Уж не пришли ли мы к концу нашего пути?

С надеждой в сердце Абу-Гурун прибавляет шаг. За ним Муни со связкой густых веток в руке отгоняет мух и слепней, упорно преследующих нубийца с утра до вечера.

7 октября. Абу-Гурун стонал всю ночь. Утро уже оросило траву, когда он заснул, завернувшись в складки своего бурнуса. Муни тоже уснула; тихое, ровное дыхание вылетает из ее полуоткрытого рта и мерно колышет стебельки травы около лица.

День предстоит мучительный. Деревья, вырванные циклоном и наваленные в беспорядке друг на друга, образуют преграду, кажущуюся непреодолимой.

Я бродил, исследуя встречающиеся препятствия, когда Абу-Гурун вдруг проснулся. Он с беспокойством осмотрелся по сторонам. Увидев меня перед нагроможденным деревьями, он крикнул с рыданием в голосе:

— Не оставляй меня здесь одного! Сжалься, не уходи без меня!

В его взгляде горела тоска. Опираясь руками о землю, он попытался встать на ноги, но снова упал с глухим стоном.

— Не бойся, — сказал я ему, — никто и не думает покидать тебя.

— Где Муни? — спросил он меня.

— Она ищет дикие плоды в кустарниках.

— Не надо ждать дольше, — сказал он прерывающимся голосом, — я умру спокойно, зная, что вы в безопасности!

В ту же минуту появилась Муни с ужасом на лице.

— Мы погибли! Со всех сторон нас окружают карлики!

И, дрожа, прибавила:

— Вчера еще они расположились возле нас. Вся почва изрыта кожицей амомы[11] и недоеденными ягодами!

Абу-Гурун стал искать мою руку и, когда почувствовал ее в своей, сказал:

— Умоляю тебя, уведи ее скорее. Оставьте меня одного с надеждой, что вы увидите вашу родину. Я умру тогда спокойнее!

Муни наклонилась к нему и концами пальцев отерла волосы, прилипшие к его вискам. Нубиец взял ее лицо меж своих ладоней:

— Позволь мне посмотреть на тебя в последний раз. Там, в палатке, раскинувшейся около дюн Канена, у меня есть дочь, похожая на тебя. Что-то мне говорит, что ее судьба связана с твоей!

Он закончил, не переводя дыхания:

— Я сказал; теперь уходите… не делайте шума… а я повернусь в ту сторону, где встает солнце, чтобы встретить смерть.

Не желая раздражать его, мы удалились в молчании. Однако, в глубине чащи мы выжидали дальнейшего. Когда нубиец решил, что мы уже далеко, он приподнялся на локте; схватив тыквенную бутылку, содержавшую немного холодной воды, он поднес ее к губам и упал с подавленным стоном. Вскоре мы увидели вереницы красных муравьев, взбиравшихся по складкам бурнуса и набросившихся на лицо Абу-Гуруна. Муни подбежала к умирающему, протянув руки:

— Прости, Абу-Гурун, мы не в силах уйти.

9 октября. На рассвете первым делом я посмотрел на нубийца. Вытянувшись на спине, он созерцал листву, сквозь которую его глаза тщетно искали исчезнувшие солнце. Муни положила около него свою утреннюю добычу: несколько невкусных слив и с дюжину бобов в стручках жестче кожи. Он медленно отодвинул их рукой. Ни слова… ни движения… У него едва хватает сил шевельнуть веками, чтобы отогнать назойливых мух.

10 октября. Абу-Гурун только что умер. Ливень целую ночь хлестал по листве. На утро луч света пробился сквозь ветви. Нубиец не отрывался глазами от этого бледного отблеска и умер, когда его затуманили поднявшиеся от трав испарения.

Здесь прекращается мой дневник.

В продолжение восьми дней мы с Муни блуждали среди таинственных дебрей леса. Везде мы открывали следы карликов. Без сомнения, они следили за нами с вершин деревьев, ожидая удобного случая напасть на нас. Всегда полные беспокойства, всегда настороже, мы шли, как загнанные звери, бегущие наугад. Малейший шум заставлял нас останавливаться и задыхаться от волнения. В дуновении ветра нам чудился полет маленьких деревянных стрел, со свистом пронизывающих листву над нашими головами.

Куда мы направляемся? Растительность так густа, что мы не знаем, с какой стороны солнце поднимается и с какой садится.

Может быть в полусвете, затемненном парами, мы вернулись назад?

Но нет. Инстинкт вывел нас к опушке леса. Почва заметно повышается. Деревья поредели, воздух чище, капли росы сверкают на короткой траве.

