– Ты что – англичанин? – спросил Пряников, всматриваясь в лицо собеседника.

Кирилл был скорее похож на скандинава, чем на англичанина. Узкое лицо, прямой нос, который чуточку не дорос до того, чтобы называться длинным, пронзительно голубые глаза, высокие скулы, твердый, немного тяжеловатый подбородок.

– Чистокровный русак, – улыбнулся Кирилл, – Рязань косопузая. «Эсквайр» – это дразнилка для папаши. Когда я напечатал себе визитки только с именем и координатами, папаша сказал, что одно лишь имя – это слишком мало для визитной карточки. Намекнул мне, что я пока еще никто. Старик у меня вообще-то ничего, немного отсталый, правда, но иногда его пробивает на поучения и назидания. Я психанул, выбросил старые визитки и напечатал новые, с эсквайром. Когда меня спрашивают, что это такое, я делаю умное лицо и отвечаю: «Ну, это пониже президента, но гораздо выше премьер-министра». Дураки впечатляются, а мне весело. Я вообще весельчак, если ты успел заметить.

Пряникову пришлось написать свой телефонный номер на листочке, вырванном из блокнота. «Завтра же закажу визитки», мысленно пообещал себе он и практически сразу же забыл об этом обещании.

Взяв листочек, Кирилл сразу же вбил номер Пряникова в свой телефон.

– Это чтобы ответить на звонок, – пояснил он. – Не знаю, как у вас, а у нас в Москве незнакомым абонентам отвечать не принято. Рекламщики и аферисты всех конкретно задолбали. Ладно, звони, Пряник, не пропадай. И постарайся уже сегодня избавиться от всех своих иллюзий. Так будет лучше, поверь мне. Чем короче кризис, тем меньше последствий.

– Я сам разберусь от чего мне избавляться, а от чего – нет, ладно? – сказал Пряников, вежливо и, одновременно, твердо. – Такой уж у меня недостаток – привык своим умом жить.

– Я думал, что ты чудик, а ты, оказывается, Железный Пряник! – хмыкнул Кирилл. – Молодец, уважаю.

– Тульские пряники – они такие, – в тон ему ответил Пряников. – Хочешь зубы об них ломай, хочешь – гвозди ими заколачивай.

Далеко не всегда фамилия подходит человеку, но Пряникову в этом смысле повезло. Его лицо походило на пряник, только не на прямоугольный тульский, а на классический круглый. Пухлые щеки, глазки-пуговки, курносый нос, ямочки на щеках, пухлые губы то и дело растягиваются в улыбке. И вообще весь он был какой-то уютный, словно сытый кот.

«На вид – котик няшный, а на деле – тиранозавр саблезубый» скажет о Пряникове доцент Сторошкевич.

Но до этого еще далеко. Почти девять месяцев – целая вечность. И вообще саблезубых тиранозавров никогда не существовало. Это всего лишь порождение болезненной фантазии одинокой женщины, до предела измученной своей женской невостребованностью.

Отец напирал на разум, а мать – на чувства. Как и положено.

– Если хочешь покорять столицу, так покоряй ее после ординатуры, а еще лучше – после аспирантуры! – талдычил отец. – Перед кандидатом наук открыты все двери! Ну, или, почти все. Но ординатуру лучше пройти дома, где тебя все знают, и ты знаешь всех. Если ты хочешь самостоятельной жизни, так мы не против. У тебя есть бабушкина квартира. Переезжай – и живи себе на свободе, хотя мы с матерью твою свободу и так никогда не ограничивали…

Это была правда. В девятом классе родители поставили сыну одно условие – мы должны знать, когда ты собираешься прийти домой. Все остальное несущественно. Хоть неделю зависай у друзей на даче, только предупреди, что будешь в такой-то час такого-то дня. И еще было одно предложение (не условие): если тебе нужны деньги, то скажи нам, а не занимай на стороне и, Боже упаси, не пытайся заработать каким-то нечестным путем.

