Пока они возвращались в лабораторию, Эйнштейн продолжал расспросы Бонни, разумеется во имя науки.

— Как ты оказалась в поле зрения военных?

— Однажды ночью я напилась и попала в аварию, за рулем сидела моя сестра. Как потом говорили военные, авария была ужасной. Но я не помнила. Я действительно не помнила. Они держали меня под сильным наркозом. Когда я проснулась, то была уже наполовину машиной. Переполненная злобой пленница военных. А ты?

— У меня нет воспоминаний о прошлом, но исходя из содержания файлов, я рос в приемной семье и был несовершеннолетним преступником, который привлек их внимание, потому что взломал защищенный веб-сайт.

— Должно быть, это был какой-то важный взлом.

— Видимо ЦРУ обиделось на то, что четырнадцатилетний подросток нарушил их протоколы безопасности.

Бонни присвистнула.

— Срань господня! Ты же был еще ребенком. Сколько тебе сейчас лет?

— Согласно записям? Двадцать пять. Военные держали меня взаперти довольно много лет, прежде чем передать программе киборгов.

— Неудивительно, что ты такой неопытный. На самом деле у тебя никогда не было шанса выжить, — ее печальный тон заставил его неловко поежиться. Эйнштейн уже давно свыкся со своим прошлом и ни о чем не жалел. Большинство завидовало его интеллекту.

Чувствуя себя неловко от такого поворота разговора, он взял пример с Бонни и сменил тему:

— Ты говорила, что военные дают женщинам разные способности. Какие навыки у тебя?

— У меня целый шведский стол. Быстрое исцеление. Невосприимчивость к боли. Улучшенная структура скелета и встроенная броня вокруг грудной клетки.

— Они установили щит вокруг органов в твоем торсе? — Эйнштейн не мог скрыть своего научного любопытства к такой необычной концепции.

— Ага. Они завернули меня в какой-то странный металл, по форме напоминающий грудную клетку и все такое, а потом снова покрыли кожей, тканями и мышцами. Довольно аккуратно, да? Можно было бы подумать, что при виде меня металлодетекторы взбесятся, но, так или иначе, ты не сумеешь обнаружить его при сканировании.

Черт возьми, но это означало, что она могла прятать в металлическом коконе все, что угодно. Должно быть, на его лице отразилось какое-то смятение.

Ее улыбка погасла.

— Дерьмо. Я только что доказала, что невоспитанный капитан прав, не так ли? Может, у меня внутри скрыт какой-нибудь жучок или что-нибудь похуже, ожидая момента, чтобы взорвать нас всех.

— Но если ты сохранила все воспоминания, то заметила бы какое-нибудь внедрение.

— Воспоминания о том времени, когда я еще не закрылась от мира. Кто знает, что генерал сделал с моим телом после того, как я отказалась от воли к жизни?

Эйнштейн попытался успокоить Бонни:

— Размещение взрывчатки или любого следящего устройства внутри кажется пустой тратой технологии, раз тебя должны были уничтожить. Не говоря уже о том, что если у генерала был способ найти тебя, то почему он так им и не воспользовался? Если мы предположим, что твое тело похитили пираты и продали в бордель как украденный товар, то генерал наверняка уже активировал бы жучок и забрал тебя.

«Или взорвал бы ее, чтобы убедиться, что она не попала в руки злодеев».

— Ты же знаешь, что говорят о предположениях, — заметив его пустой взгляд, она покачала головой. — Потом я все объясню. А пока мы должны работать с тем, что есть. Хоть этого и очень мало с тех пор, как я отключилась. Откуда мы знаем, что со мной случилось, пока я спала? Арамус прав в своих подозрениях. Черт, я и сама не вполне доверяю вам, ребята. Может, ты усыпляешь мою бдительность ложным чувством безопасности, чтобы потом передать меня дьяволу.

— Я бы никогда так не поступил, — яростный ответ машинально сорвался с его губ.

— Я понимаю, что ты так думаешь, но кто знает, какие программные бомбы замедленного действия остаются заложенными и спрятанными в наших ИМК, ожидая подходящего момента, чтобы взорваться.