— Мы приближаемся, — восклицает сияющая Муни. — Посмотри там, вверху, на листьях, видишь, этот светлый, золотистый, точно медовый, цвет. Побежим скорее, я узнаю свет солнца!

Вне себя она бежит вперед, обезумев от радости. Увы! Скоро она останавливается с криком боли. Маленькая заостренная палочка, воткнутая вкось у ствола дерева, вонзилась ей в голую ногу. Она лихорадочно вырывает ее и с беспокойством смотрит на меня.

Я взял пальцами предательское оружие. Оно похоже на то, которое карлики обычно скрывают в траве. Его острие, длиной всего в несколько сантиметров, обмазано веществом коричневого цвета. Приторный запах этого вещества похож на запах вытяжного пластыря. Это, безусловно, тот смертельный яд, который убивает слонов и пантер. Абу-Гурун был прав: тень Азраила витает над нами.

Лицо Муни приняло тоскливое выражение. На моих коленях лежит ее маленькая ножка. На ней виден укол величиной не больше точки, но которой совершенно достаточно для того, чтобы через нее смерть проложила себе дорогу.

— Что с тобой? — спрашивает она меня, кусая губы. — Почему ты так бледен? Это не гадюка; меня уколола простая ветка!

Не отвечая ей, я открываю рану, которую высасываю губами и нажимаю затем пальцами. Тело вокруг раны не вздулось; появилась только мягкая опухоль, которая понемногу разрастается.

Поняла ли наконец Муни? На ее лице появляется выражение дикого ужаса; с поднявшимися волосами, она устремляет на меня выкатившиеся от страха глаза.

— Успокойся, я высосал весь яд; ничего не будет.

Я посадил малютку к себе на колени и обнял ее. Но она неподвижна и серьезна. Глаза ее закрылись, как будто для того, чтобы не видеть призрака смерти и ускользнуть от ее тайн.

Как обезобразили это нежное тело лишения! Изящно выточенные уши растянулись; на подбородке исчезла ямочка, которая так шла к ней; мускулы рук пропали и ребра выступают под грудью; но что значит все это в сравнении с сознанием, что мы приближаемся к цели, что значит все это, если яд пощадит ее?

К несчастью, действие яда настолько же неумолимо, как и быстро. Члены Муни уже слабеют и сгибаются, ее сердце бьется сильными, беспорядочными перебоями и ледяной холод заставляет ее дрожать до мозга костей. Она раскрыла глаза, устремленные неизвестно куда, и я вижу слезу — первую слезу — дрожащую на ее ресницах.

— Умереть? Неужели я умру?

Она делает последний тоскливый жест, чтобы поднести к шее свои бедные скорченные руки, пальцы которых больше не сгибаются. Я приподымаю ее голову и целую в лоб, в волосы, слипшиеся от предсмертного пота.

Что сказать еще?

Весь день и всю ночь сидел я, убитый, у трупа моей подруги, пораженный тем столбняком, в какой нас погружают роковые события. Там и нашли меня английские офицеры, охотившиеся на буйволов.

Машинально я последовал за ними на ближайшую стоянку.

В отведенной мне комнате было зеркало. Я увидел в нем иссохшее, покрытое лохмотьями, бледное, худое лицо, заросшее до бровей взъерошенной бородой и сухие глаза, блеск которых угас навсегда.

— Вы действительно шли из Убанги? — спросил меня комендант после общего обеда. — Вы побили рекорд и мне хотелось бы узнать ваши приключения!

Я вытер губы и начал свой рассказ. Когда я окончил, комендант приложил указательный палец ко лбу и подмигнул товарищам:

— Это невозможно! — заявил он. — Все это вам приснилось. Придите в себя, дорогой мой: Агуглу не существуют!

Ремон Мариваль — псевдоним Мари-Луи-Ремона Вайсье (1864–1957), кавалера ордена Почетного легиона, на рубеже веков — мирового судьи во Французском Алжире. В 1901 г. опубликовал колониальный роман «Янтарная плоть» о любви и трагической гибели алжирской крестьянской девушки. В следующем романе Мариваля «Le Çof: Обычаи кабилов» (1902) о любви молодого судьи, приехавшего в Алжир из метрополии, и кабильской девушки, ощущаются автобиографические нотки. Фантастический роман «Агуглу» (Les Augouglous) был выпущен в Париже в 1923 г. издательством «Фламмарион» в серии «Библиотека приключений»; русский перевод был опубликован в 1925 г. ленинградским издательством «Наука и школа.»