Снег не пошел, начался дождь, он отстукивал по стеклу, и создавал невероятную музыку. Пора уже было ложиться спать. Моя комната находилась на верхнем этаже и была маленькая, сжатая стенами коробка спичек. Мне хотелось вбежать по ступенькам вверх и сразу оказаться у себя, но я цеплялся за перила, потом потягивался и тащил себя, волоча за собой затекшие ноги. Находясь в комнате, читать, не удавалось, я лишь рассматривал картинки, вот и все чтение.
Потом я ворочался и не мог никак заснуть, никак у меня не закрывались глаза, мысли распадались на мелкие частички и никак не воссоединялся в одной целое. Веки были тяжелые, и я пытался их закрыть и больше не открывать, чтобы поскорее заснуть. Вдруг сон стал приходить и появились первые очертания, так что фигуры сна вырисовывались и создавали целую картину, которая была как маленькая короткая история. Во сне были слышны фразы: «Не оставляй меня!» Мне снилась свобода, пустыня, нескончаемая жара и ни капли воды, это было моё самое тяжелое мучение и эти оковы, которые сейчас на мне. Где найти металл, об который бы мне потереть это железо, распилить его на несколько частей. Les pièces ont été lavées dans de nombreux nœuds transversaux, nœuds de silence silencieux2. Потом снова я бежал во сне по лесу, пробегая угловатые проемы, проскальзывал через деревья, бежал на свет. Мои руки превращались в тягучую массу и тянули меня вниз, неведомая сила прижимала к земле, но видимо мне нужно было выбраться. Голос твердил «Не оставляй меня!» Во сне я пытался позвать к себе Бихтуриуса. Шепот усиливался и повторял «Не оставляй меня». Стал вслушиваться, и я стал различать голос девочки, похоже, что он вырывался из далекого прошлого, столь заглушен и столь неуловимый. Вдруг глаза стали раздвигать солнечные лучи, стало очень жарко, я вскочил ото сна, и спрыгнул с кровати, побежал на кухню. Ночь пролетала мгновенно. На кухне мама уже готовила завтрак. Она повернулась ко мне и спросила, буду ли я оладьи с вареньем. Но у меня стоял все еще этот звук в ушах, все еще слышал голос и ничего не мог поделать. Мне нужно было срочно собираться в школу, уже жутко опаздывал. Опаздывать я не любил, всегда заводил будильник, хотя бы на час вперед, потом забывал, что минутная стрелка была изменена, тем самым никогда не опаздывал. Отклонив свою щеку от горячего поцелуя мамы, я прямиком побежал на вверх, взял свою форму, все сложил в рюкзак и выбежал в дверь комнаты.
Меня часто преследовали тени. Не знаю, сможете ли вы меня понять. Как уверял Бихтуриус меня, что тени заполняют пустоты стен и разрывают все внутри, смотрящего на них, он мне повторял часто, если я вдохну их, то они проникнут в сокровенные мысли. Будут такие периоды, когда они полностью будут заполнять воздух. Думаю, что в любой темной комнате, есть окно, через которое пробивается блеклый свет, и я видимо стремился к пятнам света, иначе, зачем мне рассказывать вам всю эту историю. Хотя темнота ночи на меня действовала искушено, и я сладострастно отдавался этому чувству. Мне нравилось, что именно ночью не задавали никаких вопросов, в итоге я мог быть собой.
Снова Бихтуриус был рядом со мной. Он закричал:
– Смелее! Смелее! Иди вперед и никогда не сдавайся, как бы тяжело тебе не было!
Голос Бихтуриуса доносился все слабее, и ветер уносил слова прочь, тени исчезали, а я лишь раздвигал руками воздух, словно плыл. Вот я освободился от той тяжести, которая сковывала мои ноги, все стало разъясняться, и мне надо было поспешить в школу. Книгу я взял с собой, чтобы на уроках внимательнее изучить ее. Солнце вышло и снова так ярко светило, что в глазах отражались маленькие солнечные зайчики. И было приятно, что после очередного холодного пришествия теней и темноты, стало снова тепло. Иногда греет спину шар и прогревает все внутри. Так становится приятно. Особенно, если в тебя проникла эта боль в легкие, что дышать сложно.
