У меня тоже никогда такой роскоши не было, и накидывала я на плечи плащ с некоторой робостью. Он был хоть и тяжелым, но на плечи лег столь мягко, столь нежно окутал меня теплом, что я мгновенно в него влюбилась и дар приняла с искренней благодарностью. Я увидела, что хозяйка довольна этим. Вроде и от вещи ненужной избавилась, и леди Оберлинг уважила.
А вот валенки были самые обыкновенные, но всё же грели они лучше, чем мои щегольские кожаные сапожки, годные только на то, чтобы расхаживать в них по чистой мостовой.
На улице было морозно. Зимний воздух будто подрагивал, рябил. Я чувствовала, что это пары воды, растворенные в воздухе, словно дым, цепенеют от холода, в любой момент готовые мне подчиниться. Сейчас уже можно было разглядеть деревню до самого ее края. Гора здесь уходила вверх то полого, то скачками. Дома лепились к отвесным скалам, будто ласточкины гнезда. Это было красиво и рационально, дворы в таких домохозяйствах были ступенчатые. Наверное, летом здесь очень удобно выращивать овощи.
Домов было много, больше пятидесяти. Сразу виден край, где прошла лавина: от двух домов остались лишь остовы, у одного снесена крыша.
На улицу уже высыпали ребятишки поглазеть на гостей. Они были похожи пестрых птах, круглые от надетых на них одежд. Дети есть дети: они смеялись, катались в снегу, визжали. Среди них бегали две крупные собаки. Желая их развлечь и убрать лишний снег с улиц, я быстрым движением рук (с каждым разом мне это давалось всё легче) соорудила им снежную горку со ступеньками и, увидев искренний восторг на румяных лицах, еще и небольшую крепость. Как они обрадовались, как прыгали!
Сарина покачала головой недовольно:
— Ах, миледи, нам бы склоны укрепить и русло реки, до забав ли?
Но прежде, чем я успела придумать едкий ответ, мы подошли к небольшому каменному домику с полуразрушенной каменной изгородью вокруг. Сарина не стала стучаться, просто распахнула дверь и зашла внутрь.
На миг мне показалась, что я попала в степной шатер: пол в домике был застлан цветными ковриками, стены завешаны шкурами зверей, в углу были накиданы шелковые подушки. Хозяйка этого великолепия нашлась не сразу, до того она была миниатюрна. Узкие черные глаза смотрели живо и внимательно, совершенно белые волосы стягивала вдовья лента, сама женщина куталась в стеганный алый халат с изумрудным кушаком, некогда роскошный, а ныне потрепанный и выцветший. Лицо Айши в полумраке не казалось старым, но морщинистые руки и шея выдавали возраст.
Кляня себя, что не удосужилась хоть сколько-то выучить приветственные фразы на языке Тамана, я, тем не менее, склонилась перед ней в церемонном поклоне, сложив руки перед грудью так, как это делали в Cтепи.
— Приветствую тебя, дочь Звездной кобылицы, — вспомнила я ритуальную фразу. — Да будет шатер твой крепок, а потомство твое многочисленно, как песок. Что занесло дочь степей в холодный горный край?
Женщина встрепенулась, вскинула голову, пытаясь найти в моем лице что-то знакомое, но увы — на степнячку я была совсем не похожа.
— Приветствую тебя, госпожа, — с невольным вздохом ответила Айша. — Да будет всегда резв твой конь и светлы ночи. Я счастлива встретить кого-то, кто знает обычаи моего народа. Я чувствую в тебе дыхание Великой Степи, но не понимаю, как такое возможно.
Я искоса поглядела на сопровождавшую меня женщину, и та, совершенно правильно всё поняв, молча исчезла за дверью.
- Великую Степь я ношу в своем сердце, — трагическим шепотом сказала я Айше. — А особенно ее хана, назвавшего когда-то меня своей шабаки.
Женщина впилась в меня глазами, судорожно вцепившись в отвороты халата. Не знаю, что она увидела во мне, но голова ее склонилась:
— Великая, — смиренно прошептала она. — Да продлятся дни твои на земле.
— Айша, — сказала я твердо. — Всё это должно остаться между нами. Я теперь леди Оберлинг, а Степь для меня лишь шрам на сердце.
