Грх дернулся было что-то возразить в ответ на это действие, но рыжеволосый лишь улыбнулся ему открыто и доброжелательно, отчего на его щеках образовались две весьма милые ямочки. И сосед тут же побледнел и сник.

Я же стояла, с любопытством вертя головой по сторонам и растирая чуть затекшие от пут руки.

– Так понимаю, девочка привезена сюда из гуманистических соображений и проходит социализацию? – почти нежно уточнил мой освободитель у Грх(-а).

– Дрй, – умоляюще произнесла женщина, не смея поднять на прилетевшего глаз.

Мой сосед хотел было что-то возразить, но не решился и лишь кивнул головой, смиряясь со сказанным.

Я стояла молча, делая вид, что рассматриваю пейзаж, незаметно переводя взгляд с одного на другого, а с другого на третью, стараясь пока не формулировать начинающие у меня возникать вопросы.

Повисла пауза, прерванная вопросом, заданным холодным и высокомерным тоном:

– Что здесь происходит?

На боковой дорожке, ведущей, видимо, куда-то в сад, в зеленоватых лучах солнца, рядом с огромным, цветущим белыми цветами, высоким, раскидистым кустом стояла женщина.

Голубая туника, расшитая белым узором, подчеркивала изящество ее фигуры, похожей на песочные часы. Огромные бледно-голубые глаза смотрели на нашу компанию требовательно и вопросительно. Ее голос был чуть хрипловат, и в нем проскальзывали высокомерные, презрительно-снисходительные нотки. Женщина была явно старше остальных по возрасту.

«Видимо, их мать», – решила я, всматриваясь в ее ухоженное лицо.

Она не спеша подошла к нам и…

При виде меня ее лицо с тонкими, изящными чертами перекосила гримаса отвращения, отчего она аж попятилась.

– Это что? – зло прошипела она, отступая от меня на два шага и тыча в мое лицо длинным пальцем с изысканным маникюром.

– Социализация, – властно, словно рубя, отчеканил Дрй, одновременно чуть приподняв брови и насмешливо-вопросительно глядя на женщину.

– Сын?! – та в ответ взвизгнула, обращаясь к Грх(-у).

Но мой сосед лишь молча склонил голову.

– Мама, не надо, – виновато произнесла Г, осторожно пытаясь взять мать за руку.

Но та лишь брезгливо отдернула чуть широковатую для женщины, на мой взгляд, ладонь, истерично вздернув точеный подбородок, и сквозь зубы процедила:

– Пройдемте в дом, господа. Я хочу знать, что происходит в моей семье.

Сделав акцент на последнем слове, она первая начала подниматься по лестнице.

А я, глядя сзади на ее прямую, словно кол проглотила, напряженную спину, на гордо вскинутую голову с аккуратно уложенной прической, понимала, что у меня с этой… точно будут проблемы. И большие.

Сердце болезненно екнуло, комком подкатив к горлу.

В особняке мне выделили небольшую, по меркам местных жителей, комнатку на втором этаже, в его левом крыле.

Но для меня эта невзрачная, по мнению местных, комнатка была просто верхом роскоши.

Камин, огромная кровать под балдахином, пушистый ковер на полу, мраморный пол, мозаичные стены, лепнина, расписанный потолок, фрески на окнах, огромная люстра. Ванная и уборная в соседних комнатах. Софа, трельяж, пуфики, кресло, журнальный и письменный столы, диван. Пейзажные картины на стенах. Пара библиотечных стеллажей. Буфет. Гардеробная с огромным резным шифоньером. Все старинной работы. Шелковое постельное белье на кровати. Мягкие подушки и пушистое одеяло. Канделябры. Панорамное окно с выходом на балкон.

Да для меня это был верхом уюта!

А за окном был сад.

И как одуряюще пахли цветы в этом ухоженном огромном саду! Их запах пьянил и будоражил, разносясь по моей комнате с каждым дуновением ветерка.

За окном было лето. Было тепло, и пели птицы.

Хотя правды ради должна заметить, что эта выделенная мне комнатка была самая маленькая и бедно отделанная, по меркам этого дома. Что находились они в самом дальнем уголке особняка. И что окна выходили в самую заброшенную часть огромного сада, окружающего этот особняк.