— Уверяю, в моем сознании нет никаких скрытых подпрограмм. Я бы уже давно их нашел.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какой ты милый, когда ведешь себя как хакер? — Бонни улыбнулась, а Эйнштейн склонил голову, довольный ее упоминанием о милом человеке. — Хватит болтать, очаровашка. Время действий. Ты обещал боссу, что прощупаешь меня.

— Нам это не нужно.

— Оу, но я настаиваю.

— Я постараюсь быть как можно незаметнее, — пообещал он.

— Вообще-то это совсем не весело, — надулась она, подпрыгивая рядом с ним.

Не было ничего забавного в том, что он пытался не смотреть на нее как на женщину. Живую, полную энергии и интригующую во многих отношениях женщину. Эйнштейн задавался вопросом, как он выдержит эту напряженную проверку, потому что только одна мысль об этом заставляла его неисправный член вставать.

Может, ему стоило позволить Бонни самостоятельно провести осмотр? Потому что, Эйнштейн был уверен, из нее получилась бы сексуальная медсестра.

Глава 6

Войдя в мастерскую, которая одновременно служила медицинской лабораторией, Бонни, не теряя времени, забралась на металлический стол, стоявший в углу комнаты. Ей было забавно наблюдать за тем, как нервничал Эйнштейн, как избегал встречаться с ней взглядом, собирая инструменты и оборудование, как пытался скрыть тот факт, что щеголял стояком.

Определение «милый» даже близко не подходило к описанию мужчины. Бонни нравилось, когда его аккуратно подстриженные светло-каштановые волосы приобретали взъерошенный вид, который, как она начинала понимать, сигнализировал о его волнении.

«Я заставляю его волноваться».

Реакция Эйнштейна на нее была так непохожа на тех мужчин, которых она знала раньше. Большинство докторов в ее прошлом не утруждали себя тем, чтобы скрывать похотливые взгляды или смягчать сексуальные комментарии. Они превращали медицинские осмотры и анализы во что-то грязное, прикасаясь к Бонни чаще, чем это было необходимо, поглаживая и щипая, чтобы вызвать реакцию. Эйнштейн же вообще пытался избежать любых прикосновений.

Разговоры лишь портили все веселье. Черт, Эйнштейн даже дал ей простыню, когда Бонни начала раздеваться, но его красные щеки — неожиданно для киборга — подсказывали, что он заметил ее достоинства. Бонни не могла объяснить, почему ей хотелось, чтобы он увидел в ней нечто большее, чем простого испытуемого. Возможно, она просто расценивала его поведение как брошенный вызов. Тем более Бонни четко осознавала, что он хотел ее, но боролся с желанием. А может, всему виной были гормоны. В конце концов, когда она в последний раз занималась сексом или даже просто испытывала желание, если уж на то пошло? Забавно, что парень, который запустил ее мотор, — и речь не только о механическом — был единственным, кто не воспринимал ее сексуальные намеки, которые она постоянно бросала ему в лицо. Видимо, Бонни нужно было стараться усерднее. Но если серьезно, то как Эйнштейн мог не замечать ее интерес? Пульс участился, температура поднялась, соски затвердели — все физические признаки налицо. Но, видимо, Эйнштейн их игнорировал.

Несмотря на жалобы об отсутствие сексуальных действий, Бонни не могла забыть первоначальную причину осмотра. Неужели генерал поместил в ее тело неприятный сюрприз? Была ли Бонни ходячей бомбой замедленного действия? Невольным шпионом? Ей нужно было выяснить это до встречи с сестрой. Осознание, что Хлоя была жива и любима, принесло огромное облегчение. Несмотря на то, что она облажалась, Хлоя нашла свое счастье, поэтому Бонни не хотела все испортить. Именно по этой причине, игнорируя свое желание превратить осмотр в нечто более плотское, Бонни сдержалась и позволила Эйнштейну делать свою работу. Как только они выяснят, что она не взорвется и не приведет военных к сестре, у Бонни еще будет достаточно времени, чтобы соблазнить чокнутого ученого.

Лежа на его столе и слегка расставив ноги, Бонни позволяла Эйнштейну выполнять различные сканирования, хоть все происходило довольно скучно и в полном молчании, так как понимала, что вибрация ее голоса могла нарушить работу некоторых более чувствительных приборов. Когда он, наконец, добрался до практической части, то начал лепетать: