Каждый раз предупреждаю себя: надо поставить точку. Однако череда событий идет внахлест. Сегодня 19 августа 1993 года. Ровно два года с августовского путча. И опять в центре внимания Белый дом и столкновения вокруг него. Удручающее впечатление - состязание в оскорблениях, разоблачениях, угрозах. Отряды самообороны боевиков становятся реальностью. Пока власти занимаются перетягиванием силовых структур на свою сторону, политическая стихия формирует силы физического подавления. История повторяется.
Совещание, которое проводит Руслан Хасбулатов совместно с А. Руцким 18 августа 1993 года, на которое не приглашается демократическая пресса, хотя в зале присутствуют Стерлигов и Ампилов, - это уже нечто новое полное смыкание праворадикальных движений и руководства парламента. Если это так, положение Всероссийской телерадиокомпании, образованной Верховным Советом как компании, отстаивающей демократический курс Президента и реформ, становится критическим. Теперь уже ясно, что создание комиссии Верховного Совета по проверке финансовой и творческой деятельности Компании имеет одну цель - уничтожение её как оплота демократических воззрений.
Глава XVI
Я
ВПОПЫХАХ И СБИВЧИВО
Я, Олег Попцов, родился в мае 1934 года в городе Ленинграде. Как говорили в прошлые времена, в семье служащих. Мой отец - Попцов Максим Афанасьевич - родом из Вятской губернии. Революцией мобилизованный, он кончил рабфак, затем университет, преподавал русский язык в средней школе.
Мать - Неугодова Антонина Александровна, по первой профессии актриса, затем сцену оставила и поступила в Ленинградский университет, который закончила экстерном. Так в России на одного историка стало больше.
Я осиротел рано, в возрасте семи лет. Отец погиб осенью 41-го в Ленинграде. Похоронен на Пискаревском кладбище в братской могиле, под мраморной плитой "41-й год".
Уже была блокада. Все, что могло гореть, шло на отопление, чтобы сохранить жизнь ещё оставшихся в живых. Голод и холод были ужасающими. Покойники поступали большими партиями. Гробов сначала не хватало, затем они пропали вообще. Хоронили в той одежде, в какой их застал последний час. Невиданный мороз облегчал работу, могильщики укладывали трупы в глубокие рвы, как укладывают бревна, замерзшие тела весили меньше. Могильщики тоже голодали, силы приходилось беречь.
Мать ушла из жизни в 1986 году, в возрасте 82 лет. Диагноз приблизительный, но распространенный - рак. Урну с прахом захоронили там же, на Пискаревском.
Моя самостоятельная жизнь началась в студенческую пору. Я окончил Ленинградскую лесотехническую академию. С ранних лет увлекался политикой. В момент избрания секретарем Ленинградского обкома комсомола, в 1959 году, был самым молодым молодежным лидером такого масштаба в стране. В активную журналистику ушел в 1965 году. Первую книгу выпустил в 1972 году. Был принят в Союз писателей. Написал и издал 12 книг. Романы, повести, сказки, рассказы.
Женат дважды, от каждого брака по одной дочери. Моя вторая жена Инна Данилевич - художник-график. Фамилию сменить отказалась. В этом она похожа на мою мать. В творчестве, когда оно уже состоялось, фамилии не меняют. Наши жены - продолжение наших матерей не только по отношению к нашим детям, но и к нам самим.
Данная глава должна ответить на вопрос: кто такой "Я" и почему это "Я" написал книгу? Последние годы я, более чем когда-либо, был связан с политикой. Еще в 1990 году, мучимый сомнениями: выдвигать или не выдвигать свою кандидатуру на предстоящих парламентских выборах, - я вдруг почувствовал, что судьба страны словно бы пододвинулась ко мне вплотную. Перестройка, а мы повторяли это слово как заклинание, уже кружилась в тупиковом пространстве. При этом следует помнить, что бунт против власти, передающей свою дряхлость по наследству, объединил недовольство сил, противоположных по своим убеждениям. И Горбачев, для большинства явившийся шальной картой, взял в долг время - не только на претворение своих якобы реформ, но и на узнавание самого Горбачева - чей он? Смерть Брежнева давала шанс разным силам. Национал-патриоты, для которых лидер, имеющий жену-еврейку, - не лидер, конечно же, желали власти с сильной рукой, которая свою непримиримость употребит на усиление державы, русской национальной идеи, поставит на место распоясавшихся евреев и оставит незыблемыми привилегии чиновников от партии, науки, культуры, экономики и просто чиновников. Традиционные партократы были более умеренны в вопросах еврейства, так как понимали, что всякая шовинистическая волна самоизолирует страну. В этом смысле ура-патриоты были для них временными союзниками - до прихода к власти. Уже на исходе первого года горбачевского правления и та, и другая силы почувствовали себя одураченными. К либералам, связывающим с именем Горбачева свои надежды, осознание одураченности пришло с опозданием на четыре года. Выявилась ещё одна безрадостная тенденция. Горбачевская политическая реформа сделала политику вседоступным занятием. В стране, где идеи глобализма, превосходства есть национальная философия, это неминуемо привело к немыслимой и массовой политизации жизни. И лозунг "Кто был ничем, тот станет всем!" обрел второе дыхание. Только теперь из политического небытия хлынули зараженная истеричностью интеллигенция и масса несостоявшихся, невостребованных в прошлые времена людей. Теоретически это и справедливо, и разумно. В реальности итог менее оптимистический. В среде невостребованного и несостоявшегося во все времена большинство составляли люди, не умеющие работать. И самородки, выявленные демократическим процессом, потонули в многолюдье политических пустозвонов и в агрессивной бестолковости. Все сказанное можно назвать первой причиной моего безрассудного шага - ввязаться в политические игры. К сказанному следует добавить, что именно в писательской среде, к которой я принадлежал, накатывалась мракобесная, провинциальная жуть, замешанная на серости и антисемитизме. Вторая причина была сугубо творческой. Я вдруг понял период в истории России, равный сегодняшнему, переживается один раз. Партия, сросшаяся с КГБ, уходит с политической сцены. Уходит вечный страх за себя, свою карьеру, детей. Расписанная по графам жизнь вдруг обрела свободу. Рушится многолетний и по-своему "великий" порядок, где ты был прописан, просчитан, прослушан. Ты старался не замечать своих унижений, своей зависимости, делал вид, что этого на самом деле нет. Хорошо, если твои знакомые, близкие были сродни тебе и тоже делали вид... А если нет?! Они все понимали, и уважение к тебе перестало быть уважением, а превратилось в полуобязательное: "Здравствуй! Как жизнь? Что нового?" или ещё отстраненнее: "Ну как там, у вас? Все строите, все пишете, все дискутируете?" Вам отдают инициативу, не терзают малоприятными вопросами доколе?!
В общем, поднявшем нас с колен порыве мы легко выговаривали - конец тоталитарного режима. Это о нас, о нашей стране, о нашей партии, членами каковой многие из нас являлись, о нашем Союзе, который нынче всякий называет "рухнувшей империей". В России вспыхнула эпидемия демократии, вот в чем вопрос. Это наш менталитет - ничего наполовину, если плюрализм, то... Поначалу, кстати, как социалистический (выражение М. С. Горбачева), а потом, помните, Роже Гароди, "Реализм без берегов", подпольная книга брежневского времени. Нынче мы переживаем ещё один безбрежный этап, теперь это касается плюрализма. Потому и демократией мы переболеем в том же сверхтемпературном режиме, когда равенство совершающих насилие тождественно равенству незащищенных. Если рушится десятилетиями утверждавшийся порядок, как неприемлемое, недопустимое, то материала на новую модель нет, потому как тот, прошлый, исчерпал ресурс до дна. Отсюда единственным материалом для новых принципов, устоев режима, как бы он ни назывался, могли стать развалины режима предшествующего. А значит, и прошлая пыль и прошлые болезни - все тут, с нами. И времени, и сил у новой власти хватило даже не на фасад, а так, отбелили, надстроили верхний этаж и написали "демократия", странно предполагая, что живородный ток потечет сверху вниз, а не наоборот. Памятники снесли, улицы переименовали, вот и вся атрибутика.