– Ну как же ты будешь жить там без нас? – с надрывом спрашивала мать. – А как мы будем без тебя? И главное – зачем все это? Дался тебе твой РУДС, будь он трижды неладен! Все равно же придется возвращаться в Тулу, ординатура-то целевая!

– И я пальцем о палец не ударю для того, чтобы освободить тебя от отработки! – добавлял отец. – Три года отдашь, как положено по договору!

– И зачем тебе вообще нужна эта московская ординатура? – повторяла мать. – Ты будешь там мучиться, мы здесь будем по тебе скучать… А об Алене ты подумал? Мне казалось, что у вас все серьезно.

Алена была единственным человеком, который понимал Сашу. И это при том, что к медицине она не имела никакого отношения. Впрочем, нет. Журналисты ко всему имеют отношение, такая уж разносторонняя у них специальность. Сегодня пишешь о летчиках, завтра – о серийном убийце, послезавтра – о врачах…

– Если уж учиться, то с толком, а не для галочки! – говорила Алена. – Ты поступаешь правильно! Дерзай! Борись! Я тебя понимаю!

В своем самопожертвенном порыве она была готова отказаться от должности штатного корреспондента «Тульских новостей» и ехать за любимым мужчиной в Москву, на авось. Если не будет работы по специальности, так найдется что-то другое. Да хоть кассиром в супермаркете, лишь бы быть вместе.

Саша такой жертвы принять не мог. Да и зачем? Он же не в Австралию уезжает, а в Москву. Всего расстояния – на два с половиной часа по железной дороге. Можно встречаться на выходных, хоть в Москве, хоть в Туле, а еще у Алены бывают командировки в столицу… И вообще, «вместе» – это внутреннее понятие, а не внешнее. Можно жить в одной квартире и при этом быть невероятно далекими друг от друга, а можно сохранять близость на расстоянии.

– Конфуций сказал, что мужчина без женщины все равно что сокровище без присмотра, – вздыхала Алена.

С одной стороны Саше было приятно, что любимая женщина считает его сокровищем и боится потерять. С другой немного коробило то, что ему не доверяют настолько, чтобы спокойно отпустить в Москву. Неужели Алена думает, что он станет там бегать за каждой юбкой, как сорвавшийся с цепи кобель? Неужели она ему ни капельки не доверяет? Нет, конечно же доверяет, но боится потерять, потому что любит по-настоящему. Милая, милая Алена!

Сашу Пряникова манил не только Российский университет демократического сотрудничества, но и семьдесят четвертая московская больница, в которой ему предстояло проходить ординатуру. Многопрофильная столичная клиническая больница с шестидесятилетней историей – это вам не хухры-мухры. Причем, расположена она в «академическом» районе, а район ведь тоже имеет значение. Врач, разумеется, должен лечить всех больных, невзирая на лица и прочие обстоятельства, но с культурным контингентом дело иметь приятнее, чем с некультурным. Саша с содроганием вспоминал скоропомощную практику в Пролетарском районе родной Тулы. Пришел на подстанцию весь такой восторженный («ромашечный», как выражалась Алена) и уже на первом вызове получил в зубы от пациента, недовольного тем, что «скорая» ехала до него «невероятно долго», аж целых двенадцать минут. «Доброе начало» наложило отпечаток на всю двухнедельную практику, во время которой… Ох, лучше не продолжать. До тех пор Саша жил в какой-то другой Туле, а тут вдруг открылась дверь в ужасающе ужасную параллельную реальность. Бр-р-р! Вспомнишь – и вздрогнешь.

– Ну чем обычная московская больничка отличается от нашей? – саркастически вопрошал отец. – Если уж на то пошло, то наша областная здравница гораздо круче. Это же лучшая больница целой области, а не одна из сотни себе подобных!

– И вообще лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе! – вставляла мать.

– А кто вам сказал, что я буду последним? – вяло огрызался Саша. – Может быть у меня наполеоновские планы.