим оружием получается полпуда с осьмушкой, то есть более десяти килограмм. Такое разве что на корабле для отражения абордажа можно использовать, да и то тяжёл.

– Стрелять пробовал? – спросил я.

– Пробовал, – вздохнул Чохов, – Шибко скоро стреляет, в руках не удержать…

– Калибр нужно уменьшить, скажем, до двух девятых вершка, – сказал я и, заметив недоумение на лице собеседника, пояснил, – Пулю меньше сделаешь, она легче станет, да и барабан тоже. Заряд пороха тоже велик, а лучше порох на новый заменить, который дыма не дает, который я Государю показывал. Тогда навеска втрое меньше нужна, значит и камора тоже, так что барабан ещё легче выйдет. Мыслю, коли до одной восьмой пуда снаряженный довести, да саму твою противоштурмовую пищаль облегчить хотя бы на треть будет от нее польза, а так только в крепостях подобное держать да на судах воинских.

– Противоштурмовая пищаль? – удивился мой собеседник.

– Сие от слова немецкого "штурм", кое означает приступ, – пояснил я, – Дюжина человек с оными пищалями могут от сотни, а то и двух отбиться. Опять же ежели на приступ две дюжины воев послать, они стрелецкого полка стоить будут. А коль придать к каждому заряжающего, так и двух.

– А заряжающие-то им к чему?

– А сам посуди, – сказал я, – Пищаль ежели и выйдет облегчить, то вряд ли более чем до четверти пуда, даже если ей ствол короткий сделать. Да каждый барабан по осьмушке. Доспех защитный, сиречь кираса да шелом, да наручи с поножами и прочее – ещё пуд добавят.

– Уразумел! Выходит всего с одним запасным барабаном уже полтора пуда?

– Именно, – кивнул я, – Ещё пять барабанов, и уже два пуда, вот только с ними на горбу не всякий бегать быстро и по ровному месту сможет. А коли на стену лезть надобно, али через бревна разбитого сруба да камни перебраться? Тут каждый золотник на счету! К тому же, учить стрелять из оной пищали надобно тех, кто в стрельбе себя покажет отменно, а вот носить за ними запасные барабаны, да снаряжать их – тут любой новик правиться!