Этих маленьких бунтарей били тонкими прутьями прямо по пальцам, мне приходилось наблюдать похожие телодвижения, когда кран был настолько испорчен, пересохли трубы, мне в то утро было уже невозможно вымыть грязную посуду. Впервые в жизни, мне захотелось как-то убраться на кухне, сложить одинаково столовые предметы, уложить все толстой тканью рядом с раковиной и постелить свежую скатерть на стол. Потом вымыть руки несколько раз, освободив их по локоть, закатив рубашку, вымыть размокшим мылом. Можно было прожевать кусок мыла, но вкуса я давно уже не чувствовал, если и прожевать, то можно будет разговаривать уже с идеально, чистым ртом. Но сейчас за гранью двери, в этом самом пространстве угасающего света, мне нужно было собраться и побежать в здание, где таких вот бунтарей приставляли к углу стены, потом не давали им практически весь день ни капли воды, но я стоял в углу и обдирал эти обои, промокшие от моих слез. Потом, когда я научился писать, так как писал я корявым почерком, с множеством ошибок, мне нравилось писать иероглифами, выписать эти палочки, потом накрывать их крышей другой диагонали. Во мне загоралась идеи формулы. Мне всегда хотелось ставить эти дроби, потом знаки равно, все же точные науки меня привлекали, и я в уме вычитывал скорость набухания влажной бумаги, какие именно изменения происходили с клочком. Бумага съеживалась, потом взбухала, потом можно было пальцем разорвать, вновь склеить, или загнуть углы, а потом вычесть под каким углом будет бумага высыхать. В суммарном выходе из всего, мне нужно было закрыть за собой дверь, положить ключ под вазу, либо закинуть ключ в почтовый ящик. У нас были низкие ступеньки, небольшой огород без забора, и множество изголодавшийся кошек, разгуливали вокруг. Конечно, собакам мне приходилось радоваться больше. Собаки обычно мне говорили, что теперь пора отсюда скоротечно исчезать, чем быстрее, тем лучше, а кошки, только и ждали, когда я смогу приоткрыть им дверь на кухню, чтобы они как следует, похозяйничали, навели порядок, да и возможно, научили меня прислушиваться к словам собак. Да, тогда я не закрывал дверь, оставлял им проход, и поспешил снова в школу. Ничего не менялось, мои проявления чувств были уничтожены.
Наконец я подбежал к школе и вдруг на пороге столкнулся со своим учителем по музыке, и вдруг у меня проскочила мысль, а вдруг учитель ему подскажет, как прочесть эти ноты. Как только подойти к нему? Может быть после уроков. Именно с этим учителем я решил поздороваться:
– Здравствуйте, учитель Аделбречт! Доброе утро! Как ваше здоровье?
– О, Олеандр! Рад тебя видеть. Ты выучил песню?
– Какую песню? Послушайте учитель Аделбречт, вы можете мне помочь с одной книгой нот, там очень интересное музыкальное произведение. Смогу ли я к вам зайти после урока?
– Конечно, Олеандр. Буду рад тебе помочь. Заходи, конечно.
Он наклонил голову и пошел дальше по коридору. Видимо он себя не особо хорошо чувствовал, это был самый болезненный учитель в нашей школе, но как он играл на пианино, просто мечта. Вот я и решил к нему зайти, даже не просто ради книги, а так поболтать, он хоть немного прислушивается ко мне. Всем остальным учителям просто плевать.
Урок должен был быть истории, и вдруг мне навстречу идут толпа мальчиков, во главе этой толпы Бреди Шу. Он узнал меня и прижал его стене, и меня окружили мальчики.
– Ну что, мелкий жук, отдавай книгу, мы хотим ее почитать совместно, – Бреди громко засмеялся.
Вдруг я разозлился и толкнул Бреди.
– Ничего я тебе отдавать не буду. Дайте мне пройти, вы мне только мешаете!
Тогда Бреди стал вырывать у меня рюкзак, и все начал вытряхивать из него. Книга выпала, началась борьба. В этой борьбе они практически разорвали обложку. Редко на меня накатывала злость, но я схватил книгу, побежал в класс, и спрятал книгу под свитер. Бороться с ними я не стал. В чем заключается эта борьба? Я просто тихо лег под парту, вытянул все свое длинное тело, чтобы ноги мои выходили за границы стола, и принялся молчать, мальчишки прибежали и начали меня искать, но тут произвел звонок, и вошла учительница истории, громко хлопнув дверью, она поздоровалась с классом, и все встали. В ее руках был рюкзак и учебники.
