«Всё! Хватит! Домой – быстро!» – пронеслось в голове Клавдии. Уже полностью потеряв самообладание и способность соображать, Клавдия крутила изо всех сил педали. Хотя она уже была на дамбе, ей все равно казалось, что «кто-то» за ней гонится. Когда в дали показались сотовые вышки Веделя, она облегченно выдохнула. А когда свернула с дамбы в город и проехала мимо стоянки автодомов, где еще засиделись за пивом и телевизором отдыхающие туристы, она была просто счастлива. Живые люди! Слава Богу! Здесь с ней уже ничего не случится. Затаскивая велосипед в пустой вагон электрички, сознание уже потихоньку покидало Клавдию, а усталость и отупение наоборот наваливалось. Казалось, что электричка ехала бесконечно. На Юнгфернштиге ей пришлось нести велосипед на себе, потому что эскалаторы уже не работали. На улице нужно было просто сесть на велосипед и проехать еще два светофора до дома, но ноги не слушались и Клавдия просто везла велосипед рядом. У подъезда нужно было припарковать велосипед, но пальцы не слушались, замок не защелкивался, все вываливалось из рук. Наконец справившись с замком, Клавдия зашла в лифт и поднялась к себе. Бросив сумку и одежду на кровать, Клавдия пошла в душ. Под струями горячей воды она буквально сползла по стенке от усталости. Слёзы полились из глаз от всего пережитого за вечер. Клавдия сидела под душем, плакала, и никак не могла успокоиться. Даже в кровати под одеялом её продолжала колотить дрожь в ногах, а руки все ещё сжимали руль и большой правый палец подрагивал, переключая скорости. А в голове стоял истошный крик того человека в парке.
Глава 2.
Клавдия жила в небольшой однокомнатной квартире под самой крышей в старом доме в центре Гамильтона. Все этажи, кроме двух последних сдавались под офисы. Весь дом принадлежал одному хозяину – старику по фамилии Тибс. Все, кому он сдавал свое жилье внаем, были его знакомые или знакомые знакомых. На первом этаже комнаты занимал сапожник и портной. На втором держал кабинет нотариус. Там же на втором этаже располагалась стоматологическая практика, на третьем жила бывшая жена Тибса, Доротея, которая после развода поселилась в свободной квартире, которую Тибс не успел сдать. Он думал – на время, оказалось на много лет. Жена исправно платила аренду, и следила за порядком, когда Тибса не было на месте. Это Тибса устраивало, поэтому он оставил всё как есть. Четвертый и пятый этажи снимали студенты. Квартиры на этих этажах невозможно было разделить на офисы, потому что окна многих из них смотрели в стены соседних домов. Старый Тибс смирился и оставил молодежь, хотя нанял охранную фирму, которая по вечерам наведывалась для порядка и тишины.
Многие догадывались, что все обитатели дома были там не случайно. Обувщик продавал Тибсу хорошие итальянские туфли вместо 500 Евро за 350, а уж ремонтировал совсем бесплатно. Портной подгонял для высокой фигуры Тибса все его пиджаки и брюки. На каждое Рождество Тибс получал от него в подарок новый галстук. Тибс редко носил галстуки, но сама коллекция, собравшаяся за много лет, приносила ему радость. Нотариус на втором этаже был старинным другом Тибса и держал его завещание на случай его смерти. Раз в месяц Тибс и нотариус Гаус собирались у окна его кабинета и разливали вино, разговаривали о политике и новостях, летом слушали аккордеон с улицы. Часто к ним заглядывал дантист из соседнего офиса. Дантист Маковски делал зубы Тибсу и вся его семья была у него на приеме. Конечно, и счет выставлялся с большой скидкой. На четвертом и половине пятого этажа жили многочисленные внуки и племянники разных друзей и знакомых Тибса. Многие учились в университете через три остановки, и после каждой сессии водка текла рекой. На четвертом и пятом этаже обычно был проходной двор, двери на распашку и гулянки по пятницам до утра. Половина пятого этажа пустовала. Сначала там жил дипломат, который хотел отремонтировать Тибсу старое убранство с лепниной на потолке, но не выдержал местного климата, заболел и умер от пневмонии. Так Тибс лишился бесплатного ремонта и надежного жильца. Потом в квартиру въехала дама за сорок, которая работала в модном журнале. Но через года она съехала, не оставив Тибсу даже записки. Квартиру хотели отремонтировать и даже сняли полы, как Тибс заболел, и все осталось как прежде. В квартиру, как в подсобку, стали сносить старинные шкафы и гарнитуры со всех этажей, которые постепенно заменялись мебелью из Икеи.