Одним словом, мамочка Грх(-а) на правах старшей в этой семье сделала все, чтобы меня унизить, демонстрируя свое презрительное отношение к «поганой катанианской дикарке, присутствие которой оскорбляет как ее достоинство, так и ее дом, который она запачкала своим присутствием. И более того, унижает весь их славный род, восходящий в своем генеалогическом древе аж к…» Куда там восходит их род, мне дослушать не удалось, хотя и было интересно.

Нет, меня, конечно, пытались оскорбить, но обращать внимание на такие мелочи, когда надо было собрать побольше сведений обо всем, я не собиралась. И сидела себе тихо и молча, на самом краешке пуфика, стоящего в самом дальнем и темном уголке гостиной, где собралось все это замечательное семейство, дабы перемыть мне косточки. Сидела, скромно сложив руки на коленях, грея уши и наматывая на ус все то, что в запале вещала рассерженная мамаша.

Жаль, что недолго. В разговор резко вмешался Дрй, муж сестры Грх(-а), как я поняла из их беседы. Честно говоря, его вмешательство меня несколько расстроило, ибо что может быть лучше того, когда аристократическая сдержанность улетучивается, как ее и не бывало, и ты за пару минут узнаешь столько, сколько не узнал бы и за год совместного проживания?

Анализ данных, однако, не отменяет принятия мною к сведению всех тех высказываний в мой адрес, что прозвучали в этом зале.

Но вмешательство Дрй(-я) их прервало на самом пике, можно сказать. Мамаша-то разошлась не на шутку, обличая меня, мою планету, мое происхождение и пеняя своим детям на неуважительное отношение к ее персоне.

Впрочем, я была на него не в обиде. Если бы не он, меня или посадили бы на привязь где-нибудь в лаборатории, или отправили бы спать на придверный коврик у черного входа в дом.

Именно по требованию Дрй(-я) Грх доложил Расширенному Совету Гатилайи о моем присутствии на планете. Это сегодня. А завтра он должен был выступить перед его членами, видимо, с объяснениями. Что явно нервировало и его, и членов его семьи.

Меня же ничего не нервировало. Мне все было интересно. А еще хотелось побыть одной и свободы.

Последнее, впрочем, достаточно быстро сбылось благодаря все тому же зятю истеричной хозяйки этого особняка.

После доклада Грх(-а) Совету, Дрй потребовал выделить мне комнату и настоял на своем, несмотря на вопли мамаши о «наличии у меня в волосах паразитов всех мастей и видов (наверняка) и о том, что я (несомненно) поубиваю тут их всех и прямо этой ночью и начну».

Надо сказать, что с последним был согласен и мой сосед, хотя относительно первого он что-то такое вякнул о пройденном мною карантине. Что, правда, нисколько не убедило его маман, но зато он вызвал у нее новый приступ истерики тем, что посмел ей возразить.

Тут мне уже просто стало смешно. И я сидела, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться в голос, поскольку прекрасно понимала, что это уже будет полным оскорблением сих спесивцев. А мне-то еще с ними жить как-то надо будет, по крайней мере какое-то время.

Спасла ситуацию Гианэя, как я обозвала про себя сестру Гарха. Нет, я бы могла произносить их имена и без гласных, но мне так было удобнее, плюс это не расходилось с их представлениями о моей безграничной тупости, что давало мне некоторые преимущества по жизни.

Ведь если тебя не считают за равного себе, это всегда дает тебе преимущества, позволяя оставаться в тени. И не твоя вина, что тебя недооценивают.

Кто не питал иллюзий относительно моей врожденной тупости, так это, похоже, Дрей. Уж больно острые, колющие, словно игла, незаметные и одновременно цепкие, задумчивые взгляды он на меня кидал из-под полуопущенных век.

Если остальные члены семейства вскакивали со своих мест, нервно ходили по комнате, Гианэя даже всплакнула, то он сидел, расслабленно откинувшись на спинку старинного кресла, вытянув ноги на пуф, сцепив пальцы на животе и полуприкрыв глаза. И подавал голос только в самые пиковые моменты истерики родни. Когда нервоз совсем уж выходил за рамки приличия. Тогда он чуть шире открывал один глаз и резко, хотя и очень спокойным тоном, обрывал не на шутку расходившихся обитателей особняка.