— Но от этого ты не перестала быть шабаки, — по-птичьи склонила голову набок женщина. — Напротив, ты стала ей еще больше. Звездная кобылица не должна жить на земле. Она лишь изредка посещает своих возлюбленных детей. Но народ знает, что, пока она жива и хранит Степь в своем сердце, колодцы не иссякнут, а солнце не потускнеет.
Понимать витиеватую речь степняков сложно. Они говорят одно, подразумевают другое, а думают третье. К примеру, столь любимая женщинами фраза про резвого коня и светлые ночи подразумевает вовсе не коня. Я ведь уже говорила, что в Степи постельным утехам придают немалое значение, а для воина смерть не так страшна, как мужское бессилие?
— Послушай, дочь славного отца, — начала было со вздохом я, но была бесцеремонно перебита.
— Называйте меня просто Айша, леди Оберлинг. Я живу в Галлии уже сорок лет, и, хотя поговорить по обычаям Степи мне было приятно, но, право, это слишком утомительно.
— Хорошо, Айша, — обрадовалась я. — Тогда ответь, почему ты живешь одна? Ты почтенная детная вдова, но зимой одной сложно, а от переезда в чью-нибудь семью, как мне сказали, ты отказываешься.
— Я оракул, миледи, — просто сказала женщина. — Пусть не обученный, но дар у меня сильный. Я не вижу своей жизни ни в чьем шатре.
— А в моем?
— Вы вправду возьмете меня в свой дом? — растеряно спросила Айша. — Но зачем?
— Я — хозяйка этих мест. А хорошая хозяйка — как хорошая мать — должна заботиться о своих детях. Тем более, ты мне вдвойне дорога. Как моя подданная, и как подданная Тамана.
— Таман? — мечтательно спросила женщина. — Сильное имя. Хорошее для Степи имя. Этот мужчина не будет счастлив в жизни, но с ним его народ достигнет небывалых ранее высот. Кто он, чей сын?
— Он внук Шурана, — ответила я.
— Шуран был силен, но Таман будет сильнее, — предсказала Айша. — Послушай, шабаки! Ты вернешься в Степь… скоро! Ты оставишь там свое сердце! Возьми меня с собой? Я ушла оттуда в дом мужа. Я прожила здесь счастливую жизнь. Но сил у меня еще много, а Оракулов в степи мало. Я могу принести пользу своему народу. Да и надоели мне эти холода хуже полыни.
Но из всей ее фразы я услышала только одно: я вернусь в Степь.
— Ты точно знаешь? — нервно спросила я, сдерживаясь от заламывания рук. — Я вернусь?
— Звездная кобылица всегда возвращается.
— Навсегда?
— Ты должна решить сама.
Демон раздери этих пророков! Ни слова без интриги, ни жеста без ужимки!
— Значит так, Айша, — устало сказала я. — Собирай вещи. Вдовы не должны жить одни. Я беру тебя… ну хоть в швеи. Ты ведь умеешь шить? В Степи все женщины умеют шить.
— Я вышивальщица, — легко пожала плечами Айша.
— Хорошо, будешь вышивальщицей.
Не дав ей придумать причину для отказа, я вышла на улицу и полной грудью вдохнула морозный воздух. Он обжег мне горло, в носу защипало, на глаза навернулись слезы. Мне было тошно, противно от себя. От своей радости при виде степнячки, внутреннего возбуждения от воспоминаний о Тамане. Для чего я это сделала, зачем раскрыла душу постороннему человеку? Стоит ли эта совершенно чужая мне женщина моего душевного спокойствия?
Скрывать от себя не стоит: с супругом мне вновь повезло. Как везло до этого с Таманом и с Германом. Волчека я в расчет не беру. Почуяв на нем запах другой, я больше не воспринимала его как своего мужчину.
Я прекрасно знаю, что в мире есть те, для которых женщина — лишь предмет интерьера, бесправная рабыня, домашнее животное.
Неоднократно деревенские женщины приходили к отцу с жалобами на бьющих их мужей. Отец обидчиков карал сурово, чтобы впредь никому неповадно было обижать слабого. А если мужик калечил ребенка (и такое случалось) — дорога ему была только на каторгу в каменоломни. У простого люда драки были нередки, но я прекрасно понимала, что это скорее не из-за происхождения, а из-за простоты нравов. И среди моего круга такое запросто могло произойти. Просто для многих существовали какие-то границы, которые переступить было страшно. Родители женщины, прочие родственники, общество, государь, в конце концов.