Тетя Клавдии была знакомой Тибса по университету. Каждое воскресенье Клавдия ездила в Эльмсхорн, убиралась в доме, помогала со стиркой, водила тётю к врачу, привозила еду для кошки и собаки, и просто разговаривала с ней.
В такую маленькую деревню, как Эльмсхорн, тётя переехала сразу, как получила пенсию. На сэкономленные деньги купила себе домик, стала ходить в церковь и на местные посиделки, так называемые штамтишы. Транспорт ходил сюда редко, поэтому у многих были машины и велосипеды.
На следующее утро крутить педали снова и ехать на работу Клавдия не смогла. В голове еще стоял нечеловеческий крик из Хазельдорфского парка. Утром она уже не могла понять, ей это привиделось ночью или в парке действительно случилось что-то страшное.
Нужно было добираться до работы на общественном транспорте. В переполненном автобусе она пыталась вспомнить, как развивались события. Сначала закрылся шлюз, потом она свернула в Хазельдорф, ехала через спящую деревню, вот перед ней хозяйский дом. В доме все окна темные. Она никогда не слышала, чтобы в главном доме деревни происходили какие-нибудь события или что-нибудь о его владельце. Сколько она помнила, дом всегда пустовал. Она завернула за дом, видит впереди узловатые ревматоидные липы вдоль канала. Где-то ухает сова и поет сверчок. Темно, сыро и страшно. Быстрей к мосту, через лес на дамбу, но… Тут на середине аллеи ее окликнул голос. Клавдия оборачивается и … она не может вспомнить лица. Помнит только силуэт незнакомца. Он крикнул ей остановиться. Она торопится изо всех сил, вот она слышит уханье совы и жуткий крик за спиной. Но возвращаться она боится, потому что опять над головой ухает сова-неясыть. Клавдия крутит педали быстрей и быстрей. На первой скорости она гонит через лес. Впереди светят фонари дамбы. Не помня себя от страха, она приезжает домой. И совершенно не знает, что ей делать.
Автобус приехал на конечную. Рабочие и служащие порта потянулись к проходной. Сверху начинался дождь, и конечно, Клавдия забыла зонтик дома. Несмотря на лето, дожди в Гамильтоне шли постоянно. Клавдия сразу промочила ноги. Ну вот, теперь весь день сидеть в мокрых ботинках. В общем, ничего нового. Сверху лило, снизу мокрые ноги, ну хоть вовремя приехала. Проходя через пункты пропуска, и прикладывая карточку уже в 4-й раз, Клавдия вошла в диспетчерский зал.
Она работала в диспетчерской порта Гамильтона ассистентом диспетчера. В её обязанности входило исполнять команды главного диспетчера, приносить информацию по суднам, погоду, готовить ежемесячный отчет и обзванивать службы по контролю топлива, склады и портовые службы. А главный диспетчер в этом время смотрел на три огромных монитора перед собой, где маленькие точки кораблей моргали своими координатами. А так как порт Гамильтона работал круглосуточно и не замерзал зимой, работы было очень много. За окном бушевала Эльба, а в диспетчерской всегда было одинаково тепло. Клавдия включила компьютер и два монитора стали обновлять карту погоды и речную карту.
–Привет, – сказала Моника из-за соседнего стола. Она разговаривала с кем-то из порта. – Нет, контейнеровоз из Китая нужно разгрузить сегодня до полуночи… Нет… Я понимаю, что начинается сильный шторм, но судно идет к нам в порт. Оно уже на входе в Северное море. … Я понимаю, но у него больше контейнеров, чем заявлено. Вы хотите, чтобы судно весом в 100 000 тонн с морепродуктами простояло в порту, пока ваш крановщик вылечит бронхит. … Мы ничего сделать не можем. У нас с вами шесть часов на разгрузку… Да, я понимаю, что вы отпустили дежурного крановщика, но мы не можем оставить корабль в порту еще на сутки. Да, контейнеры перегружены, идет сильный попутный ветер, к вечеру судно будет у нас. В шесть утра его нужно будет выпускать. Господин Шульц, давайте мы не будем ругаться, а попытаемся сделать все, что можно. – уже почти кричала Моника.
