- Отойди, - сказала Сайленс. Она взяла тетю за плечи. - Не кричи, - повелительным тоном произнесла она. Затем спросила твердо: - Кто здесь?

   Услышав ответ, она быстро отодвинула большие железные засовы и распахнула тяжелую, обитую железом дверь. В комнату ввалилась толпа обезумевших людей с белыми лицами, затем дверь захлопнулась, и засовы вернулись на прежние места. В комнате было очень тихо, если не считать шарканья ног мужчин и коротких приказов. Дети не плакали. Шум раздавался только снаружи. Казалось, дом оказался посреди какой-то местности, населенной адскими созданиями. Это их крики были слышны в доме. Дети испуганно прижимались к матерям.

   Мужчины поспешно укрепили ставни, подперев их бревнами, и просунули стволы мушкетов в бойницы. Внезапно раздался страшный удар в дверь и дикий вопль снаружи. Мушкеты рявкнули в ответ, некоторые женщины бросились к двери и прижались к ней плечами; на их бледных лицах было написано отчаяние.

   Внезапно вдова Юнис Бишоп, услышав новый удар в дверь и еще более яростный крик, издала в ответ не менее безумный вопль. Ее речь почти невозможно было разобрать; ее смысл был скрыт диким исступлением; это была жуткая брань, но на мгновение она заглушила шум, царивший снаружи. Но это длилось всего лишь мгновение; затем все стало по-прежнему: крики снаружи, удары в дверь, треск мушкетов; а потом дикари отступили, и удары в дверь прекратились.

   Сайленс взбежала по лестнице в свою комнату и осторожно выглянула в маленькое слуховое окно. Деревня Дирфилд полыхала, небо и снег были красными, и в этом мареве неистовствовали раскрашенные дикари, с перекошенными белыми лицами, а посреди них размахивал шпагой французский офицер. Ужасные боевые кличи и предсмертные крики друзей и соседей звучали в ее ушах. Под самым окном она увидела взлетевший и опустившийся томагавк, быстрое движение ножа для скальпирования, красные пятна крови. Она видела летящих по воздуху младенцев, вопящих женщин, которых волочили по улицам, но Дэвида Уолкотта нигде не было видно.

   Содрогаясь, она увидела несколько тел, лежавших на снегу, подобно бревнам. Ее охватило дикое желание выбежать, перевернуть и взглянуть на мертвые лица, чтобы убедиться, - ни одно из них не принадлежит ее возлюбленному. Ее комната была залита красным сиянием; в ней все было видно совершенно отчетливо. Крыша соседнего дома обрушилась, искры и пепел взметнулись вверх, подобно вулкану. Снизу донесся вопль ужаса, и наступила тишина. Индейцы пытались поджечь дом с западной стороны. Они навалили кучу хвороста, но мужчины прорубили новые бойницы и стреляли в них.

   Когда Сайленс вернулась в гостиную, то первой увидела жену Джона Карсона.

   - Они пытаются поджечь дом, - выдохнула она. - Кончаются пули... - Женщина прижала к груди маленького ребенка. - Все равно они его не получат, - произнесла она побелевшими губами.

   - Тогда оставьте его и помогите, - сказала Сайленс и принялась доставать из комода оловянные тарелки.

   - Что ты собираешься делать с моими тарелками? - воскликнула ее тетя, оказавшаяся рядом с ней.

   Сайленс не ответила. Она продолжала доставать тарелки.

   - Ты хочешь расплавить эти тарелки, которые у меня с той поры, как я вышла замуж, и сделать из них пули для этих отродий сатаны?

   Сайленс отнесла тарелки к камину; женщины накидали в него побольше дров. Жена Джона Карсона положила ребенка на скамью и стала помогать им, а вдова Бишоп достала оловянные ложки, серебряный кувшинчик для сливок, - когда кончилось все оловянное, - и, наконец, из кедрового сундучка, пряжки, принадлежавшие ее мужу. Все, что было сделано из олова и серебра в доме вдовы Юнис Бишоп, было в ту ночь переплавлено. Женщины работали с рвением отчаяния, обеспечивая мужчин пулями, и, когда пули уже почти кончились снова, индейцы покинули деревню Дирфилд, уводя своих пленников.

   Мужчины, наконец, прекратили стрелять. Снаружи все было тихо, за исключением раздававшихся со стороны луга мушкетных выстрелов, где продолжалась схватка между жителями Хэтфилда и неприятелем. Занималась заря, но в доме Бишопов не приоткрылся ни один ставень; люди сбились в кучу, прислушиваясь к доносившимся звукам.

   Внезапно над головой раздался страшный треск, и с лестницы в комнату ворвался клуб горячего дыма. Крыша загорелась от снопов искр, и крепкий дом, выдержавший натиск дикарей, разделил судьбу своих соседей.

   Мужчины, бросившиеся было вверх по лестнице, попятились.

   - Мы ничего не сможем сделать! - хрипло произнес капитан Айзек Моултон. Он был стар, его седые волосы в беспорядке обрамляли закопченное порохом лицо.

   Вдова Юнис Бишоп поспешила в спальню, схватила свой лучший шелковый халат и зеркало в золоченой раме.

   - Сайленс, возьми перину! - крикнула она.

   В комнате становилось нечем дышать от дыма. Капитан Моултон осторожно открыл ставни и выглянул наружу.

   - Я не вижу дикарей, - сказал он. Они отодвинули засов и потихоньку, дюйм за дюймом, открыли дверь, но ликующего воинственного клича не последовало. Треск мушкетных выстрелов на лугу стал громче, только и всего.

   Вдова Юнис Бишоп шагнула вперед, опередив остальных; опасность огня для ее имущества изгнала из ее сознания мысль об опасности, грозившей ей самой.

   - Пустите меня! - крикнула она, положила зеркало и шелковый халат на снег, и бросилась обратно в дом за периной и очень красивой металлической подставкой для дров в камине.

   Сайленс вынесла прялку, остальные подхватили первое, что попалось им на глаза, в царившей неразберихе. Они сложили все вещи на снегу снаружи и сбились в кучу, со страхом взирая на деревенскую улицу. Посреди тлеющих руин был хорошо виден дом лейтенанта Джона Шелдона.

   - Нам нужно идти туда, - сказал капитан Айзек Моултон, и они тронулись. Мужчины шли впереди и позади с мушкетами наготове, женщины и дети располагались между ними. Вдова Бишоп несла зеркало; кто-то помог ей вытащить пуховую перину, и она положила ее на чистое место, подальше от горевшего дома.

   Бледный, холодный свет разгорался на востоке; он приглушал собою пламя, пожиравшее остатки домов. Деревню невозможно было узнать. Накануне вечером заходящее солнце освещало заснеженные скаты больших крыш и дым, мирно поднимавшийся из труб. В занавешенных окнах, в одном за другим, загорались свечи, в них были видны спокойные лица хозяек, подававших на столы ужин. Теперь в обоих концах главной улицы тлели алые угли; почерневшие мученики, - причудливые развалины домов и торчащие обугленные трубы, - возвышались среди них, наполняя сердца людей трепетом. На снегу были видны большие красные пятна, в них лежали замершие навек тела, но в свете красных отблесков казалось, что они шевелятся.