Правда, Плотников быстро распознал, какая сила движет Уточкиным.

- К пятидесяти стану членкором, а там посмотрим... - откровенно сказал тот Алексею Федоровичу чуть ли не при первом разговоре.

Профессора это покоробило, но, поразмыслив, он пришел к выводу:

"В конце концов, если человек хочет сделать карьеру и у него есть для этого основания, то стоит ли обвинять его в карьеризме? Пусть будет карьеристом, но для пользы дела!"

Уточкин творчески изучил систему показателей, которыми оценивали работу вузов, выбрал самые выигрышные по числу присуждаемых баллов и сосредоточил на них максимум сил и внимания. Он ввел жесткую "разверстку": если раньше кафедры сами решали, сколько запланировать заявок на авторские свидетельства, научных статей, докладов на различного ранга конференциях, то теперь цифры спускались сверху и "недостача" в конце года влекла за собой взыскания.

По остальным разделам системы показателей ректор в качестве ближайшего ориентира взял "среднеминистерские" баллы. В баллах выражали даже возраст преподавателей. И он оказался выше, чем в среднем по министерству (а в данном случае "выше" означало "хуже").

Уточкин стал постепенно избавляться от "переростков". Конкурсная система замещения вакантных должностей не давала уволить преподавателя до истечения пятилетнего срока. Но зато можно было отказать в переизбрании на очередной срок. И вот, отработав пятнадцать лет, сорокалетний ассистент, не сумевший за это время обзавестись ученой степенью и перейти в доценты или старшие преподаватели, оказывался за бортом...

Один за другим из института уходили опытные педагоги, а на их место принимали вчерашних студентов. В этом усматривался свой резон: смены поколений не избежать, так не лучше ли заблаговременно сделать ставку на молодых?

"Но ведь коллектив преподавателей не футбольная команда, - с болью думал Плотников. - Уходят те, кто мог работать еще не один десяток лет, чей профессиональный опыт складывался годами. Ученая степень желательна, кто против этого спорит? Но она еще не определяет квалификацию преподавателя - можно быть перспективным ученым и никудышным педагогом".

За сорокалетними ассистентами последовали шестидесятилетние доценты, чей возраст тоже снижал показатели института. И тогда Плотников выступил на профсоюзной конференции:

- Мои годы, увы, приближаются к среднеминистерскому рубежу, имеющему столь большое значение для Игоря Валерьевича. Начну подыскивать другое место работы!

Это был неприкрытый демарш: в институте вместе с ректором, Плотниковым и тогда еще здравствовавшим профессором-механиком, насчитывалось всего пять обладателей высшей ученой степени. А процент докторов наук был куда более весомым показателем, чем их возраст.

Алексею Федоровичу устроили овацию. После этого выступления он и удостоился впервые приглашения в "будуар".

Ректор был подчеркнуто доброжелателен и уважителен.

- Дорогой Алексей Федорович! Мы с вами должны найти общий язык, и мы его найдем. Возможно, я допускаю тактические просчеты, но стратегия моя правильна. Мне нужна ваша поддержка. И на меня вы тоже можете рассчитывать. Чашечку кофе? Нина Викторовна, угостите нас!

Секретарь ректора, приветливая женщина средних лет, словно радушная хозяйка, налила в чашки густой ароматный напиток.

- А может, по рюмочке коньяку? - заговорщически шепнул ректор.

- Благодарю вас, - отказался Плотников. - Мне импонируют ваши стратегические замыслы, Игорь Валерьевич, и в этом постараюсь вас поддерживать. Что же касается тактических принципов, то здесь мы вряд ли окажемся единомышленниками. Извините за прямоту, но не приучен ходить по трупам.

- Ну уж и по трупам, - криво улыбнулся Уточкин. - Поражаюсь вашему воображению, Алексей Федорович! Вы, кажется, фантастикой балуетесь? А мне вот некогда. Я как атлант, только у меня на загорбке не земной шар, а институт.

- Желаю не уронить.

- Постараюсь.

С тех пор их отношения напоминали строго соблюдаемый вооруженный нейтралитет. Уточкин, надо отдать ему должное, руководствовался не личными симпатиями или антипатиями к человеку, а исключительно его нужностью, ролью, которую тот мог и должен был сыграть в осуществлении стратегического замысла. Плотников же, пользовавшийся у коллег неоспоримым авторитетом, в шахматной партии Уточкина (по крайней мере, в ее дебюте) занимал положение если и не ферзя, то уж, во всяком случае, одной из тяжелых фигур.

Ректор постепенно обзавелся трудолюбивыми помощниками и не только не сковывал их инициативы, что присуще недальновидным руководителям, а напротив, всячески ее поощрял, переложив на приближенных наиболее трудоемкие из собственных функций. Впрочем, он ни на минуту не выпускал из рук бразды правления и не давал никому забыть подчиненной роли.

Большое значение Уточкин придавал своей "представительской" деятельности. Он нанес визиты директорам всех сколько-нибудь крупных предприятий города, начав с мебельной фабрики, где договорился об изготовлении "престижной" мебели для своего кабинета в обмен на студенческую рабочую силу, в которой фабрика остро нуждалась.

Уточкин молниеносно перешел с директорами на "ты", что не помешало ему вести в их отношении жесткую линию:

- Хочешь получать наших выпускников, помогай институту оборудованием, фондами на капитальное строительство, хоть борзыми щенками, но баш на баш!

Поначалу это вызвало у директоров возмущение. В "вышестоящие инстанции" пошли жалобы. Уточкина попробовали приструнить, но он твердо стоял на своем, рискуя вдрызг испортить отношения с отцами города.

Потом кое-кто из директоров дрогнул, потихоньку капитулировал. Уточкин рассчитался элитой - лучшими из выпускников. Среди заводчан начался разброд: кадры нужны были всем, а попытка переломить строптивого ректора явно терпела провал. Кто-то, а возможно, и он сам, пустил слух, что у него "рука наверху". Авторитет Уточкина был окончательно закреплен.

Уже через год институт шагнул на несколько ступенек вверх. Уточкин пригласил со стороны трех новых профессоров, два доцента защитили докторские.